Морской дьявол - Страница 45

— Ты ни о чем не спрашиваешь, да? Вам хоть все провались, и хоть взорвись под кроватью ваша «Гога», — вы будете спать мертвецки. Странные люди! Я был в психиатрической, — там лежала моя тетя Дора, — лежала, лежала, потом умерла. И там были и другие женщины; они тоже умерли, но не так скоро. Смотрели в потолок и ничего там не видели. Это потому, что им каждое утро давали по стакану валерьянки. И если я зайду в палату, они тоже лежат. И на тебя не смотрят, будто тебя нет. Вам не дают валерьянки, но вы, Курицын, тоже такой. В Питер приехал Файнберг, и завтра он вас позовет на беседу.

— Там будет и важный дипломатический чин, — он будто бы наш посол в какой–то восточной стране и с ним уже встречался Барсов.

Кранах дернулся в своем углу, закрутил головой:

— Посол, посол… Да при чем тут посол? У посла квартира в вашем городе, и он сопровождает Яшу, как сопровождают его другие сто чиновников. И это не считая охраны, врачей, юристов. Яша — миллиард баксов. Ну, вы слышите: миллиард! Ах, наивные вы люди, им говоришь: миллиард, а они смотрят так, будто я сказал: сто рублей. Он сделал «Магогу», а считать деньги не научился. И не может понять, что если уж это миллиард, так и ничего не надо, а если два — то не нужен никто, а если три, четыре — так это уже и не деньги, а такой ветер, как торнадо или двадцать молний, которые вместе; они ударят — и земля развалится пополам. Миллиард — это миллион твоих ракет, если они рванут все сразу. Вот это и есть миллиард!

Кранах вдруг вздрогнул, схватился рукой за грудь:

— Ох, сердце!..

Выпучил глаза, тяжело дышал. На лбу его проступили крупные капли пота. Он протянул руку и короткими толстыми пальцами хватал воздух:

— Врача!.. Позовите…

— Я сейчас вызову скорую.

— Не надо скорую! Моего врача. Он там, у подъезда…

Курицын метнулся к двери. На улице он увидел несколько иностранных дорогих автомобилей. К нему подошли три дюжих молодца. Курицын понял: охрана.

— Нужен врач.

Один помахал рукой, и из машины, что стояла на той стороне улицы за углом магазина, выбежали мужчина с чемоданчиком и женщина. Они прошли за Тимофеем. Врач, раскрыв чемоданчик, достал шприц, лекарства и сделал укол. Сестра сунула в рот Кранаха какие–то таблетки, и тому стало лучше. Однако он лежал бледный и молчал. А когда заговорил, то голос был уже другим, тихим, вялым, хрипловатым:

— Для вас, русских, мы все космополиты, готовы завтра же смазать пятки и удрать в Америку. Но что я буду делать в Штатах, если там вчера в Цинциннати взбунтовались негры и разбили все магазины. Ваши коммунисты, а теперь и фашисты, и скинхеды тоже выходят на улицу. Они тащат флаги и что–то кричат. Они говорят: отдайте нам наши заводы, алюминий, алмазы и все другое. А зачем ему завод, если он глупый и все время пьет? Он думает, что если завод, то его можно есть. Кто же будет зубами грызть кирпич, из которого сделан цех?..

— К чему вы все это клоните? — заговорил с некоторым раздражением Тимофей. А врач, наклонившись к уху Курицына, сказал:

— Вы ему не возражайте.

И еще тише:

— У него слабое сердце. Он теперь будет много говорить, и это его отвлекает.

Курицын пожал плечами. Мне–то зачем его болтовня?.. Но потом про себя решил набраться терпения и слушать, слушать… Надо же знать, чего хочет этот человек из Москвы?

А Кранах, вытирая пот со лба и постепенно приходя в себя, махнул рукой врачу:

— Идите. Надо будет — позову.

И продолжал:

— Я патриот! Хочу жить в России и нигде больше. Не верите? Вы не верите, что еврей может быть патриотом и любить Россию? Но вот я вам прочитаю стихи нашего и вашего поэта Слуцкого. Да, да, он ваш поэт и наш. Такой уже поэт, что лучше Гомера и еще выше, чем Эйнштейн.

— Эйнштейн физик, а не поэт.

— Это неважно. Важно, что он Эйнштейн, а это уж и повыше Иисуса Христа, Иеговы. Важно, кто выше. Наши поэты все выше.

