Московские дневники. Кто мы и откуда - Страница 3

Далее, Криста Вольф познакомилась с Владимиром Стеженским (1921–2000), германистом и переводчиком книг Франца Фюмана, Макса фон дер Грюна и Вольфганга Кёппена и др. В 1945 году он служил в Берлине культурофицером Советской армии, а позднее возглавлял международный отдел Союза писателей СССР; состоял в переписке с Анной Зегерс. Со Стеженским мы встречались почти всякий раз, когда приезжали в Москву, и подружились также с его семьей – женой Ириной и живущей вместе с ними дочерью. Как лояльный чиновник от литературы, он участвовал в международных конференциях сторонников мира, например в 1982 году в Гааге, и неизменно представлял официальную позицию. Конечно, диссидент вроде Льва Копелева смотрел на него лишь критически, сравнивая с Чичиковым, главным героем гоголевских «Мертвых душ».

Первое знакомство с Москвой побудило Кристу Вольф к написанию «Московской новеллы», вышедшей в свет в 1961 году, но так и не опубликованной в русском переводе. Также и фильм по этой новелле, который хотел снять режиссер Конрад Вольф, не состоялся ввиду возражений советской цензуры по поводу сценария. Позднее Криста Вольф прокомментировала «Московскую новеллу» в эссе «О смысле и бессмыслице наивности» (1974).

О том, что у Петера Хухеля в это время уже были большие сложности, поскольку его ожидала отставка с поста главного редактора журнала «Зинн унд форм», Криста Вольф определенно не знала; а Хухель, пожалуй, почти не обращал на нее внимания, ведь до тех пор она публиковала только критические статьи и рецензии, – оттого и остраненное замечание в заметках.

О поездке в Армению записей, к сожалению, нет, есть только фотографии, в частности сделанная во время визита к католикосу, главе Армяно-григорианской церкви.

Визит к католикосу, главе Армянской церкви, в Ереване

Москва, наконец-то, когда радостное предвкушение уже миновало. В самолете Штритматтер ведет наблюдения за относительностью пространства и времени: если смотришь в окно на крыло, кажется, что самолет летит тем медленнее, чем дальше взгляд продвигается к его оконечности. При условии, что краем глаза ухватываешь кусочек земли как точку отсчета. Если же пристально смотришь на крыло прямо у фюзеляжа и самолет спокоен, ощущение движения вообще отсутствует. Мы уже за Одером, а автомобиль, который привез нас на аэродром, только-только въезжает в Берлин. Мы говорим об Эйнштейне, о возможности существования «марсиан», которые в последнее время благодаря исследованиям советских ученых вновь стали объектом живого интереса. Ведь один из ученых утверждает, что оба марсианских спутника (при таком-то диаметре!) искусственные, запущенные в незапамятные времена разумными существами. Соответствующая культура давно погибла – мысль об этом меня несколько угнетает. А большая комета, упавшая в Сибири в 1908 году, якобы венерианский корабль!

Криста Вольф, Эрвин Штритматтер, Анна Зегерс и Отто Готше

Высота 2400 м, поля как расплывчатые пятна воды. Прекрасная, слегка мглистая погода до Вильнюса. По обыкновению, обильный обед. Посадка, хотя и при небольших порывах ветра, практически не доставила мне неприятностей. В туалете не работает смыв – как и два года назад, и, как тогда, лежит брусок красного мыла. Застольный разговор: судя по статье в «Нойес Дойчланд», у советских писателей точь-в-точь такие же проблемы, как у нас. Я вставляю: «Надеюсь, на чуть более высоком уровне!» Готше и Штритматтер возражают. Готше разъясняет принципы нашей литературной политики: «Наши больше пропагандируют, обходят молчанием отщепенцев, давая им почувствовать непостоянство славы».

