«Морская волшебница», или Бороздящий Океаны - Страница 3

– Какой бы ни был, черный или белый, Кидд был отпетый негодяй, и ты знаешь, как он кончил. Еще раз напоминаю тебе, что этот морской разбойник начал с того, что скакал по ночам на лошадях своих соседей. Его судьба должна бы явиться предостережением всем неграм в колонии. Исчадья тьмы! У англичан довольно своих негодяев на родине, и они вполне могли бы уступить нам этого пирата, чтобы мы повесили его здесь, на островах, для устрашения всех черномазых Манхэттена.

– Это и белому было бы полезно посмотреть, – проворчал Эвклид, обладавший упрямством избалованного голландского негра, своеобразно сочетавшимся с привязанностью к человеку, в услужении которому он вырос. – Говорят, на корабле Кидда было всего двое черных, и те родом из Гвинеи.

– Укороти свой язык! И смотри хорошенько за моими лошадьми. Постой, вот тебе два флорина: один для твоей матери, другой тебе… Но если я узнаю, что твоя компания гоняла моих лошадей, беда всей Африке! Голод и скелеты! Я семь лет откармливал своих лошадок…

Эту фразу старик бросил, уже удаляясь от дома. В его душе явно шла борьба между врожденной склонностью к непослушанию и тайным страхом перед способностью хозяина все узнавать на расстоянии. Пока хозяин еще не скрылся из виду, негр с сомнением следил за ним, но, как только тот завернул за угол, оба негра на крыльце многозначительно переглянулись, покачали головами и, разразившись громким смехом, вошли в дом. До самого вечера преданный слуга стоял на страже интересов отсутствующего хозяина с верностью, доказывавшей, что он считает свое существование неотделимым от человека, полагающего себя вправе распоряжаться его жизнью. Но как только часы пробили десять, он и уже упомянутый молодой негр взгромоздились на ленивых, разжиревших лошадей и галопом проскакали несколько миль в глубину острова, чтобы повеселиться в одном из притонов, посещаемых людьми их цвета кожи и положения.

Если бы это мог предвидеть олдермен[3] Миндерт ван Беверут, то, без сомнения, его походка утратила бы степенность, с которой он продолжал свой путь. По спокойному выражению его лица, которое редко бывало встревоженным без веской причины, можно было заключить, что он верит в действенность своих угроз.

Ван Беверут был мужчина лет пятидесяти. Один англичанин со свойственным его нации чувством юмора однажды во время дебатов в муниципальном совете отозвался об олдермене как о человеке, состоящем из одних аллитераций. Когда его попросили выразиться яснее, он описал оппонента как коренастого, краснолицего, крутонравого, надменного, назойливого, настырного, высокопарного, высокомерного, выспреннего. Но, как обычно для прибауток, в этих словах было больше остроумия, чем правды, хотя, сделав небольшую поправку на натяжки, продиктованные политическим соперничеством, читатель получит достаточно наглядный для нашего повествования портрет.

Несмотря на ранний час, энергичный и процветающий купец, покинув свое жилище, шествовал по узким и пустынным улицам родного города размеренной величавой походкой. Несколько раз он останавливался потолковать с доверенными слугами своих знакомых, неизменно завершая расспросы о здоровье хозяина каким-либо шутливым замечанием в адрес чернокожего собеседника, из чего следует заключить, что, невзирая на столь преувеличенную требовательность по части домашней дисциплины, достойный бюргер был человек незлобивый. Принадлежал он к числу богатейших купцов острова и был холостяком к тому же, этого будет достаточно для его характеристики на данной ступени нашего рассказа.

Едва олдермен повернул в сопровождении одного из негров за угол, как столкнулся лицом к лицу с человеком одного с ним цвета кожи, принадлежавшим к тому же привилегированному классу. Достойный бюргер вздрогнул от неожиданности и сделал неосторожное движение, пытаясь незаметно избежать непредвиденной встречи, но почти сразу, поняв, что это невозможно, покорился неизбежности с таким видом, будто несказанно рад свиданию.

– Восход солнца… утренняя пушка… и олдермен ван Беверут! – вскричал встречный. – Таков порядок событий в столь ранний час на нашем острове.

На это ироническое приветствие олдермен был вынужден ответить спокойно и вежливо. Сняв шляпу и поспешив придать своему лицу обычное выражение, он церемонно поклонился, как бы желая пресечь игривый тон, в котором была начата беседа.

