Мотылёк в логове чудовища - Страница 4

Он слышал, как она поела, как отложила тарелку. Невольно ловил каждый звук. Повернулся и похромал к ней. Девушка отшатнулась.

– Не бойся меня, мотылёк, – слова выговаривались с трудом, словно заржавели. Да он и не говорил так много давно. Разве что с охотниками. А Пико протянул к ней руку, словно надеясь, что мотылёк, как обычно, сядет к нему на ладонь.

Девушка смотрела на него со страхом, но хоть не отшатнулась и не назвала чудовищем. И то уже хорошо.

– Я – Пико, – продолжил он разговор и положив руку себе на грудь. Он видел когда-то давно на картинке в большой книге, которую успел подсмотреть случайно, как один красавец мужчина так клал руку на грудь, стоя перед девушкой. И вспомнилось некстати. Правда, потом его побили за то, что трогал хозяйскую вещь без разрешения.

Он думал, что девушка не ответит, но она, немного помолчав, всё-таки заговорила:

– Меня зовут Юлла.

Юлла. Красивое имя. Как раз подходит звонкой красивой бабочке. А ещё она заговорила с ним. И не насмехалась. И Пико растерялся. Никто никогда не говорил с ним по-человечески. Так что он даже и не знал, что ответить. Просто стоял и молчал. И смотрел на неё. Потом моргнул, отвернулся и похромал к столу.

Юлла тут же отпрянула от него и спряталась за печкой. Уселась на его топчан. А Пико снова выполнял нехитрые действия. Ополоснуть тарелки в тазу, да положить на печь. А ещё воды бы принести и дров. В его берлоге сильно похолодало.

Пико развернулся и побрёл к выходу. Воды в бочку верно набралось много, не надо будет ходить на родник. И дрова пока есть. Он сложил всё, что мог под крышу, в небольшой пристрой.

Вышел за дверь, шаркая ногами. На дворе было холодно. Так что с непривычки судорогой свело больную ногу. Он едва не упал. Постоял, держась за притолоку. Нога отказывает всё чаще и чаще. Он подождал пока дрожь в ноге утихла, набрал дров и вернулся в дом. При его появлении, Юлла, стоявшая посреди комнаты, снова юркнула за печку.

Он шагнул к печи и присел на колени, чтобы разжечь огонь. Поднял голову. Юлла смотрела на него, как вчера вечером. И тут же спрятала глаза, поймав его взгляд. Пико отвернулся. Сырые дрова не хотели разгораться. Он с трудом раздул угли и прикрыл дверцу печи.

Такие нехитрые дела, а день уже клонится к концу. Темнело. Огарок последней свечи догорал, оставляя после себя темноту. Надо будет свечи тоже выменять у охотников. Хотя зачем чудовищу свечи? Чтобы смотреть на своё уродство? Он и эту то зажигал лишь тогда, когда совсем не хватало света и не видно было, куда ложиться спать. И вот только сейчас, когда мотылёк появился в его логове, почти не тушил свечу. Слишком уж хотелось видеть её. Да только глазам, отвыкшим от света было больно. А может они болели от красоты. Такой, которой ему ещё не доводилось видеть.

Но как только свеча, догорев, погасла и кухню освещали лишь отблески огня в печи, он снова услышал всхлипы. Юлла снова плакала. Он похромал к ней.

– Почему ты плачешь? – Может быть она боится его? – Я не причиню тебе зла. – Выговорил он с трудом – отвык много говорить.

– Я боюсь темноты, – тихо ответила девушка.

Темноты? Он никогда ничего не боялся. И темнота была его другом, таким же привычным как одиночество или вот его уродство. Но она боялась. Правильно. Свет боится темноты, если не может прогнать её прочь.

– Сейчас, – сказал он громко. Хотелось быстрей разогнать темноту, лишь бы его гостья не боялась. Лишь бы мотылёк подольше радовался свету. В неверном отсвете горящей печи он нашёл щепку посуше, поджёг её и воткнул в железный подсвечник. Свет был слабый, щепка трещала и рассыпалась искрами. Пришлось поставить её на печь. Но она хотя бы немного освещала его убогую берлогу.

И в этой темноте, лицо Юллы словно светилось своим собственным светом. Она испуганно смотрела на него и жалась к печи. Наверное, ей холодно.

