Московская Русь. От княжества до империи XV–XVII вв. - Страница 11

Небольшая, обезлюдевшая лесная страна оказалась зажата между Ордой и литвой, словно между молотом и наковальней. Платила дань. И… сама же уничтожала тот ничтожный жизненный ресурс, который после всех оговоренных «вычетов» все же оставался ей на долю.

Вот он, третий фактор. Северо-Восточная Русь в промежутке от 40-х годов XIII века до 1450 года служила ареной для невероятного количества междоусобных войн. Прежняя Владимирская Русь, то есть Северо-Восток от Юрия Долгорукого до Георгия Всеволодовича, сгинувшего в битве с Батыевой ратью, будучи и сильнее, и богаче своей наследницы ордынских времен, знала недуг междукняжеских распрей как нечто относительно редкое, как исключение из обычного положения дел. С приходом ордынской власти ситуация изменилась кардинально. Междоусобные войны, будто «черная смерть», приходили волнами, подолгу терзали страну, велись с невыносимой жестокостью.

На закате XIII века Владимирская Русь обагрилась кровью в годы непримиримой вооруженной борьбы «за великий стол» между Дмитрием Переславским и Андреем Городецким, родными братьями. Ее сменила долгая московско-тверская война, принесшая смерть святому Михаилу Тверскому, его сыну Дмитрию Грозные Очи и великому князю Московскому Юрию Даниловичу. В обоих конфликтах борющиеся стороны не стеснялись использовать друг против друга ордынскую силу и даже наводили татар на Русь.

А в 1425 году началась четвертьвековая внутренняя, если не сказать гражданская, война московского княжеского дома. Близкие родственники ослепляли друг друга, травили ядом и многое множество раз встречались в поле, с мечами в руках…

До этих трех больших войн, в промежутках между ними и на их фоне постоянно шли столкновения меньшего масштаба. Кровь лили щедро, города русские жгли немилосерднее татар, долг христианских правителей нарушали сплошь и рядом.

В результате совокупного действия всех трех перечисленных факторов Русь вела жизнь поневоле, избавленную от какой бы то ни было роскоши. Считали каждое зернышко, каждую частичку серебра. Каменное строительство, бывало, на десятилетия прекращалось. Храм, выстроенный из белого камня, даже самый скромный, даже в разы уступающий по масштабам величественным громадам домонгольской поры, становился символом могущества. Кремль из белого камня, выстроенный Дмитрием Донским, поражал воображение современников. Ремесло упало в качестве, упростилось в разнообразии. Иван Калита, по современным понятиям геополитический лидер Руси в 1330-х – первой половине 1340-х годов, скопидомно усчитывал в завещании каждую мелочь из своего невеликого имущества: вот, дети, дорогой пояс, шитый жемчугом, вот монисто новое, вот блюдо серебряное, а вот сердоликовая коробочка…

Ничтожная, нищая жизнь, наполненная унижением со стороны внешних врагов и злобой против врагов внутренних, постоянным ожиданием войны и готовностью прямо сейчас, за несколько минут, снарядиться в поход, породила особого рода воинов. Это вовсе не «вольные слуги»-дружинники удельной старины. Это бойцы, признавшие над собой право жизни и смерти в руке государевой.

