Московские легенды. По заветной дороге российской истории - Страница 47

Пафос стихотворения заключается в том, что торговцы напрасно перепугались, этот чекист вышел на площадь вовсе не по их душу, а по иному делу, и мораль – не надо бояться чекистов.

Однако этой же темы коснулся журналист, сотрудник «Огонька» Г.И. Геройский в очерке 1926 года, посвященном переименованию Лубянской в площадь «имени Дзержинского». Он отметил изменение общей атмосферы на некогда многолюдной веселой Лубянке.

«Ее проезжают по нескольку раз в день, – пишет журналист, – проезжают незаметно и безразлично, не вглядываясь в архитектуру – скучную и запыленную, как и ненужный старинный фонтан в центре этой площади. А людской поток, лента пешеходов на асфальтовой дорожке реже, чем на любой из соседних улиц, и, конечно, меньше, чем количество проезжающих через площадь извозчичьих и трамвайных пассажиров. На Лубянской площади нечего как будто смотреть, и хотя бы человек спешил, он сделает крюк и пройдет на Театральную и Тверскую по Кузнецкому Мосту. И постепенно метнулось влево, к Китайскому проезду, здешнее отделение Охотного; торгующие здесь магазины поочередно закрываются, ликвидировался как торговое помещение и Лубянский пассаж. Небойкое это место для розницы… Не одни только растратчики и спекулянты стараются «обойти Лубянку»…

Скажут, что этот транспортный отлив совпал с переездом в самое высокое здесь здание хорошо известного учреждения…»

Кокетливая безличная ссылка на неких, которые скажут, что причина подмеченного журналистом уменьшения числа прохожих на площади связана с водворением на ней «хорошо известного учреждения», вовсе не убеждает читателя, что сам журналист придерживается иного мнения. За годы деятельности этого учреждения у москвичей – и не только у них – сложилось о нем совершенно определенное представление.

Киса Воробьянинов, герой романа Ильфа и Петрова «Двенадцать стульев», написанного в 1927 году, был жителем Старгорода – «старгородским львом». Но авторы, весьма чуткие к приметам современного быта, в описании первой поездки Остапа Бендера и Ипполита Матвеевича по прибытии их в Москву с Казанского вокзала на Сивцев Вражек в общежитие имени монаха Бертольда Шварца, приводят такую весьма многозначительную деталь: «Когда проезжали Лубянскую площадь, Ипполит Матвеевич забеспокоился.

– Куда мы, однако, едем? – спросил он». Тогда, в 1927 году эту внешне невинную фразу цензура вычеркнула, она была восстановлена лишь в издании 1997 года.

В двадцатые годы в Москве рассказывали такой анекдот. «На Лубянской площади встречаются два прохожих. Один спрашивает другого: «Скажите, пожалуйста, где здесь находится Госстрах?» Тот ему отвечает: «Где Госстрах – не знаю, а Госужас – вот он», – и кивает в сторону здания ВЧК». Впрочем, вполне возможно, что это – реальный разговор: Госстрах тогда находился поблизости – на Кузнецком Мосту.

ВЧК (с 1922 года – ОГПУ, с 1934-го – НКВД, с 1943-го – НКГБ, с 1946-го – МГБ, с 1954-го – КГБ, в настоящее время – ФСБ) заняла не только комплекс зданий бывшего страхового общества «Россия», но и ряд соседних домов, а в меблированных комнатах «Империал» была оборудована тюрьма.

Органы и до того имели в Москве достаточно много помещений в разных частях города, но главное здание «России» стало центральным, у чекистов оно получило название «Большой дом».

С 1920-х годов слово «Лубянка» для каждого гражданина СССР обозначало прежде всего не улицу и площадь, а тюрьму и вообще органы госбезопасности.

Сто двадцать лет прошло с закрытия Тайной экспедиции, помещавшейся на Лубянской площади, и уже никто не помнил ее железных ворот, обращенных на площадь, мимо которых «страшно было ходить». И вот снова вернулись эти страшные железные ворота. Только теперь они были обращены не на площадь, а выходили в переулок с легкомысленным названием Фуркасовский, которое он получил по фамилии имевшего здесь в середине XVIII века собственное портновское и по изготовлению париков заведение «портному мастеру французской нации» Фуркасе.