Пико вдруг почувствовал острую жалость, как боль от ножа, она пронзила его сердце и защемило где-то внутри. И ему захотелось, чтобы эта девушка улыбнулась. И чтобы никогда не исчезала из его дома. Смотреть на неё было радостью. А он редко радовался. Слишком мало у него было поводов для этого. Она радовала его. А он – хотел радовать её. Пусть она не страшится больше темноты и не боится его. А ещё – не мёрзнет. Он стянул с себя тяжёлую жилетку из сшитых шкур и протянул ей:

– На, возьми. Здесь холодно.

Юлла быстро схватила её и на секунду дотронулась своими тонкими пальчиками до его руки. И Пико застыл, словно его пронзило молнией. Даже покачнулся. Настолько странными были ощущения. Ему показалось, что даже сердце у него на мгновенье замерло. Но девушка уже отшатнулась от него и уселась в углу у печи, закутавшись в его жилетку. И казалась в ней такой маленькой и беззащитной. Светлый мотылёк. Пико улыбнулся, если бы умел.

Когда совсем стемнело, а лучина почти догорела, Юлла встала, выбралась из угла.

– Я пойду спать, – тихо прошептала она и юркнула мимо него в комнату. Пико слышал, как она ворочается на кровати, устраиваясь поудобнее. И в первый раз в своей жизни ему захотелось, чтобы кому-то было в его доме уютно и удобно.

Он сам устроился на топчане у печи и в первый раз, пожалуй, засыпал, даже довольный. Слушая, как дождь шуршит за окном. И Пико казалось, что его привычная жизнь изменится, уже изменилась. Но он не знал пока, как именно. И всё же был доволен чем-то, сам не понимая чем. На душе, пожалуй, первый раз, за много лет было светло и спокойно.

А утром дождь завершился и даже солнце выглянуло. Пико смотрел на умытый дождём мир и ему казалось, что он какой-то новый, иной, не такой, что он знал раньше. Юлла пока ещё спала. И Пико осторожно, чтобы не разбудить её, вышел на двор. Проверил шкурки. Они высохли достаточно. Пожалуй, после завтрака, пока снова не начался дождь, надо будет проведать охотников. Идти до них было долго, почти до края леса. Но он не спешил. Если можно было так сказать, он любил лес. Только здесь ему было хорошо. Только среди деревьев он чувствовал себя свободно. Тогда как в городе, среди людей, ни на секунду не забывал о своём уродстве.

А, здесь, в лесу, и уродливые деревья были нужны зачем-то. И росли ведь! Почти упав на землю, переплетённые ветвями между собой, искривлённые, изломанные, они всё равно были живы. И их точно так же, как и другие деревья бережно оплетал собой плющ. И лозы дикого винограда свисали по их ветвям. А снизу их нежно укрывал ковёр из мха. Деревья не гнали своих собратьев. И только люди ненавидели всякого, кто не похож на них.

«Господи, за что мне такой урод? Хоть бы ты прибрал его! Никакого житья нет!»– В сердцах восклицала мать, каждый раз, как видела его. А иной раз и поколачивала. Уж слишком он был страшен. Соседи плевали ему вслед и крестились, отгоняя беду. И шептались, что, верно, мать его сильно нагрешила. Отца он и вовсе не помнил.

Пико отвернулся. Солнечный день сразу будто померк. Он набрал дров и похромал в дом. Надо поставить кашу и собираться к охотникам. Он спустился в кухню и замер, держа в руках дрова. Юлла, словно и правда, обладала крыльями, порхала по комнате. Так легко. Она осматривалась вокруг. И зачем-то дотрагивалась пальцами. То до закопчённого горшка, то до старого мешка с крупой, то до стола. И ему казалось, он видит, как она словно светлячок, освещает собой всё, до чего дотронется. Словно стряхивает пыльцу с невидимых крыльев.

Сейчас она снова спрячется, уйдёт, увидев его. И Пико отвернулся и сделал пару неловких шагов обратно, вверх по лестнице. Уйти, не мешать ей. Неуклюже покачнулся, споткнулся и выронил дрова, едва успев ухватиться за стену. Дрова с грохотом попадали на пол. А Юлла отскочила к печи и спряталась за ней. Он снова напугал её, сам того не желая, одним своим видом.

Юлла

Она смотрела, на простые неловкие движения горбуна и ей казалось, что он стеснялся её и стеснялся себя самого. Он почти не говорил с ней. А Юлла сказала бы, что её страх стал немного меньше. Вот сейчас она съела обычную безвкусную кашу, которая была призвана лишь поддерживать жизнь, но никак не больше и снова юркнула в комнату, в которой провела ночь. Сидя на кровати она невольно наблюдала за горбуном. Как он убрал со стола, накинул тёплый жилет и похромал вверх по лестнице, туда, за дверь.