Морские истории - Страница 1

О книге и её авторе

«Морские истории» — это рассказы о жизни и труде на море. Их написал известный советский детский писатель Борис Степанович Житков (1882–1938 гг.).

Почему писатель посвятил свои рассказы труженикам моря? Море ему было близко с детства: он вырос в большом портовом городе Одессе.

Отец Житкова долгие годы служил в Русском обществе пароходства. Братья отца плавали на военных кораблях и дослужились до адмиральского чина.

Взрослые часто брали мальчика в небольшие путешествия по морю на парусных шлюпках, яхтах.

Подростком Борис Житков пешком обошел Черноморское побережье от Батуми до Одессы.

Поступив в университет, молодой Житков одновременно занимается морским делом и сдает экзамены на штурмана дальнего плавания. После университета он оканчивает кораблестроительное отделение Петербургского политехнического института.

В 1912 году Борис Житков отправляется в кругосветное путешествие через Гибралтар, Суэцкий канал, Красное море, мимо берегов Африки до Мадагаскара. Побывал в Индии, на Цейлоне, в Шанхае, Японии. Пересек три океана: Атлантический, Индийский и Тихий. Впоследствии много плавал по Белому морю.

Б. С. Житков был удивительнейшим человеком. Его жизнь не менее интересна, чем его рассказы. Он изучил еще много других профессий, владел многими языками.

О чем бы ни писал Борис Житков, — все это в одинаковой степени интересно и познавательно. Все это он сам видел, слышал, пережил. Потому-то «Морские истории» и читаются с необычайным увлечением. Они написаны для подростков. В них повествуется о настоящем мужестве, воле, истинной храбрости. Рассказ «Механик Салерно» исключительно посвящен мужеству, выдержке, храбрости.

Кроме «Морских историй», Б. С. Житков создал для детей еще немало рассказов, потому что хотел свои знания передать маленькому читателю. Это рассказы о животных («Про слона», «Про обезьяну», «Мангуста»), о технике («Пароход», «Свет без огня», «Про эту книгу»).

Б. С. Житков стал писать поздно, когда уже имел большой жизненный опыт, большие знания.

«Морские истории» — первая его книга. Она вышла в свет в 1925 году.

Это хуже всего — новые штаны. Не ходишь, а штаны носишь: все время смотри, чтоб не капнуло или еще там что-нибудь. Из дому выходишь — мать выбежит и кричит вслед на всю лестницу: «Порвешь — лучше домой не возвращайся!» Стыдно прямо. Да не надо мне этих штанов ваших! Из-за них вот все и вышло.

Фуражка была прошлогодняя. Немного мала, правда. Я пошел в порт, последний уж раз: завтра ученье начиналось. Все время аккуратно, между подвод прямо змеей, чтоб не запачкаться, не садился нигде, — все это из-за штанов проклятых. Пришел, где парусники стоят, дубки. Хорошо: солнце, смолой пахнет, водой, ветер с берега веселый такой. Я смотрел, как на судне двое возились, спешили и держался за фуражку. Потом как-то зазевался, и с меня фуражку сдуло в море.

Тут один старик сидел на пристани и ловил скумбрию. Я стал кричать: «Фуражка, фуражка!» Он увидел, подцепил удилищем, стал подымать, а она вот-вот свалится, он и стряхнул ее на дубок. За фуражкой можно ведь пойти на дубок?

Я и рад был пойти на судно. Никогда не ходил, боялся, что заругают.

С берега на корму узенькая сходня, и страшновато идти, — а я так, поскорей. Я стал нарочно фуражку искать, чтоб походить по дубку, — очень приятно на судне. Пришлось все-таки найти, и я стал фуражку выжимать, — а она чуть намокла. А эти, что работали, и внимания не обратили. И без фуражки можно было войти. Я стал смотреть, как бородатый мазал дегтем на носу машину, которой якорь подымают.

