Мошкара - Страница 3
Насчет лености и слепоты мошкары у Белова было свое мнение, но ему удалось выяснить и другое: мошкара действительно избегала миграции и держалась лишь в тех районах, где были сброшены принесшие ее бомбы. Воздушные бомбежки партизанских кочевий с тех пор повторялись неоднократно, но биологические бомбы больше не сбрасывались. Или правящая хунта опасалась широкого отклика за границей, или, что вероятнее, экспериментировавшая с этим видом оружия иностранная фирма по каким-то соображениям не повторяла опыт. Предположение это высказал в разговоре с Беловым командир повстанческого отряда, тридцатилетний, гибкий, как торреро, креол, которого в отряде называли не по имени, а по званию — Лейтенант. Он чем-то напомнил Белову Эрнандо; может быть, своей неулыбчивостью и молчаливостью — он больше слушал и спрашивал, но молчаливость его объяснялась, пожалуй, тем, что он немножко стеснялся своего диалекта, очень далекого от звучной кастильской речи Белова. С партизанами он был оживлен и разговорчив и называл их «герильяс», от слова «герилья» — народная война. «Герилья всегда была, — пояснил он, — но у нас теперь каждый человек в лесу — герильяс».
Но неохотнее всего Лейтенант говорил именно о том, что более всего интересовало Белова, — о мошкаре.
— Почему ее прозвали «эль-тигре»? Подобие улыбки.
— По необразованности.
— Но это же новое биологическое оружие.
— Не знаю.
— Ведь «оно» живое или «она» живая, я уж не знаю, как ее называть.
— И я не знаю.
Белов никак не мог понять, увиливает ли партизан от ответов или просто хочет быть точным.
— Но ведь это оружие, и его сбрасывают с определенной целью.
— По-видимому, да.
Это «да» Лейтенант произнес не очень охотно, словно не был уверен в ответе. «Почему? — подумал Белов. — Когда все так ясно».
— Я видел трупы, — сказал он.
— Я тоже, — спокойно откликнулся Лейтенант.
Белов вспомнил рассказы Иржика и прибавил:
— Я слышал, что все население повстанческих районов деморализовано.
— Это неверно, — сказал Лейтенант. — Мы научились уходить от «эль-тигре».
Опять подобие улыбки, на этот раз виноватой.
— Я имею в виду мошкару.
— Значит, вы знаете, что она живая? — торжествующе подхватил Белов.
— А вы ее видели?
— Я же вам рассказывал. Это как серая саранча. — Белов умышленно не хотел повторять это «эль-тигре». — Она гналась за мной несколько километров.
— Вы сказали: саранча. Насекомое. А видели вы хотя бы одно это насекомое? Одну мошку?
— Нет, — растерялся Белов. — Не видел.
— Только серый дым?
— Только серый дым.
— И он шуршал, как бумага? — Да.
— Почему же вы решили, что он живой?
— Но он же убивает! — крикнул Белов; его голос дрожал от волнения. — Убивает! И как убивает! — Он закрыл лицо руками.
— Кураре тоже убивает, — сказал Лейтенант.
— Вы думаете, это летучий яд?
— Не знаю.
— А кто знает? — Белов уже не мог сдержать раздражения. Самый характер беседы ему не нравился.
Лейтенант выдавливал из себя слова, как остатки зубной пасты из тюбика.
— Дюбонне, — сказал он.
— Ваш врач? — Белов сразу заинтересовался: о Дю бонне ему говорил и чех Иржик.
— Наш врач, — повторил Лейтенант. — Но сейчас он занят более важным делом. Он ставит опыт.
— Какой?
— Не знаю.
— В конце концов, если ваш Дюбонне засекречен, — совсем уже рассердился Белов, — я могу уехать и не встречаясь с ним. Ваше дело. А мое дело помочь вам доставить сюда медикаменты.
Лейтенант долго молчал, пристально разглядывая Белова. О чем он думал, тот и предположить не мог. Лицо Лейтенанта было непроницаемо.
— Дюбонне не засекречен, — наконец проговорил он медленно, словно подыскивая слова. — Дюбонне в карантине. Никто ему не помогает. Никто не входит. Так он распорядился. А мои герильяс не любопытны.
Он помолчал и вдруг спросил:
— А вы его не боялись?
— Кого? — не понял Белов.
— «Эль-тигре».
— Боялся. Чуть от страха не умер. — Белов засмеялся. — Думаю, не дай бог, прокол! Санта Мария, — воскликнул он для понятливости, — пешком не дойти! В два счета догнали бы.
Глаза Лейтенанта вдруг потеплели.
