Московский лабиринт - Страница 5

– Мне кажется, мы поймём друг друга, Таня…

Пока вели в камеру, еще раз «прокрутила» в памяти разговор.

Алан был убедительным. Дьявольски убедительным. И лишь взгляд, последний взгляд Старика, да чувство, будто Алан дергает за невидимые ниточки, еще помогали бороться с искушением…

Соберись, Таня, соберись… Нельзя раскисать. Надо рассуждать логически. Как учил Старик…

Алану нужна не только информация. Ему нужна я.

Почему?

Одного из разработчиков «Стилета» я знаю в лицо. И Михалыч знает.

Но вариант с Карпенко сразу отпадает. Ментосканирование и наркотики к нему не применишь – человека в таком возрасте это убьет. Потому «охранка» и передала Старика Трибуналу – вытрясти из него что-то ценное уже не надеялись.

А вот моих ментограмм вполне хватает…

Я не верю в доброту «цээрушников».

Почему бы им меня не «выпотрошить»? Отследить «клиента» и выйти на лабораторию…

Нет. Слишком рискованно.

В течении трёх лет президентства Гусакова физикам удавалось прятать «Стилет». Они – осторожные. Почуяв опасность, могут уничтожить и прибор, и всю документацию.

Алану надо, чтоб они ничего не заподозрили. Чтоб сами были целыми и невредимыми…

Логика железная.

Но кое-что нелогично. Зачем было устраивать операцию против Подполья? Лишний риск, лишняя вероятность спугнуть физиков… Всего пять дней выждать – и бери нас тёпленькими. Вместе с лабораторией.

Единственное объяснение – наши назначили Главную Акцию на ближайшее время. Без всяких нуль-генераторов, обычными средствами. И у кого-то из СОКовского начальства не выдержали нервы.

Американцы исправляют ошибки тульских подельников?

Да, без меня им никак не обойтись.

И Алан не сомневается в успехе. Это читалось в его глазах. Это кольнуло меня в конце разговора.

В такой ситуации люди цепляются даже за призрачную надежду… Он знал, что по другому не будет. Он уже написал для меня роль в своей пьесе.

Типично американская слабость. Самоуверенность.

Я улыбнулась, представив какое у него будет лицо. Нет, Алан, выход у меня есть… И не тот, который ты заботливо для меня приготовил.

Я – спокойна. Нет уже не страха, ни отчаяния – всё перегорело. Лишь пустота… Черная пустота внутри.

Не думала, что буду так спокойна…

Они прощупали, просветили на специальных стендах каждый клочок моей одежды и обуви. Обыскали каждый миллиметр моего тела. Забрали ремень, вытащили шнурки из кроссовок. Даже сделали укол – кажется, вакцина против чего-то. Они очень беспокоятся о моем здоровье. Стекло в камере – бронированное. Нары прочные, намертво привинченные к полу. И за мной постоянно следят через видеоглазок.

Но всё, что нужно – смочить слюной и отковырнуть кончик ногтя. На правом безымянном пальце. Фальшивый ноготь, поверх настоящего. Пластинка очень тонкого, упругого биопластика с очень острым краем.

Им можно разрезать веревку, которой тебя связали. А можно перерезать вены. Лёжа на боку, отвернувшись от видеокамеры. Кровь будет стекать, впитываясь в куртку и тюфяк. Её вытечет много, очень много… Прежде, чем они спохватятся…

Я не подведу тебя, Старик.

Вот и пришли. Как быстро…

Когда распахнулась дверь камеры, и яркий свет из коридора проник внутрь, сначала показалось, будто в углу комок тряпья. Но комок чуть шевельнулся и я сообразила, что это человек.

– Пошла! – толкнул в спину надзиратель. Лязгнул замок. Я спрыгнула со ступенек и замерла. Человек больше не двигался.

Тогда я подошла ближе и склонилась над ним. Как раз в этот момент, тусклая лампочка под потолком вспыхнула ярче. И я увидела, что на незнакомце живого места нет: через прорехи в изодранной одежде – страшные открытые раны, ожоги…

Этого несчастного бросили сюда, чтобы сделать меня посговорчивей.

Я прикусил губу в бессильной ненависти. Вряд ли сам Фатеев такой инициативный. Небось, прямое указание вежливого американского шефа. Подонки!