Сейчас о том, что происходило в этом здании, уже опубликовано много воспоминаний как самих чекистов, так и арестантов Лубянской внутренней тюрьмы. К этим воспоминаниям и прежде всего к «Архипелагу ГУЛАГу» А.И. Солженицына отсылаю читателя, ограничиваясь здесь лишь краткими справочными сведениями из работы Ж. Росси «Справочник по ГУЛАГу» (Москва, «Просвет», 1991).

Сообщив о времени водворения ЧК в доме на Лубянке, автор справочника продолжает: «С тех пор это здание остается неизменной резиденцией сов. госбезопасности, многократно менявшей свое название. В здании на Б. Лубянке находятся кабинеты следователей, внутренняя тюрьма со 115 камерами, расположенными на 6-ти этажах, и подвалы. Тюрьма рассчитана на 200–500 подследственных. В камерах полы паркетные. В дверях нет форточек, но в каждой – волчок. Это самая фешенебельная тюрьма Советского Союза. Прогулочные дворики на крыше здания; высокий забор заслоняет вид. Это – расстрельная тюрьма. С 30-х годов подвалы спец. оборудованы для расстрелов и пыток».

Автор сидел во внутренней тюрьме в конце 1930-х годов, поэтому пишет об отсутствии в дверях камер форточек, в конце 1940-х они уже были, через них подавалась еда, передачи, книги из тюремной библиотеки, а надзиратели делали замечания арестантам.

Вопрос о лубянских подвалах и подземных ходах остается открытым. Пресс-секретари органов госбезопасности не однажды официально отвергали само их существование. Но бывшие репрессированные вспоминают о том, как они сидели в подземных камерах. Иной раз проговариваются строители, так, например, в 1997 году при реконструкции «Детского мира» они сказали корреспонденту газеты «Вечерний клуб»: «Реконструкция […] началась с фундамента. А фундамент «Детского мира» – штука сложная. По соседству с универмагом находится сами знаете что со своими печально знаменитыми подвалами и подземными ходами. Поэтому работы по укреплению основы основ детского столичного рая шли долго, тяжело и заняли почти полтора года».

Реалистическую картину быта и обстановки на Лубянке в конце 1920 – начале 1930-х годов рисует историк и мемуарист С. Каган – племянник Л.М. Кагановича в книге о жизни и деятельности своего дяди. С. Каган писал ее, основываясь на рассказах дяди и документах, поэтому она имеет ценность достоверного первоисточника.

Л.М. Каганович не был профессиональным чекистом, но в свое время Дзержинский выдвинул лозунг, что все коммунисты должны пройти через службу в ЧК, и многие руководители партии какое-то время работали там. «Лазарь убедил Сталина, – пишет Каган, – поручить ему организовать административную группу для выполнения особых задач. Для осведомленных это был «отдел мокрых дел». «Мокрые дела» – значит кровавые дела. Лазарь получил кабинет на четвертом этаже в доме № 2 на площади Дзержинского. Там был штаб ОГПУ, известный также как Центр. Из окна кабинета открывалась площадь, и можно было наблюдать за всеми, кто входил и выходил через главный вход. Единственный недостаток здания заключался в том, что на всех окнах стояли решетки или же имелись металлические шторы. Лазарь слышал, что об этих мерах безопасности распорядился сам Сталин.

В семь утра к шести подъездам здания направлялось множество сотрудников ОГПУ. Они приходили так рано, чтобы успеть сходить в буфет на восьмом этаже, в котором предлагались хорошие завтраки из молока, яиц, ветчины и фруктов, и все бесплатно.

Коридоры здания были выкрашены в светло-зеленый цвет и освещались большими белыми плафонами. Ковры отсутствовали. Тот же зеленый цвет царил в кабинетах. Они были просторны, но почти без мебели. Стоял обычно стол и несколько стульев с прямыми спинками. Удобств явно не предусматривалось. В каждом кабинете был стальной сейф, который в конце рабочего дня опечатывался.

В коридорах дежурили солдаты из подразделения внутренней охраны. Они носили бежевые гимнастерки, на воротниках которых были синие петлицы с красными кантами. Эти петлицы считались знаками чести, достоинства, уважения и страха.