Вильнюс – Москва. Облачные поля, фантастические фигуры. Вверху, в направлении невероятно синего неба, облачные башни и гряды резко очерчены, внизу их края расплываются. Отчасти позади – сизые дождевые и грозовые фронты. Пропеллер, вот это я уже подзабыла, на высоких оборотах становится почти невидим, превращается в мерцающий, желто-белый прозрачный круг, описываемый лопастями. Высота 3000 м.

В Москве прошел дождь. На аэродроме множество самолетов, в том числе «Ту». Встречают нас Стеженский и Собко, очень мило. Шампанское. По дороге в Москву машина обгоняет 300 любителей-марафонцев, тренирующихся к спартакиаде. А дальше огромное кольцо новых домов. Еще недостроенное, но уже заселенное. Новая широкая улица ведет через двухэтажный мост (внизу метро).

Мой статус, конечно, во многом неясен: Стеж. везет меня в немецкое посольство, где воскресный дежурный выдает мне деньги, однако жилье предоставить не может. Возвращаемся. В «Москве» [в гостинице «Москва»] дело улаживается, огромное здание, отлично.

Разговор за столом с Анной Зегерс (которая очень сердечно со мной здоровается), Карллюдвигом Опицем, Штр. [Штритматтером], Го. [Готше], Стеж. [Стеженским]. Зегерс подбивает Готше что-нибудь рассказать; Го. рассказывает кое-что о подпольной работе. Заходит речь об использовании техники: писать на магнитофон или нет? Анна говорит, что постеснялась бы выходить к людям с микрофоном, чтобы записывать свои высказывания. (Я тоже.)

Анекдот Стеженского: во время Ташкентской конференции[3] ночью его будит звонок с аэродрома: прибыли трое негров, денег у них нет, нужно разместить. Двухместный и одноместный номера в отеле; вся троица закутана в пестрые хламиды, их распределяют по номерам. Наутро выясняется, что один из постояльцев двухместного номера – женщина. Стеженский заключает: «Ну что ж. Жалоб, однако, не последовало. А это главное!»

№ 2: Старушка в первый раз приезжает в Москву и видит на крышах домов лес крестообразных телевизионных антенн; «Боже мой! – восклицает она. – С каких это пор людей хоронят на крышах?»

Еще целый час вверх-вниз по улице Горького, до ГУМа и Красной площади. Красиво. Воскресный вечер и люди, люди. Одеты уже чуть получше, чем два года назад. И витрины получше. Висячие замки на каждом магазине. Собак нет, как замечает Опиц. В квартирах для них нет места. Го. рассказывает о прежних поездках, в том числе двадцатых годов.

Только что перезвон кремлевских курантов по радио. Полночь.

В книжке издательства «Реклам» с сочинениями Горького вычитала: «Любовь – основа культуры, голод – основа цивилизации».

Канцелярия: собака у дверей.

Спенсер: «Из свинцовых инстинктов не сделаешь золотого поведения».

Горький это оспаривает.

В гостиничном вестибюле встречаем Нонешвили. Говорить по-русски я не решаюсь. Но он дарит мне большую шоколадную монету.

Вечер накануне отъезда. Стало быть – совершенно вопреки моим принципам, – я пока не написала ни строчки. Слишком мы забегались. Да и теперь приходится сперва преодолеть изрядное внутреннее сопротивление.

Сначала казалось, что поездка пройдет очень буднично и бесполезно. Съезд – понедельник, вторник, среда, четверг, утро пятницы, утро субботы – сплошное, весьма жестокое мучение. Доклад Суркова скучный, невнятный, затянутый, формалистический, таковы же и дискуссионные выступления. Подчеркнуто правильные заявления, отчетные доклады, но ни одного решительного прорыва в нужном направлении. Любопытно: из 468 делегатов (всего писателей 5600) только 38 начали писать после 1946 года. Серьезное преобладание стариков. И – могу объяснить это себе только как пережиток минувших времен – отсутствие смелости иметь собственное мнение. Есть и исключения: Рюриков, Смирнов, новый главный редактор «Лит. газеты», он один говорил без готового конспекта. Остальные ораторствовали мимо друг друга. Эрвин сочиняет: