Московская метель - Страница 18

— Но что же тогда с ними делать? — Мишка уставился на часы с ненавистью. — Можете вы сказать четко?

— Был я однажды в Киево-Печерской обители, беседовал там с отшельником Варлаамом. Зашел у нас разговор с ним, как отличить голоса божественные от наваждений демонских… Сказал мне тогда отшельник, что только враг рода человеческого вразумляет тебя четко и ясно. Говорит — делай так и так, и тем самым отбирает твою свободу, на которую господь никогда не покусится, — Алексей Федорович положил Мишке руку на плечо, одобряюще похлопал. — Случилось так, что часы сии попали к тебе, и токмо ты сможешь найти ответ на вопрос сей… Сам! Пойдем, отрок, ибо вижу я, что сон сейчас нужнее тебе советов мудрых.

Мишка спрятал вокзальную находку в карман куртки, и они двинулись обратно — мимо картины с грудой черепов, через зал с портретами вельмож в париках, и сквозь дверь в темный коридор.

Когда проходили через нее, показалось, что слышит за спиной шаги.

Мишка обернулся, но не увидел никого.

— Ну что? Как? — спросила Алиса, когда они вошли в комнату с книгами. — Ничего себе… Что ты там с ним делал, дед?

— Ничего особливого, — Алексей Федорович развел руками и неожиданно подмигнул. — Сказал ведь Экклезиаст, что в великой мудрости многие печали, ну а я говорю, что утро вечера мудренее.

— Может быть, вы мне дадите молоток? — спросил Мишка, отчаянно борясь с зевотой. — Попробую все-таки…

Ведь можно это сделать прямо в кармане, разбить на мелкие кусочки, а потом выйти на улицу и начать разбрасывать — кусок тут, другой там. Пусть те двое, которых Алиса назвала Охотниками, попотеют, собирая имущество своего шефа, того самого, что с вожжами в руках и хочет всех под одну гребенку.

— Да ты спишь на ходу! — решительно заявила девчонка, и Кучка поддержал ее ворчанием. — Давай ложись, кровать я тебе приготовила.

Мишка набычился, собрался заявить, что он вообще не устал, что он, если надо, готов бегать еще пять часов. Но неожиданно зевнул так мощно и громко, что все, кроме него, рассмеялись, а Кучка недоуменно взвизгнул.

— Утром, все утром, — сказал Алексей Федорович.

В очередной комнате, на этот раз маленькой, с письменным столом в углу и большим шкафом для одежды, гостю поставили и застелили раскладушку. Мишка еще успел выглянуть в окно, обнаружить, что отсюда хорошо видно Кремль, нежащийся в оранжевых лучах прожекторов, и тут понял, что сейчас упадет, если не ляжет.

Глаза слипались, ноги самым натуральным образом подгибались.

Сил едва хватило на то, чтобы залезть под одеяло, растянуться на прохладной простыне. Затем накатил сон, похожий на разноцветный вихрь, тяжелый и сладкий, и Мишка окунулся в него с головой.

Вынырнул вроде бы тут же, но за окном было светло, а в дверь заглядывала Алиса.

— Поднимайся, завтрак готов, — сказала она.

— Дело святое, — пробормотал Мишка, с трудом отрывая голову от подушки.

Девчонка хихикнула и исчезла, а он начал выбираться из раскладушки.

На завтрак получил самую большую яичницу, которую только видел в жизни, и огромную кружку чая.

— Ну что, сыт ли ты, отрок? — спросил Алексей Федорович, когда с едой оказалось покончено. — Ибо утроба юная обширна, плоть молодая еды немало требует, это и я помню.

— Да, спасибо, — Мишка отодвинул тарелку. — Может быть, вы все же дадите мне молоток?

Он думал, что старик будет возражать, но тот промолчал, ушел, и вскоре вернулся с инструментом — тяжелым, старообразным, как и его хозяин, с деревянной захватанной ручкой.

— Пробуй, — сказал Алексей Федорович.

Мишка принес куртку с лежащим в кармане золотым «яйцом», положил на табуретку. Подумал немного, и переместил на пол, затем взял молоток, и в нерешительности замер — они все смотрели на него, и Алиса, и ее дед, и даже Кучка, чьи желтые глаза казались печальными и понимающими.

— Взялся, так делай, — проговорила девчонка. — Или передумал?

— Ну нет! — и Мишка ударил, изо всех сил, что у него оставались.

И удивительным образом промахнулся, саданул по полу, да так, что в линолеуме появилась вмятина. Врезал повторно, на этот раз слабее, негромко звякнуло, и молоток отлетел от часов, точно они были из резины.

— Стой-стой, — вмешался Алексей Федорович. — Предмет сей не дастся тебе так просто. Отступись!

— Вот уж нет, — Мишка закусил губу, и сделал третью попытку.

Он не понял, куда попал, но молоток вновь отскочил и заехал в лоб с такой силой, что в голове загудело. Выронил инструмент и сел на полу, щупая быстро набухающую шишку и пытаясь сообразить, что произошло.

— Видишь, оно защищается! — сказала Алиса, глядя на него с тревогой и жалостью. — Ударишь еще — без пальца останешься!

— Или молоток сломается, или соседи снизу решат, что с них хватит стука над головой, — добавил Алексей Федорович. — Воскресенье сегодня, всякий работный человек поспать хочет.

— Но как же тогда… — Мишка чувствовал себя растерянным, как никогда в жизни.

Не может быть такого, чтобы бездушный предмет, дорогая поделка, даже золотая, умела оборонять себя — вещь на то и вещь, чтобы служить человеку, и разрушаться, когда он пожелает! Но если подумать, есть такие люди, что сами служат вещам, разве что не молятся на них, а уж жертвы приносят…

Взять хотя бы тетю Любу, маму друга Димона — она шмотки покупает каждую неделю, так что у них вся квартира барахлом забита, и шкафы, и полки, и кладовка, но остановиться не может, всегда говорит, что ей надеть нечего.

Если уж обычные вещи имеют такую власть, то что говорить о необычных?

— Вижу, ты думаешь, — Алиса засмеялась, на лице ее обнаружился ехидный прищур. — Чудесное зрелище.

Мишке захотелось ее стукнуть — ну сколько можно насмехаться?

— И вообще, тебе пора идти, — продолжила девчонка. — Иначе рискуешь в театр опоздать.

В голову словно ударила молния — точно, у них же сегодня с утра представление в Большом Театре, он даже помнит, во сколько, и наверняка там получится отыскать Анну Юрьевну и одноклассников! И еще надо попытаться оживить телефон, вдруг тот прекратил забастовку и сегодня заработает?

— Да, конечно, — сказал Мишка. — Но ведь если я выйду, меня опять эти двое учуют?

Вспомнились Охотники на вечернем Арбате, равнодушное лицо плечистого, его черная бандана и косуха, алчный, хищный взгляд лохматого, его помятый камуфляж и длинные, как у обезьяны руки.

По спине пробежал холодок.

— Истинно так, — Алексей Федорович кивнул. — Но ты же не можешь сидеть здесь всегда? Неведомо, помимо того, настигнут тебя Охотники или нет… На все воля божия.

И он перекрестился.

— Да, конечно, — Мишка отогнал малодушное желание и в самом деле остаться в этой квартире: может быть, пройдет день-другой, и о нем забудут, да и телефон удастся отремонтировать?

Но нет, так нельзя, что будет с мамой и папой?

Да и не хочется выглядеть трусом и перед самим собой… и перед Алисой тоже.

— Да, — повторил он, откладывая молоток. — Я пойду. Спасибо, что пустили переночевать.

— Я тебя провожу, — заявила она, и поднялась. — Кучка, ты никуда не идешь!

Пес заворчал, засучил хвостом, показывая, что не согласен, но дисциплинированно остался на месте.

Алексей Федорович проводил Мишку до двери, подождал, когда тот оденется, а затем перекрестил и обнял.

— Ты все одолеешь, отрок, я верую, — шепнул он на ухо. — И буду молиться за тебя.

Пока ехали в лифте, Мишка смотрел в стену, Алиса что-то напевала тихонечко.

На улице вновь шел снег, не такой обильный, как вечером, а легкий, почти невесомый. Москва, вся в свежих сугробах, выглядела точно огромный торт в белой праздничной упаковке. Прохожих не встречалось, машины проезжали редко-редко, и казалось, что исполинский город опустел.

— Ты, конечно, можешь поехать на метро, — сказала девчонка, когда они вышли к реке. — Только пешком тут не так далеко… Два километра пройти сумеешь?

— Сумею, — буркнул Мишка.

На тренировках он порой пробегал в десять раз больше, а один раз даже полумарафон сделал.