Что я могу сделать для этого бедняги? Ничего. И целую ночь он будет корчиться в агонии рядом со мной. Назидательный урок для девчонки.

– Вы… Вы слышите меня? – тихонько спросила, еще ниже склоняясь над незнакомцем. И вдруг показалось: он улыбнулся. А потом поняла – не показалось. Я испуганно отпрянула.

Они посадили ко мне сумасшедшего.

Незнакомец повернул голову. Обнаружилось, что взгляд, направленный на меня, вполне осмыслен.

– Здравствуй.

– Привет, – машинально отозвалась я. Как будто мы не в камере, а на лавочке, в парке. Чуть было не спросила: «Как себя чувствуешь?» И мелькнула мысль – а если все эти раны сплошная бутафория? И незнакомец – обычная «наседка» Фатеева?

– Не надо бояться, – прошептал он.

Нет, на «наседку» не похож. Какой странный взгляд…

– Тебе больно? – не выдержала я.

– Да, – чуть кивнул, – Сломанная рука… Пара рёбер… Ожоги, резаные раны… Внутренние повреждения…

Голос был спокойный.

Я взглянула на его запёкшиеся, треснутые губы:

– Принести воды?

– Спасибо… Не повредит.

Никакой посуды, естественно, не было. Стащила с себя куртку и подставила под струю. Торопливо донесла до раненого. Он успел сделать несколько глотков, прежде чем вода просочилась на пол.

– Спасибо, – опять поблагодарил, – Теперь будет легче.

– Как тебя звать?

– Николай.

Сколько ему лет? Трудно определить возраст, когда лицо – сплошные ссадины и синяки.

– Здорово ты их разозлил…

– Пожалуй, – согласился Николай, – И сказал-то – пустяк… Объяснил Фатееву, кто он такой.

– Похоже, ему было неприятно, – качнула я головой, не зная плакать или смеяться.

– Кто-то же должен сказать ему…

– Ты серьезно?

– Всякий человек имеет право на истину о себе.

– А если, этот… давно не человек?

– И это тоже истина.

Надо же, какой блаженный.

– Стоит ли за такое умирать?

– Всякая правда не даётся легко. Только ложь – ничего стоит, – изуродованное его лицо снова осветилось улыбкой. Доброй и бесхитростной.

Удивительное безумие…

– Ты слишком рано хочешь уйти, – вдруг произнёс, не спуская с меня пристальных зрачков.

Я напряглась. Если здесь есть видеокамера, микрофон тоже должен быть.

– Они ничего не услышат, – успокоил Николай, – И не увидят. Ничего, кроме того, что им положено слышать и видеть.

Ну да. Всё начинает проясняться. Похоже, Алан считает меня дурочкой, если думает, что я куплюсь на такую чепуху.

– Сомневаешься, – понимающе вздохнул блаженный.

Приподнялся и сел на полу. Махнул искалеченной рукой:

– Гляди.

«Придурок,» – подумала я, отступая к противоположной стене, но тут же замерла. Потому, что его раны начали быстро затягиваться. Без шрамов, без следов. Даже черная запекшаяся кровь будто впитывалась в кожу.

Раньше такое я видела лишь в кино. Но теперь это были не спецэффекты. Страшное обезображенное лицо разглаживалось. Сквозь растворяющиеся гематомы, сквозь исчезающие ссадины проступали правильные черты.

Может это я сошла с ума?

Или американец, всё таки, чего-то добавлял в кофе?

– Не бойся, – сказал Николай, – Они хотят, чтобы ты боялась.

Прищурился, всматриваясь куда-то сквозь меня.

Сломанное ребро заныло и вдруг отпустило. Внутри осталось лёгкое покалывание и тепло…

– Спасибо, – выдавила я.

– Не за что…

Я села на тюремный матрац. Будто ноги перестали держать. Закрыла глаза.

«Не может быть… Этого не может быть.»

Что со мной?

– Загляни в себя, Таня…

Я вздрогнула и на щеках у меня выступили слезы. Наверно, я слишком долго сдерживалась. А боль… Все эти годы, она никуда не уходила. Черными камнями застывала, падала на дно души. Но не исчезала. Иногда эти камни давили так сильно, что перехватывало дыхание. Родители, брат, Женька… Неподвижные тела на снежном поле…

– Никто не гибнет… – где-то рядом звучал голос.