Москва-матушка - Страница 7

—      Не брошу.

—      Однако веру нашу принять не хочешь.

—      Да не знаю я вашей веры. В священную рощу я ходить бу­ду, а бог, я думаю, один для всех. Только у вас он юмо называется, а у нас...

—      Пока сын не родиться — не уходи. Рунка ты мой,— и при­пала к широкой груди мужа.

Так и перекрестили друг друга новыми именами. Он для нее стал Рунка, она для него Палашка.

Когда к ним в избушку приходил Изим, разговоры иные шли. Тут сомненья Рунка высказывал:

—      Я все думаю — для чего ты меня сохранил, в род свой при­

нял, жену красивую дал? И все это с риском для себя. И ответа не нахожу. Какая тебе корысть от меня? Сначала думал я — сильного работника заиметь хочешь. Но ты меня выделил, землю дал. Даже коня вернул.

—      Какая корысть, говоришь? Слушай. Ты пока дальше нашего илема не хажквал, как люди живут — не знаешь. А живем мы бедно, плохо и в страхе. Раньше лучше жили. Дед мой, отец и я горшки делали, возили их на лодках на русский базар, и были у нас деньги. Другие шкурки возили: лису, белку, рысь, зайца, вол­ка, медведя. Сильно хорошо меняли на муку, железо... Теперь ту­да Казань ход закрыла, шкурки отбирает, считай, задаром, а гор­шки делать перестали. Кому их продавать? Каждый год раза по два, а то и по три поднимает нас мурза для отпора русским. Рань­ше Москва сидела смирно, а теперь то с одной стороны рать на Казань шлет, то с другой. Ты слышал, как Ярандай меня упрекал? Я и верно, на русский базар тайно езжу и слышу, какие там идут разговоры. Москва под свою руку берет лужай за лужаем, а Ка­зань только и знает ханов менять, да земли наши грабить.

—      Не пойму, к чему ты это все говоришь?

—      Как твоего московского лужавуя зовут?

—      Иван — великий князь.

—      Передай ему, что на Казань надо зимой ходить. И не кругом через Нижний Базар, а прямо через Большой Сурский лес на Сви- ягу, а там Казань рядом. Зимой и по болотам можно идти, а через реки никаких переправ не надо.

—      Этак-то бы больно хорошо, однако тех прямых путей-дорог мы не знаем. Леса нас поглотят...

—      Скажи князю Ивану, что я его рать поведу по таким мес­там, где не только казанцев, а ни одной живой души не встретишь. Зимой если...

Такие разговоры привели к тому, что стал Рунка готовиться в Москву к великому князю. Жена снова стала грустной, молчали­вой. Плакать не плачет, а на душе, видать, боль.

—      Брось ты,— утешает ее муж. — Пойдем вместе, Москву уви­дишь. Жена печально качает головой.

—      Никуда я не пойду. Сына твоего под сердцем носить буду.

* * *

Мурза Мингалей, как только получил известие Ярандая, сразу позвал сотника Гадиата и приказал:

—      Бери двенадцать джигитов и поезжай к Ярандаю. В его лужае русского лазутчика прячут. Если Изим его защищать станет и сил у тебя не хватит — пусть Ярандай тебе из своих черемис помощь даст. Привези лазутчика в Казань. Живого.

Гадиат приехал к Ярандаю и дословно передал приказ мурзы. Ярандай сразу смекнул — Руна будут защищать всем илемом, и помощь казанцам, конечно, понадобится. Идти на своих соседей Ярандаю не хотелось. И он сказал Гадиату:

—      Зачем нам русского силой отнимать? Зачем нам с родом Изима ссориться? Ждите ночи, потом идите в Нуженал, накройте лазутчика спящим, свяжите и тихо увезите. Дом его как раз на отшибе. Сын мой Мырзанай пока факелов наготовит и проводит вас. Понятно?

Гадиат согласился, совет ему показался разумным.

Тугейка в эту ночь собрался в лес капканы ставить. Днем он ходил в кюсото молиться. Вечером снял белую чистую рубаху, пе­реоделся, взял колчан со стрелами, лук, нож и десяток калканов на мелкого зверя. Мать заворчала:

—      Вот посмотришь, грешник, задерет тебя медведь. Праздник ведь сегодня.

—      Я капканы завтра утром буду ставить.

—      Ну и иди утром.

—      Капканы надо перед росой ставить. Чтобы роса на них упа­ла, запах человеческий обмыла, следы бы замочила. Поэтому надо ночью выходить, чтобы успеть.