– Колония имеет основание сожалеть, что не пользуется уже услугами губернатора, который покидает постель так рано. Нет ничего удивительного в том, что мы, люди деловые, встаем с утренней зарей – у нас есть на то причины, но просто не веришь своим глазам, когда видишь здесь вас в такой ранний час.

– Некоторые жители здешней колонии поступают разумно, не доверяя своим чувствам, но едва ли они ошибутся, если скажут, что олдермен ван Беверут – человек действительно занятой. Тот, кто занимается торговлей бобровыми шкурами, должен быть упорен и предусмотрителен, как бобер! Если бы я был чиновником геральдической палаты, я дал бы тебе такой герб, Миндерт: оскалившийся бобер, по всему полю меховая мантия, которую поддерживают два охотника-индейца из племени мохауков[4], и девиз: «Трудолюбие».

– А что вы думаете, милорд, о таком гербе: одна сторона щита совершенно чистая, в знак чистой совести, на другой же находится изображение открытой руки с надписью: «умеренность и справедливость»?

– Понимаю. Вы хотите сказать, что фамилия ван Беверутов не нуждается в каких бы то ни было знаках отличия. Впрочем, мне кажется, я уже видел где-то ваш герб: ветряная мельница, водяной канал, зеленое поле, усеянное черными овцами… Но нет! Память – предательская штука! Утренний воздух способствует игре воображения!

– Жаль, что подобной монетой нельзя удовлетворить ваших кредиторов, милорд! – не без язвительности заметил голландец.

– Печальная правда, почтеннейший! Это весьма неблагоразумно, олдермен ван Беверут, вынуждать джентльмена бродить по ночам, словно тень отца Гамлета, и скрываться при первом крике петуха. В ухо моей царственной кузины был влит яд худший, чем в ухо «убиенного датчанина», иначе сторонники господина Хантера не имели бы причин торжествовать!

– А разве нельзя предложить залог тем, кто замкнул за вами дверь темницы? Тогда ваша светлость получили бы возможность прибегнуть к противоядию.

Этот вопрос, по-видимому, задел чувствительную струнку благородного лорда. Его словно подменили. Лицо вельможи, на котором все время играла усмешка светского шутника, стало важным и серьезным. Во всем его облике, одежде, осанке, во всей долговязой, хотя и не лишенной изящества фигуре, медленно шагавшей рядом с плотным олдерменом, чувствовались вкрадчивая непринужденность и льстивая манерность – качества, обретаемые даже самыми порочными людьми, долго вращавшимися в высшем свете.

– Ваш вопрос, достойный олдермен, доказывает доброту вашего сердца и подтверждает репутацию великодушного человека, которой вы пользуетесь в обществе. Действительно, королеву убедили подписать рескрипт о моем отозвании и назначить господина Хантера губернатором колонии, но все это можно было бы изменить, если бы мне удалось получить аудиенцию у моей царственной родственницы. Я не отрицаю неблагоразумия некоторых своих поступков, сэр. Мне не пристало опровергать их в присутствии олдермена ван Беверута, известного своими добродетелями. Согласен, было бы лучше, как вы только что изволили намекнуть, если бы моим девизом явилось «Бережливость». Но щедро дающую руку на моем гербе вы не отнимете. У меня есть недостатки, сэр, но даже мои враги не посмеют сказать, что я когда-либо оставлял друга в беде.

– Не имел случая испытать вашу дружбу и не могу ничего возразить.

– Ваше беспристрастие давно обратилось в пословицу. Послушайте же, что я скажу. В этой колонии, скорее голландской, чем английской, необходимо иметь вес при королевском дворе. Однако среди членов муниципального совета почти нет представителей фамилий, известных в провинции вот уже половину столетия. Всякие Аликзандеры, Хиткоты, Моррисы и Кеннеди, Де-Ланси и Ливингстоны господствуют в совете и в законодательном собрании, в то время как лишь немногие из ван Ренсселеров, ван Куртландтов, ван Шюйлеров, Стюйвезантов, ван Беекманов и ван Беверутов занимают посты, соответствующие их истинному положению в колонии. Представители всех национальностей и религий, только не потомки основателей, пользуются здесь привилегиями. Богемцы Фелипсы; гугеноты Де-Ланси, Байарды и Джеи; ненавистники королевы Моррисы и Ладлоу – короче говоря, все они пользуются у правительства большим уважением, чем исконные патроны[5].