Энергичные, стойкие, неприхотливые до такой степени, что могли ночевать в снегу и довольствоваться мучной болтанкой в качестве обеда, они являли равнодушие к смерти, стремительность, которую переняли от степняков, и жестокость к неприятелю. Они никогда не ждали пощады к себе самим. Уповали в военное время на Господа Бога, искусство воеводы и крепость воинского братства. Раненых, изувеченных, из боя их мог вытащить только такой же, как они, брат-воин, простой конник государев. А потому сложившийся при Иване III и позже старомосковский дух воинский был чужд геройства, молодечества, рыцарских игр; его пронизывали суровость, простота. От древности дошли былины, сказания о героях, имена самих этих героев: Илья Муромец, Никита Кожемяка, Евпатий Коловрат… Общество юной России не знало ничего подобного. «Бился честно», «от врага с товарищи своими отстоялся», «готов был смертную чашу пить», «государева дела искал», «службу служил прямо, никоторой кривизны в себе не имел» – вот слова, характерные для воинского быта Московского царства. Еще могли вспомнить добрым словом хорошего воеводу: «искусен», «храбор», «верен государю», воинам отец родной, градам и весям истинный защитник. А о прочих «гоплитах» царского воинства зачем говорить? Вышли в поход, бились крепко, стояли «на прямом деле» с врагом, а дальше либо голову сложили, либо вернулись здравы, оборонил Господь. Что еще говорить? О чем? О каких играх и забавах? О каких отдельных личностях, когда работала вся «фаланга»? Разве только о трусах или об изменниках особое слово: тот, побросав оружие, бежал, позор ему и роду его! Этот государю не прямил, в измене повинен. Казнить его!

Рядовой сын боярский в царском полку не ищет себе чести и своему воеводе славы, он делает дело государево. Точка, сказать больше нечего.

Юная Россия, на всех направлениях, помимо северного, окруженная сильными врагами, воинственна. Вплоть до первых Романовых, до Софьи, до Петра I Русская держава представляла собой колоссальный военный лагерь, в котором общественный уклад и государственный строй подчинены нуждам войны в большей степени, нежели чему-либо другому. Над свирепой силой меча разве что порой торжествует ласковая сила Креста, но и тут многое завязано на военный дух старомосковской монархии. Русские «спартанцы» могучи, грубы, отважны, жестоки, научены по всякий день думать о войне, легко берут в руки саблю, легко убивают, в семье суровы, государю покорны, пока видят в нем истинного христианского правителя. Души их освещает вера, грубость нравов смягчает вера, доброту к чадам и домочадцам внушает вера. Если бы не вера, тьма стояла бы в России непроглядная; вера в России – второе солнце!

«Русская Спарта» со времен Батыя до времен Ивана Великого испещрена была письменами границ. Княжества великие, удельные, княжествишки мизерные со столицею в каком-нибудь невеликом селе имели права государственного суверенитета или хотя бы автономии. А их десятки! XIV век – апогей раздробления. Власть великого князя Владимирского над роем князей являлась не более чем формальностью, нарушавшейся бесконечное количество раз. И пока раздробленность питала гордыню нескольких десятков князей, Русь не могла подняться с ложа болезни и выйти из состояния ничтожества. У каждого из князей и княжишек имелась своя правда, свое войско, своя дипломатия и свои наследственные права на «семейный пирог Рюриковичей» – остаток Руси.

Вместо множества государей и государиков требовался один царь, который раздавил бы все родовые правды и права как гнилой орех, снес бы с наследственных корней могучие, разросшиеся древа княжеских домов, оставил бы одну династию с одним правителем, обладающим неограниченной властью и правом безраздельно повелевать единым общим воинством. Можно назвать его деспотом, диктатором, да как угодно, но грядущему царю требовалось произвести всю эту грязную работу на благо народа русского. Так что деспотизм для «Русской Спарты» был безусловным благом, более того, единственным путем всеобщего спасения.

Явился Иван Великий и сделал все, чего жаждала Русь и от чего отворачивалось горделивое княжьё. Он вырастил из маленькой, бедной, суровой «Русской Спарты» великую Россию.

Государственная территория Московского княжества формировалась на протяжении полутора-двух веков, от Даниила Московского до Василия Темного.

Государственная территория России, выросшей из Московского княжества, родилась взрывообразно – всего за 40 лет. Во всяком случае, ядро Московской державы.

Притом Московская Русь была небольшой, небогатой, редко заселенной страной. Юная Россия показалась современникам крупной величиной, выросшей там, где ничего крупного вырасти не могло. Само ее появление стало безмерной неожиданностью для соседей.

Но и Московское государство еще не было такой уж громадой на протяжении первых десятилетий своего существования. Державы территориально более значительные существовали не то что где-то в мире или в отдаленных частях Европы, они жили бок о бок с новорожденной Россией.