Мортал комбат и другие 90-е (сборник) - Страница 2

– Слышите? Вы слышите?

– Что? – не поняли мы с мамой.

Конец декабря 1991 года. Школьные каникулы. В зале стоит наряженная сосна под потолок. Обычное утро: папа бреется, мама варит кашу, я сижу с книжкой, громко говорит радио.

– Союз развалили!

В мае девяносто первого прошел слух, что в Кокчетав приедет Горбачёв. Новость нас взбудоражила: как же, сам президент!

Я заканчивала первый класс. Впереди было лето в деревне.

– Женя, знаешь, Горбачёв приезжает? – спрашивали меня со всех сторон.

Моя симпатия к Горбачёву была всем известна. Будь я постарше, надо мной бы жестоко смеялись. Но мне было всего семь, и надо мной добро подтрунивали.

Сейчас точно не скажу, что было причиной любви к президенту СССР, ибо в семь лет выбор объекта любви причудлив. Скорее всего, ее истоки в том, что Горбачёва ругали все вокруг. Ругали родители и родня, ругали бабушки на скамейке у подъезда, ругали в очереди за продуктами. Даже учителя и те отзывались о Горбачёве сдержанно. Мне, с врожденным чувством справедливости, было обидно за старика – так я это себе объясняю. Я не пропускала ни одного его выступления по телевизору и очень переживала из-за пятна.

– Мам, почему его не замажут тональным кремом, как у тебя?

Мама не могла объяснить.

– Тогда почему не пересадят на лоб новую кожу?

– Пожалуюсь Горбачёву! – возмущалась я по поводу дополнительных уроков математики.

– Может, сразу в суд по правам человека? – очень серьезно спрашивал папа.

– Сначала Горбачёву, потом в суд, – подумав секунду, отвечала я.

В середине мая в газете официально объявили, что визит состоится двадцать восьмого числа.

– Приезжает на открытие «Синегорья», представляешь? – возмущенно говорил папа, потрясая газетой.

«Синегорьем» назывался новый развлекательный комплекс с невиданным раньше нашей провинцией боулингом.

– Будто других проблем нет, – устало отвечала мама, разуваясь.

Мы с ней только что отстояли два часа в очереди за курами в мясном отделе. Грустные птичьи тушки закончились прямо перед нами.

– Будет встреча с ним на площади, – продолжал папа.

– Ух ты! Пойдем? – приставала я.

– Пишут, что площадь перекроют и выставят там зрительные места. Куда пойдем-то? Рабочий день.

Я не могла поверить – я не увижу Горбачёва?

– По телевизору каждый день показывают, – успокаивала мама.

– Мне надо живого, а не по телевизору! – заревела я.

– Может, вдвоем сходите? – предлагал папа.

– Толпа будет. Задавят, – отвечала мама.

Я показушно-настойчиво ревела еще неделю, но мама была непреклонна.

Спасение пришло с неожиданной стороны – из танцевального кружка. Два раза в неделю я ходила в Дом культуры на занятия по танцам. На одном из занятий в зал заглянула директор ДК и поманила к себе преподавателя.

– Продолжайте, – сказала нам Василиса Ивановна через плечо и вышла, отбивая такт ладонями.

Из-за незапертой двери доносился ее голос:

– Старшие на гастролях… Таких маленьких… Показать нечего… Какие «Снежинки» летом…

Директор тихо отвечала что-то успокаивающе-завораживающее, и Василиса Ивановна сдалась.

Через минуту она вернулась и похлопала в ладоши, привлекая наше внимание. Брякнула последними аккордами на пианино бабушка-аккомпаниаторша в черном.

– Дети! Вы, наверное, знаете, через неделю в Кокчетав приезжает президент Союза Советских Социалистических Республик Михаил Сергеевич Горбачёв.

Мы с азартом закивали.

– Нашей группе поручили встретить президента танцем. С завтрашнего дня будем репетировать каждый день.

Следующую неделю мы провели в душном зале ДК, тысячу раз повторяя свой незамысловатый танец. Нас отпускали только в школу, а после выдачи табелей успеваемости пришлось репетировать целыми днями. Родители возмущались, но послушно носили нам обеды – супы и котлеты с гречкой, уложенные в стеклянные банки и замотанные для тепла полотенцем.

