Мороз-воевода - Страница 1

Он посмотрел на часы. До полуночи оставалось всего двадцать минут. Юля давно должна была вернуться. Что-то случилось? Или просто передумала? Сидит у себя в номере и думает… о своем бывшем. А может, просто посмеялась над ним и пошла с соседкой на новогодний вечер. А он сидит тут, как идиот, над бутылкой шампанского, уши развесил, слюни распустил.

Или все-таки пойти, поискать ее?

Кирилл еще раз обозвал себя идиотом, подумал, что все-таки сорока его обманула, и вышел в коридор.

Свет притушен, никого. Он дошел до Юлиного номера, постучал. За дверью было тихо. Нажал на ручку – закрыто. Значит, правда, на дискотеку ушли. И зачем только было ему голову морочить?

Он вернулся к себе, оделся, взял бутылку шампанского и пошел к лестнице. Сейчас только заглянет в бар, убедится, что Юля там, и пойдет в лес. Сядет на поляне на пень, дождется двенадцати, откроет шампанское, напьется и будет бродить по лесу в темноте, пока не замерзнет. Совсем. Мороз, блин, воевода! Да кому ты нужен, придурок! Жена ушла, Снегурочка тоже… бросила. Ну и фиг с ними.

Он спустился на один пролет и увидел на площадке лежащую женщину. Знакомая серебристо-серая дубленка, видимо, наброшенная на плечи, накрыла голову. Вниз по ступенькам стекал тонкий ручеек крови…

-…Ну, вот ваш номер, - горничная открыла дверь и посторонилась, пропуская Кирилла вперед. – Дверь балконная не заклеена, так что, может, дуть немного будет. Зато выйти сможете, видом полюбоваться. Вид у нас здесь красивый.

За окном темнел хвойный лес, но спорить Кирилл не стал – какая разница.

- Телевизор, холодильник – все работает. Телефон местный, списочек номеров на тумбочке. Городской телефон в холле, по нему же можно и в другой город позвонить. Белье застелено, меняем два раза в неделю. Если что понадобится – звоните.

Пока Кирилл думал, стоит ли дать ей чаевые, горничная выскользнула из номера, прикрыв за собой дверь.

Положив сумку на ковер, он сел на кровать и огляделся. Светлый платяной шкаф, синее кресло-качалка. На тумбочке маленький телевизор с комнатной антенной, в углу холодильник. Вот и вся обстановка. Плотные сине-зеленые шторы на окнах – от них в номере было как-то мрачно и не слишком уютно. Впрочем, не только от штор. Еще не было четырех часов, а за окном уже смеркалось. Конец декабря - самые короткие дни года. Послезавтра – Спиридон-Солнцеворот. Солнце на лето – зима на мороз.

Вот так… Замрет солнце, словно в раздумье, на сутки, а потом покатится к лету. Будет с каждым днем все дольше и дольше на небе красоваться. А все вокруг – радоваться. И расцветать потихоньку. Только вот ему, Кириллу, - радоваться нечему. Солнце – пусть себе на лето разгорается. А ему лучше замереть в этом шатком равновесии. Лишь бы хуже не было. Так, как было все эти полгода.

Странно, но у него даже предчувствий никаких не было. Все хорошо, все как всегда. Когда воздух есть, его не замечаешь. Дышишь себе и не задумываешься о нем. Разве что поворчишь иногда: какой-то он, воздух этот, не такой, озону бы грозового, свежести морской или там ароматов восточных. А исчез – и задохнулся. В тот самый момент, когда Маша пришла с работы, накрыла стол к ужину, села и сказала, что подала заявление на развод.

Он сначала подумал, что ослышался. Потом спросил глупо: «Почему?»

«Потому что не могу так больше».

«Как – так?»

«А вот так – никак».

Они прожили вместе четырнадцать лет. Особо страстной любви, вроде, и не было никогда. Встретились, понравились друг другу, поженились. Детей так и не завелось. Сначала пытались лечиться, потом рукой махнули – нет, ну и не надо. И жили, в общем-то, каждый своей жизнью – спокойно и удобно. Сидели перед телевизором, ходили в гости, ездили отдыхать. И с интимом, кажется, все в порядке было. На женщин красивых Кирилл посматривал с интересом, но даже в мыслях ничего эдакого не допускал – считал супружескую неверность делом грязным и крайне непорядочным, так уж воспитали.