— Да уж это так. Вон Евтушенко. Я недавно узнал, что он тоже ваш поэт и настоящая его фамилия Гангнус. Он тоже солнце русской поэзии. Только про него в газетах пишут: утомленное солнце.

— Пусть пишут и пусть говорят. Мой отец часто повторяет: если говорят, зря не скажут. Пусть утомленное, а маленький русский человечек приходит в школу и видит на стене портрет Евтушенко, а не Лермонтова. Скоро и Пушкина там не будет, а повесят Окуджаву. Ну, ладно, я не о том хотел сказать. Надо решать, кому продавать «Гогу и Магогу». Я слышал, вы бы хотели продавать славянам или арабам, но это блажь. Ребята, которые крутятся возле президента и занимают все посты в Кремле, арабам не продадут.

— Ну, вот — вы сами же говорите: ребята из Кремля. Они будут решать, кому продавать технику, тем более военную. У вас ведь теперь даже военный министр и то гражданский. А я тут ни при чем.

— Ты ни при чем? Ты ни при чем?.. Кому ты это говоришь, Курицын? Я‑то знаю, что ты буровишь на всех углах: Штатам не продам. Ни одной ракеты.

— Кремль решает, а не я! — выходил из себя Курицын.

Лоб Кранаха снова стал покрываться испариной, и Курицын боялся, как бы его не хватил инсульт или инфаркт. И он невольно подумал: «С таким–то здоровьем… Какого рожна надо!»

Кранах застонал и отвалился в угол дивана. Устремил взгляд своих горячечно–воспаленных глаз на люстру, зашептал толстыми пересохшими губами:

— Дети! Я теперь знаю, почему у них синие, как небо, глаза. В них пустота, они ничего не выражают, в них ничего не светится. Вот и этот… К нему приехал Яша, а он его не видит. А если и увидит, то не поймет, кто перед ним сидит.

И тихо, почти шепотом:

— К вам приехал Яша. Он специалист по крупным сделкам. Его не интересует крупа, мука или кожа для модельной обуви. Его интересуют сделки, от которых в карман сыплются миллионы. Но есть и другие люди, которые могут подставить карман. Вот я из тех, других. И вам, Курицын, придется решать, в какую коляску прыгнуть. Прыгнешь в нашу — будешь сильным, богатым, и никто тебя не тронет пальцем. Залезешь к нему в карету — потеряешь все: вначале ракеты, потом заказы, а потом — и голову.

Тимофей продолжал ломать дурака:

— Да если ваш Яша такой богатый, у него так много денег, пусть он даст нам — хотя бы и взаймы. Мы запустим завод на полную программу. А?..

Кранах бросил в рот несколько таблеток, с усилием их проглотил и снова уставился на Тимофея. Теперь уже в его глазах метались искры раздражения, почти ненависть. Было неприятно видеть перед собой такого наивного человека.

Махнул слабеющей рукой:

— Вас пошлют к королю Зухану. Вы можете мне сказать, зачем вам нужен король Зухан?

Курицын мгновенно смекнул: ага, к Зухану! Это как раз то, что мне нужно.

Сказал другое:

— Бог не выдаст, свинья не съест. Не боимся ни вашего олигарха, ни короля Зухана.

Тимофей сбил порыв энтузиазма собеседника, и тот перевел дух. Он был взволнован, находился на грани срыва.

Курицын откинул на спинку дивана голову, приготовился слушать. Он решил не противоречить, ни о чем не спрашивать, а только слушать. Кранах и раньше удивлял его своим агрессивным напором, пугающими намеками и страшным выражением шальных глаз, но теперь тревоги Кранаха переросли в состояние нарастающей истерии.

Вошли Дарья и Марголис. Курицын попросил их приготовить чай, закуску и принести вина.

Кранах их словно бы и не заметил. Он продолжал:

— Америка! — туда смотрите! Туда! Там деньги, там ваши заказы, там умные люди. А эти… бешеные арабы… Они дадут вам деньги, а потом бросят бомбу. На вас же! И вашу же «Гогу», которая может поднять волну в океане. Купят четыре бомбы и бросят на портовые города. Четыре бомбы — и нет России. Вот что такое быть глупым и не видеть друзей в Америке.

— Вы так со мной говорите, будто я — министр иностранных дел. Меня не спрашивают: с кем торговать, кому продавать…

Кранах поднял руку:

— Не делайте из меня идиота. Америке нужен подводный вариант «Гоги», а этот вариант у вас в кармане. Вы русский, а русский — это осел, который упрется в новые ворота…