Морские волки. Навстречу шторму (сборник) - Страница 30

Партия Баранова состояла из жителей кадьякских, аляскинских, кенайских и чугатских[108]. При отправлении из Якутата в ней было 400 байдарок и около 900 человек, но ныне байдарок насчитывается не более 350, а людей – 800. Такие потери объясняют простудными болезнями, от которых несколько человек умерло, а некоторые для излечения отправлены назад в Якутат. При партии находится 38 тайонов, или старшин, которые управляют своими подчиненными и все свои действия согласовывают с русскими. Обычное вооружение партии составляют длинные копья, стрелы и другие орудия, служащие для промысла морских зверей, а иногда и для защиты. Но на этот раз партии было выдано множество ружей. Однако и это наших неприятелей-ситкинцев, по-видимому, не слишком устрашает.

27 сентября. Сегодня, как и вчера, корабль наполнен нашими американцами. Я специально приказал пускать всех, чему они были очень рады. Им никогда не приходилось видеть такого корабля, и они удивлялись всему чрезвычайно. Наши пушки, ядра и прочие снаряды приводили их в изумление. Тайонов я потчевал водкой в каюте. Они уехали, уверенные в том, что на моем корабле собраны самые лучшие сокровища, так как стулья, столы и моя койка превышали их воображение. После обеда чугачи развлекали нас на берегу своей пляской. Они были наряжены в самые лучшие свои уборы: кто-то был в фуфайке без нижнего платья, кто-то – в плащах и в парках (род сарафана с рукавами). У всех абсолютно головы были убраны перьями и пухом. Они пели песни, приближаясь к нам, и каждый из них держал весло, кроме самого тайона, который, в красном суконном плаще и круглой шляпе, важно выступал несколько в стороне от своего войска. Вся партия, подойдя к нам, стала в кружок. Сперва они запели протяжно, а потом песня становилась мало-помалу веселее. Свое пение они сопровождали телодвижениями, под конец превращавшимися в исступленные. Танцовщики в то же время были и музыкантами, а музыка состояла из их голосов и звуков, издаваемых старым жестяным изломанным котлом, который служил им вместо литавр. По окончании этого развлечения я раздал каждому по нескольку листов табака и возвратился на корабль. К вечеру подошло судно «Ермак», и вместе с ним пришли те самые байдарки, которых мы посчитали погибшими. Таким образом, собрались все суда, кроме одного «Ростислава», отставшего от Баранова при самом выходе из Хуцновского пролива. Не теряя времени, мы приняли решение организовать нападение на неприятеля и заставить его выполнить наши требования: не препятствовать восстановлению в их стране нашего поселения для производства охоты.

28 сентября на самом рассвете наши суда начали собираться в поход к ситкинскому селению. Вся партия двинулась из Крестовской гавани в одиннадцать часов до полудня. При самом выходе было безветрие, и потому парусные суда следовало буксировать. В 10 часов ночи прибыли к месту назначения. Всю ночь были слышны голоса ситкинских жителей. По их частому уханию мы заключили, что у них происходит шаманство (род колдовства), вероятно, по случаю нашего прибытия.

29 сентября. На другой день погода была прекрасная. В 10 часов утра мы подошли к старому селению ситкинцев, оставленному ими. Один ситкинский тайон, явившись к нам на мыс, заявил, что жители желают мира и возникшее несогласие хотят прекратить без пролития крови. Мы не желали ничего другого, как только миролюбивого окончания распри, и пригласили тайона к себе на корабль для дальнейших переговоров. Но он не согласился, из чего можно было сделать вывод, что ситкинцы вовсе не стремятся к миру, а хотят лишь выиграть время. Баранов, сойдя на берег с некоторым числом вооруженных людей, поднял флаг на довольно высокой горе посреди оставленного селения: в то же самое время партовщики (так называют русских людей, составляющих партии), покрыли весь скат горы своими байдарками, а сами расположились в домах ситкинцев. В крепость мы поставили шесть пушек, из которых четыре были медные, а две чугунные. Крепость по одному своему местоположению могла считаться непреодолимой. Баранов, еще при первом своем поселении, намерен был занять это место. Но поскольку ситкинцы вели себя с ним тогда весьма дружелюбно, то он, не желая дать им повод опасаться покушения, довольствовался только тем местом, на которое за два года перед этим ситкинцы напали и убили 30 поселенцев.

До высадки на берег мы дали с судов залп по кустарнику, чтобы узнать, не засел ли в нем неприятель, а лейтенант Арбузов, разъезжая на баркасе, обозревал берега. В полдень я прибыл в крепость, названную Новоархангельской, при нескольких выстрелах из всех орудий.