— Дошли бы, — сказал он. — Точно так же. Не оборачиваться, не слышать, дышать ртом. Тогда он бессилен. «Эль-тигре», — прибавил он с подобием улыбки.
Теперь уже молчал Белов. Он все еще ничего не понимал. Почему мошкара нападала на человека только тогда, когда он ее видел, слышал и чуял? Почему ее называют слепой и ленивой? Живое всегда найдет живое по каким-то присущим ему признакам. Мошкара могла его не видеть, но определить его местоположение по звуку, по запаху, по теплу, наконец, которое исходит от человеческого тела. Он сказал об этом Лейтенанту.
— Не знаю, — замкнулся тот. — Мне этого не понять. У меня военное образование.
Разговаривать было уже не о чем, но Лейтенант все еще молчал, не отдавая никаких приказов застывшему у дверей «герильяс».
— Вы боялись серых «эль-тигре», — наконец заговорил он, — мне это понравилось. Настоящий человек не боится сказать правду, даже если она его не украшает. А вы знаете, что вам придется возвращаться по той же дороге?
Белов пожал плечами: к чему, мол, этот вопрос?
— И встреча с «эль-тигре» неизбежна,
— Конечно, — сказал Белов.
— Не дрогнете?
— Постараюсь.
— Можете встретиться и с солдатами хунты.
— Допустим. — Белов все еще не понимал, куда клонит не сводящий с него пристального взгляда Лейтенант. О чем говорил его взгляд, Белов прочесть не мог.
— А вы умеете обращаться с оружием? С какими системами автоматов вам приходилось иметь дело?
Белов постарался скрыть улыбку и деловито пояснил, что в Советском Союзе в гражданской жизни не прибегают к оружию. Лично он знает несколько систем — познакомился во время учебных сборов — и стрелять умеет.
Еще одно подобие улыбки, на этот раз довольной и одобряющей, пробежало по губам Лейтенанта.
— Хорошо, — сказал он, — в лагере попрактикуетесь. В лес пойдете через два дня, когда вернется Педро. Это летчик.
— Разве у вас нет других? Зачем ждать? — удивился Белов.
— Кроме Педро, никто не сможет отремонтировать самолет на месте.
— Там пробит бак — только и всего.
— Вы не знаете. Могут быть и другие повреждения. Лейтенант обернулся и что-то сказал стоящему у дверей партизану. Тот подошел ближе.
— Отведешь его в наш «отель», — проговорил он уже по-испански, чтобы было понятно Белову. — Пусть Мигель приготовит все необходимое для отдыха. Человек приехал издалека, из России. Сдашь пост Хименесу, а когда выйдет эль-профессоре, отведешь к нему русского. Салют.
— Салют, — сказал герильяс, пропуская Белова в черноту внезапно подкравшейся ночи.
4
К Дюбонне Белова отвели поздним утром после завтрака — пряной, остро пахнущей жидкости, от которой долго жгло в горле, и жесткого, невкусного мяса черепахи, выловленной в соседнем озере. В густом кустарнике на берегу озера находилась и лаборатория Дюбонне. То был барак из американского рифленого железа, отлично замаскированный сверху. Большие высушенные листья, перемешанные со свежей травой вместе с кусками ила, покрывали крышу барака по всей ее многометровой площади. Ни одной бомбы не упало даже в ста метрах от лаборатории, а как рассказывали Белову, ни один воздушный наблюдатель правительственной авиации даже внимания не обратил на крышу барака. Ее принимали с воздуха за вырубленную мачете делянку для маниока. Окружающий же лагерь скрывал «растрохо», как называли здесь вторичный лес: быстрорастущие сейбы, каракали и седреллы вскоре завоевывали площадь бывших вырубок и густо-густо переплетались кронами. Партизаны поэтому не боялись, что их обнаружат.
Не боялся и Дюбонне. Он стоял открыто в своем белом халате у двери барака и пропустил Белова внутрь с поклоном гранда из пьесы Лопе де Вега.
Окон в лаборатории не было. Ее освещали лампы дневного света, питаемые током от местной электростанции, — где она помещается и как работает, доктор не объяснил. Не объяснил он и содержимого множества бутылок и склянок, стоявших на простых бамбуковых стендах и, казалось, отразивших в себе все цвета спектра. Пока Белов с нескрываемым любопытством рассматривал окружавшую его обстановку, Дюбонне столь же откровенно разглядывал гостя. Высокий, сутулый, лет пятидесяти на вид и чем-то напоминавший Жолио-Кюри, он в своем белоснежном халате и профессорской шапочке казался каким-то неуместным здесь, в этом уголке суровой природы и жизни.