Когда Туга вышел на опушку леса, задумался. Может, и верно мать говорит —уж больно ночь темна, хоть глаз выколи. Дороги совсем не видать. Не заблудиться бы. Усмехнувшись, Туга пошел дальше. Мысль эта показалась ему нелепой. Он скорее в илеме за­блудится, чем в лесу. Вдруг вдалеке мелькнули огоньки. Они приближались. Тугейка сошел в сторону ог дороги, спрятался за деревом. И видит — едут верхом рядом, с факелами в руках, Мыр- занайка и какой-то человек с саблей на поясе. Тугейка сообразил— мимо илема они проехали в темноте, факелы зажгли только сейчас, значит, едут по-воровски. А эта тропинка ведет к избушке Рунки... Значит, Ярандай донес все-таки. Если бежать и предупредить Рун- ку... Не успеть. Что делать? Они уже проехали мимо, факелы мер­цают впереди. Надо их задержать! Тугейка выхватил из чехла лук, положил на него стрелу и побежал меж деревьев вперед. Когда он поравнялся с огоньками, остановился, хорошо прицелился и пус­тил стрелу. Факел, поднятый над головой Мырзаная, вдруг крут­нулся в воздухе, упал  в кусты и потух. Через минуту      был                                                    выбиг

из рук татарина и другой факел. Послышалась брань, люди                       спеши­

лись, рассыпались по сторонам.

А Тугейка в это время был уже около избушки Руна. Собака пропустила его, не гавкнув.

—                                           Рунка! Вставай!          Татары! За тобой приехали.

Ивашка спросонок   не поймет что к    чему, тычется из   угла в

угол, а Тугейка торопит:

—      Выводи коня, Пампалче. Прячтесь в кюсото.

—      Зачем їв кюсото? Скакать надо. Дальше в лес!

—      Вы с ума сошли. Рунка леса не знаег, гемно. Они сразу догонят. До утра в роще прячтесь.

Пока Мырзанайка высекал искэу, пока раздули огонь и заж­гли факелы, прошло время. Когда ворвались в избушку, там нико­го, кроме задыхающейся от лая собаки, не было.

Тугейка снова со стороны стал следить за похитителями. Тата­рин бранился, а Мырзанайка выполз из сарая чуть не на коленях и, освещая дорогу, разглядывал конские следы.

«Ну, косое брюхо,— подумал Тугейка,— ему конь Рунки спать не дает. Приползет, собака, к священной роще, придется народ поднимать, чтоб рощу осквернить не дали».

Но потом пришла иная мысль. Ведь разбуди народ — люди полезут на сабли, польется кровь. Не лучше ли подождать, как обернется дело. Рунка, так просто в руки не дастся. Да я ему по­могу, в случае чего.

И Тугейка побежал к роще. Нашел Рунку, тот держал коня под уздцы у священного дуба. На поясе сабля. Ее раньше Туга не видел.

—      Этот шайтан сюда ползет. По следам. Если они осмелятся войти в кюсото — я их по одному перестреляю. Ты пока отсюда не отходи. А то в темноте я и тебя могу пришить. — Тугейка вышел на опушку рощи и стал ждать. Скоро огоньки замерцали снова. Теперь их уже было не два, а больше. И страх вошел в душу Ту- гейки. Он понял, что Мырзанайка в воротах мольбища не остано­вится. Его придется убить. Уібить? Мырзанайку? И казанцы ведь гоже полезут в священную рощу. И их придется убивать. А что потом? Что скажут ему родичи когда узнают? А если мурза прие­дет карать ослушников. Не наведет ли Тугейка беду на всех лю­дей Нуженала?

Эти мысли роем пронеслись в голове, и осталась одна-единст- венная: надо сбивать факелы. В темноте они в рощу не пойдут.

И когда первый факел полыхнул желтым светом на столбы во­рот мольбища, Тугейка спустил тетиву. Факел упал — и дико за­орал Мырзанайка. «Низко взял — в руку попал», — догадался Ту­гейка и ударил по второму огоньку. Взметнув сноп искр, погас и второй. Огоньки сначала сбились в кучу, потом рассыпались, по­гасли, остался только один. Он метался из стороны в сторону, человек с факелом, видимо, бегал с места на место.

Тугейка водил кончик стрелы за огоньком и все никак не мог взять его на прицел. Он так увлекся этим, что не заметил, как сзади подкрались двое, бросились на него и смяли...