Вдруг бородатый перешел с кисточкой на другую сторону мазать. Увидел меня да как крикнет: «Подай ведерко! Что, у меня десять рук, что ли? Стоит, тетеря!» Я увидал ведерко со смолой и поставил около него. А он опять: «Что у тебя руки отсохнут, подержать минуту не можешь!» Я стал держать. И очень рад был, что не выгнали. А он очень спешил и мазал наотмашь, как зря, так что кругом деготь брызгал, черный такой, густой. Что ж мне, бросать, что ли, ведерко было? Смотрю, он мне на брюки капнул раз, а потом капнул сразу много. Все пропало: брюки серые были.

Я стал думать: может быть, как-нибудь отчистить можно? А в это время как раз бородатый крикнул: «А ну, Гришка, сюда, живо!» Матрос подбежал помогать, а меня оттолкнул; я так и сел на палубу, карманом за что-то зацепился и порвал. И из ведерка тоже попало. Теперь совсем конец. Посмотрел: старик спокойно рыбу ловит, — стоял бы я там, ничего б и не было.

А они на судне очень торопились, работали, ругались и на меня не глядели. Я и думать боялся, как теперь домой идти, и стал им помогать изо всех сил: «Буду их держаться»— и уж ничего не жалел. Скоро весь перемазался.

Этот, с бородой, был хозяин; Опанас его зовут.

Я все Опанасу помогал: то держал, то приносил, и все делал со всех ног, кубарем. Скоро пришел третий, совсем молодой, с мешком, принес харчи. Стали паруса готовить, а у меня сердце екнуло: выбросят на берег, и мне теперь некуда идти. И я стал, как сумасшедший.

А они уже все приготовили, и я жду, сейчас скажут: «А ну, ступай!» И боюсь глядеть на них. Вдруг Опанас говорит: «Ну, мы снимаемся, иди на берег». У меня ноги сразу заслабли. Что ж теперь будет? Пропал я. Сам не знаю, как это снял фуражку, подбежал к нему. «Дядя Опанас, — говорю, — дядя Опанас, я с вами пойду, мне некуда идти, я все буду делать». А он: «Потом отвечай за тебя». А я скорей стал говорить: «Ни отца у меня, ни матери, куда мне идти?»

Божусь, что никого у меня, все вру: папа у меня — почтальон. А Опанас стоит, какую-то снасть держит и глядит не на меня, а что Григорий делает. Сердито так.

Как гаркнет: «Отдавай кормовые!» Я слыхал, как сходню убирают, а сам все лопочу: «Я все буду делать, в воду полезу, куда хотите, посылайте». А Опанас как будто не слышит. Потом все стали якорь подымать машиной: как будто воду качают на носу этой самой машиной — брашпилем.

Я старался изо всех сил и ни о чем не думал, только чтоб скорей отойти, только чтоб не выкинули.

Потом ставить стали паруса, я все вертелся и на берег не глядел, а когда глянул — мы уже идем, плавно, незаметно, и до берега далеко — не доплыть, особенно если в одежде.

У меня мутно внутри стало, даже затошнило, как вспомнил, что я сделал. А Григорий подходит и так по-хорошему говорит: «А ты теперь поди в камбуз, борщ вари; там и дрова». И дал мне спички.

Мне стыдно было спросить, что это — камбуз.

Я вижу: у борта стоит будочка, а из нее труба вроде самоварной. Я вошел, там плитка маленькая. Нашел дрова и стал разводить огонь. Раздуваю, а сам думаю: что же это я делаю? А уж знаю, что все кончено. И стало страшно.

Ничего, думаю, надо пока что борщ варить. Григорий заходил от плиты закуривать и говорил, когда что не так. И все приговаривает: «Да ты не бойся, чего ты трусишь? Борщ хороший выйдет». А я совсем не от борща. Стало качать. Я выглянул из камбуза — уж одно море кругом. Дубок наш прилег на один борт и так и пишет вперед. Я увидел, что теперь ничего не поделаешь. Мне стало совсем все равно, и вдруг я успокоился.