Вскоре после этого вдали показалась большая лодка, которую я приказал баркасу атаковать. Он встретился с ней у последнего острова. После довольно продолжительной перепалки из ружей и фальконетов, которыми баркас был вооружен, одно ядро попало в находившийся на неприятельской лодке порох, за которым она ездила в Хуцнов. На ней был также главный ситкинский тайон Котлеан, но, заметив наши суда, он заблаговременно сошел на берег и лесом пробрался в крепость. Если бы он попался в наши руки, то эта война кончилась бы скорым миром и без всякого кровопролития. Баркас привез шесть пленных, в том числе четверо тяжело раненных. Удивительно, как им удавалось столь долго обороняться и в то же время грести. У некоторых пленных было по пять ран в ляжках от ружейных пуль. К вечеру к нам от ситкинцев явился посланник. С ним были еще три человека, которые, однако, решили вернуться назад. Он заявил, что его соотечественники желают заключить мир с русскими и ожидают нашего на это согласия. Ему ответили через переводчика, что поскольку ситкинцы разорили нашу крепость и перебили без всякой причины многих невинных людей, то мы пришли наказать их. Если же они раскаиваются в своем преступлении и искренне желают мира, то пусть немедленно пришлют в крепость своих тайонов, которым будут объявлены условия, на которых мы, при всем справедливом нашем гневе, готовы удовлетворить их просьбу и избежать кровопролития. С этим ответом посланник отправился в свое селение.

30 сентября. На следующий день тот же самый человек, по нашему требованию, прибыл к нам на лодке, но без тайонов, с одним аманатом[109]. Приближаясь к крепости, они что-то протяжно пели, а как только лодка подошла к берегу, аманат бросился в воду плашмя на спину. Мы тотчас послали людей, которые, подняв аманата, привели его в крепость. Баранов подарил ему тарбоганью парку, ситкинцы же послали нам в подарок бобра. В это время как на нашей, так и на неприятельской крепости развевался белый флаг. Несмотря на это, посланник вынужден был вернуться назад без результата, так как мы без тайонов не хотели входить ни в какие мирные переговоры. Около полудня показалось до тридцати вооруженных человек, которые, подойдя к крепости на ружейный выстрел, стали в строй и начали переговоры. Баранов велел сказать им, что он предаст забвению совершенное ими злодеяние, если они согласятся дать ему двух надежных аманатов и возвратят всех кадьякских жителей, находящихся у них в плену. Посланники не приняли нашего предложения, а предлагали другого аманата вместо того, который уже был в нашей крепости. Таким образом, продолжавшиеся около часа переговоры кончились без желаемого успеха. Поняв, что неприятели стараются продлить время, мы решительно заявили, что при первом же случае с вооруженными судами подойдем к их укреплению. Оно лежало в одной губе, верстах в полутора от нашей крепости. Получив этот ответ, весь строй пришел в движение, прокричал три раза ууу! (крик этот означает, по сообщению переводчиков, конец делу) и тотчас вернулись домой.

1 октября утром мы начали тянуться на завозах к неприятельскому укреплению, куда и пришли около полудня. Тотчас по нашем прибытии ситкинцы подняли белый флаг; мы ответили им тем же и ожидали переговоров около часа. Не дождавшись, однако, ни малейшего движения, мы решили попугать неприятеля небольшой стрельбой. Между тем я послал баркас с несколькими матросами к берегу и ял с четырехфунтовым медным картауном под начальством лейтенанта Арбузова с тем, чтобы он постарался истребить неприятельские лодки и сжечь амбар, стоявший недалеко от них, если представится случай. Арбузов, высадив свои войска на берег и взяв с собой одну пушку, стал приближаться к неприятельской крепости. Вслед за ним отправился и Баранов с двумя пушками, к которым вскоре потом были подвезены еще две пушки, так что около пятого часа пополудни мы уже имели на берегу довольно хорошую артиллерию и до 150 ружей. Наше войско, несмотря на непрекращающийся огонь с неприятельской крепости, смело к ней приближалось. С наступлением ночи решено было перейти в наступление. Арбузову предназначалось действовать своими пушками против одних ворот, а Повалишину – против других. Артиллерия была переброшена через речку. Осаждавшие, не теряя времени, с криком «ура», бросились на крепость. Но неприятель, уже давно приготовившийся к сильной обороне, открыл страшный огонь. Наши пушки тоже палили весьма успешно, и крепость была бы непременно взята, если бы кадьякцы и некоторые русские промышленники, нанятые для перевозки артиллерийских орудий, не разбежались. Неприятель, пользуясь этим, усилил свою стрельбу по нашим матросам, и за короткое время все были ранены и один убит. Арбузов и Повалишин, видя, что нападение не удалось, решили отступить. В это время убили второго матроса, которого ситкинцы подняли на копья. Заметив, что неприятель делает вылазку, намереваясь преследовать отступавших, я приказал стрелять с судов, чтобы удержать ситкинцев и прикрыть отступление. Арбузов, посадив всех своих людей на гребные суда и взяв с собой артиллерию, возвратился к нам вечером. По его словам, если бы все проявили такую же храбрость, какую показали матросы, то крепость долго бы не удержалась: пушки были уже у самых ворот, и несколько выстрелов решили бы исход борьбы в нашу пользу. Но трусость кадьякцев все испортила. Баранов, Повалишин и все участвовавшие в битве матросы были ранены. Один из них на другой день умер.