И вдруг – гром среди ясного неба. Ему и в голову не приходило, что Маша может быть чем-то недовольна. Всегда спокойная, улыбающаяся… Обычно она ему уступала. Но только не в этот раз. Как ни уговаривал, ни упрашивал – все равно собрала вещи и ушла. Не к кому-то другому – к родителям.

И жизнь кончилась. Ну, если и не кончилась, то остановилась. И так не слишком яркая и богатая событиями, стала совершенно тупой и никчемной. Звонок будильника – и одна мысль: как прожить этот день, унылый и бесконечный, что бросить в темную, сосущую пустоту, прочно обосновавшуюся в душе. Иногда подступало отчаяние, острое, как битое стекло, и тогда хотелось умереть. Заснуть и не проснуться. Впрочем, засыпалось тоже с трудом – под кроватью прочно обосновалась бессонница, похожая на лисицу с мелкими зубами.

Наверно, он тосковал даже не по Маше, а по прежней жизни, которая никогда не вернется. По тихой, уютной жизни, похожей на разношенные домашние тапочки. Друзья говорили: уже пора, найди себе нормальную женщину. Ты сейчас самый ценный кадр – тридцать пять лет, без жилищных и материальных проблем, даже алименты платить не надо. Посмотри в зеркало, красавец какой: высокий, стройный. Глаза синие, брюнет с благородной проседью. Он пытался искать – не получалось. Да и не хотелось. Хотелось покоя и тишины, а были только боль и смятение.

А потом вдруг пришла желанная тишина. Было ни хорошо и ни плохо – тихо. И он боялся спугнуть эту тишину. Взял отпуск и перед самым Новым годом уехал на Валдай. В крохотный пансионат на берегу петлистой речушки. Посреди дикого леса. Знакомый ездил, сказал, что помереть со скуки можно. То, что нужно.

Тишина внутри, тишина снаружи – он лечился ею. Видеть никого не хотелось. Завтрак, обед, ужин – вот и все общение. Необременительное. Столик на троих, соседи – старички-супруги. «Доброе утро – разрешите – передайте, пожалуйста – всего хорошего – спокойной ночи».

В первую же ночь выпал снег, которого уже и не ждали. Он падал медленно и мягко, огромными пушистыми хлопьями, к утру мрачный еловый лес за окном стал парадно-белым. Потом ударил мороз. Не просто какой-то там жалкий мороз, а самый настоящий морозище. Поверх снега лег похожий на крупную соль иней. Уставшее за год ленивое солнце подслеповато щурилось.

Кирилл плохо ходил на лыжах, а санки и прочую ерунду для скатывания с гор и вовсе презирал, считая детской забавой. Ему нравилось просто гулять по лесу. Вокруг главного корпуса было проложено несколько дорожек для терренкура, уходящих далеко в чащу, вот по ним он и бродил два раза в день. Это был настоящий ритуал.

Позавтракав, он натягивал аляску, теплые сапоги, меховую шапку и медленно шел среди заснеженных елей, наслаждаясь терпким морозным воздухом – и одиночеством. Изредка попадался кто-то навстречу, кивал ему, и Кирилл кивал в ответ – как милостивый хозяин здешних мест. «Мороз-воевода дозором обходит владенья свои», - вспоминал он. Ему на самом деле нравилась эта игра – представлять себя властелином этих лесов, снега, солнца.

После обеда он снова отправлялся в лес и бродил, пока снег не начинал маслянисто розоветь. Возвращался в сумерках, отогревался в качалке под теплым пледом, пил кофе. После ужина смотрел телевизор, читал и ложился спать. Сон приходил сразу же – глубокий и спокойный. В пансионате по вечерам показывали кино, были танцы, бар, бильярд, но ему это было неинтересно.

На пятый день своего затворничества Кирилл встретил на прогулке девушку, которую до этого не видел, - наверно, только что приехала. Она шла навстречу, засунув руки в карманы серебристо-серой короткой дубленки с капюшоном. Щеки на морозе раскраснелись, снег скрипел под белыми сапожками. Он кивнул ей – здесь так было принято, все раскланивались со всеми, как на водах в позапрошлом веке. Она улыбнулась – радостно, словно хорошему знакомому, и он не смог не улыбнуться в ответ. «Надо же, какая Снегурочка!»