Конец мая был привычно нежарким и ветреным. Ветер носил белый пух, приятно щекотавший лицо. Лесопосадки за городом и посадки в Кокчетаве были почти сплошь тополиные. Они защищали поля и город от жестокого степного ветра. Пуха созревало столько, что он лежал в городе сугробами. Мы кидали в «сугробы» спички. Чей прогорит дольше всех, тот и выиграл. Огонь ярко пылал в «сугробах» высотой до колена и стыдливо расходился-догорал маленьким пламенем по пушку, приклеенному к земле.

За день до приезда Горбачёва на центральной площади устроили генеральную репетицию.

Празднично принаряженная к визиту площадь с пока еще стоявшим Лениным суетилась милиционерами, военным оркестром, белыми нашивками спортивной секции. Стояли курсанты пожарной школы. Стояли неровными шеренгами не привыкшие к торжествам группки передовиков-колхозников и творческой интеллигенции. Оркестр репетировал бойкий марш.

– Жанар, Жа-на-ар, куда ты идешь? – кричала со сцены ведущая. – Иди направо вместе со всеми!

Жанар послушно разворачивалась.

– Право в другой стороне, – устало говорила в микрофон Галина Сергеевна. – Че встали, курсанты, выходим сразу за оркестром. Выходим за оркестром, говорю! – срывалась она на грозный крик.

– Девочки, пошли-пошли-пошли, – смягчаясь, потому что самые маленькие, говорила она нам.

Мы, одетые невесомыми снежинками, должны были приветствовать президента сразу по его прибытии на площадь. Неровный кружок, взмахи белыми лентами.

– Какие еще «Снежинки»? – возмущенно говорила ведущая Василисе Ивановне. – Лето на дворе!

Василиса Ивановна покорно объясняла, что новогодний номер – единственное, что успели подготовить.

– Хм, – хмурилась ведущая, придирчиво оглядывая нас, – тогда уж «Пушинки». И музыку замените на летнюю. – И она отворачивалась и яростно переругивалась с директором спорткомплекса, который хотел, чтобы спортсмены прошли перед курсантами или сразу после них, а не десятыми, как сейчас.

Галина Сергеевна, высокая морщинистая тетка, пугала нас своим напором. Она была полной противоположностью учительницы танцев. Под ее криками все бестолково толкались и делали еще больше ошибок.

– Так, повторяю еще раз, – объясняла она со сцены. – Подъезжает машина, выходит Михал Сергеич – сразу Снежинки, то есть, тьфу, Пушинки пошли. Пушинки прошли – выходит оркестр. Потом курсанты со знаменем. После курсантов – речь президента. Потом… – Дальше для меня все сливалось в неразборчивые буквы. Самое главное было – я увижу Михал Сергеича одной из первых.

Пушинки бегали неровным кружком, подскакивали, взмахивая белыми лентами, привязанными к обоим запястьям. На головах – невесомые короны из проволоки, опутанные ватой. Родители бережно чинили короны перед выступлением – заматывали прохудившиеся участки ватой и скрепляли поверх клеем или клейстером.

– Девочки, закончили – и разбегаемся: десять – направо, десять – налево. – Василиса Ивановна проводила рукой, разделяя наш кружок на две части. – Оттуда на трибуны к родителям, – в двадцатый раз повторяла она.

Родителям были выделены места во втором ряду трибун, выставленных на противоположной стороне площади. Мы не выступали раньше нигде, кроме сцены нашего ДК, а там все было понятно – в конце новогоднего номера Снежинки просто упархивали за кулисы.

Утро 28 мая 1991 года было солнечным. Даже воздух был каким-то искристым в день приезда Михаила Сергеевича.

Мы торчали на площади с утра – был финальный прогон представления, потом ждали в боевой готовности пару часов, пока не объявили, что президент задержится еще на час. Нестройные ряды участников приветственного парада стали бесповоротно нестройными. Курсанты пожарной школы смешались с девчонками из медучилища. Пушинки ныли и бегали к родителям за бутербродами и чаем из термоса.

Когда ватные короны на наших головах поникли, а кудри развились и мы, почесываясь и смахивая с лица тополиный пух, сидели на ступеньках сцены, с микрофоном в руках выбежала Галина Сергеевна: