Морок - Страница 18
- Партнер-женщина расставляет колени на ширину таза, слегка прогибает спину и упирается на согнутые в локтях руки. Посмотрите. Вот так. Партнер-мужчина тоже встает на колени и подвигается вплотную. Но половой акт не следует начинать сразу, ведь руки у партнера-мужчины свободны, и он должен сначала ими поработать. Особенно эффектны такие вот продольные движения...
Фрося зажала уши и громче, срываясь на крик, стараясь пересилить голос за кадром, продолжала: "Радуйся, прославленный Петр, ибо, ради заповеди Божией не оставлять супруги своей добровольно отрекся от власти. Радуйся, дивная Феврония, ибо по твоему благословению за одну ночь маленькие деревца выросли большими и покрытыми ветвями и листьями! Радуйтесь, честные предводители, ибо в княжении своем со смирением, в молитвах, творя милостыню, не возносясь прожили; за это и Христос осенил вас своей благодатью, так что и после смерти тела ваши неразлучно в одной гробнице лежат, а духом предстоите вы перед владыкой Христом!"
- Сейчас партнеры меняют позицию и продолжают в прежнем, замедленном темпе. Посмотрите...
Фрося не прерывалась ни на минуту: "Радуйтесь, преподобные и преблаженные, ибо и после смерти незримо исцеляете тех, кто с верою к вам приходит! Мы же молим вас, о преблаженные супруги, да помолитесь и вы о нас, с верою чтущих вашу память!"
Противный дребезг и звяк раздался за спиной Фроси. Она обернулась экран рябил, на нем нельзя было ничего увидеть. Но вот и рябь исчезла, женский голос оборвался, в телевизоре напоследок стеклянно звякнуло, и все замерло. Тихо.
Петро выдернул голову из-под подушки, не веря самому себе, спросил:
- Неужели сдох? - прислушался. В соседней ячейке телевизор работал. Сдох! Надо же! Сдох!
16
На бескровном, мнилось, мертвом лице Бергова поблескивали и жили одни глаза. Полуэктов, чтобы не смотреть в них, не оборачивался. Глядел в чистый лист бумаги, который лежал перед ним на столе. Бергов стоял за спиной и говорил так равномерно, так уверенно-жестко, словно читал по книге или заранее выучил слова наизусть. Его ясная, безжалостная мысль доходила до Полуэктова безо всяких усилий во всей своей обнаженности.
- События, которые случились в городе, связаны между собой в закономерную цепь, - Бергов говорил, а Полуэктов почему-то ниже и ниже опускал голову. - Юродивый, охранник, проститутка, проповеди попа, количество побегушников, а самое главное - вчерашний случай на лесобирже. Кстати, все в больнице?
- Все. Сам проверял.
- Так вот. Согласись, что в нашем свободном городе при абсолютной свободе личности такие вещи выламываются из нормального течения жизни. Что же происходит? А происходит вот что... Формулирую: вспышка атавизма. Да, да, вспышка атавизма прошлых общественных отношений. Тех самых, которые мы сломали. Вспышка в самом начале. Если мы сейчас, завтра-послезавтра, ее не потушим, начнется азиатское горлопанство, всеобщая суматоха и бесконечная болтовня о потусторонних идеалах. О том, чего нельзя взять в руки и пощупать. А наша свобода - она реальна, видима. Еще раз повторяю - вспышка атавизма. Как лечить? Самые лучшие лекарства, увы, горькие. Поэтому выбираем их. Первое. Ужесточить содержание лишенцев. Хватит им бегать. Выявить всех твердозаданцев, склонных к атавизму, и изолировать в больницы. До единого. Медицинские препараты и лечение. Если во время лечения больные станут просить эвтаназии - не препятствовать. В рамках закона. Всех, у кого в больнице помутится разум - в дурдом. Третье. В ближайшие сутки выловить Юродивого. По решению муниципалитета на него выписывается лицензия. Для задержания хороши любые средства. Четвертое. Надо всерьез подумать о попе. Тут, правда, сложности. Церковь неприкосновенна. Значит, требуется найти выход. Пятое. Все служащие санитарных участков должны пройти инструктаж. Такой же инструктаж для служащих в больницах. Это очень важно, чтобы каждый понял личную ответственность. Как это все сделать? В полночь начнем операцию "Вспышка". Будем иметь в виду - атавизм. Для непосвященных - вспышка неизвестного вируса. Симптомы заболевания придумают. Разносчики инфекции, в первую очередь, лишенцы. Ужесточение их содержания - для блага остальных и общего здоровья. Машины санитарного участка. Фургоны лишенческого лагеря - в полную готовность. Начинаем сегодня в полночь. Задача ясная?
Задача для Полуэктова была ясной, но он этой ясности испугался.
- А вдруг что-нибудь станет известно? Что о нас подумают в цивилизованных странах?
- Полуэктов, не говори глупостей. В цивилизованных странах только о нас и головы болят! В полночь! И последнее. Составь разговор со своей супругой, узнай точно - какие ее поручения выполнял охранник? К сожалению, не ты им командовал, а она, вот и...
- О чем речь, я не пойму.
- Супруга Леля поможет понять. Только постарайся, чтобы она не врала. Дело очень серьезное, касается меня лично. А теперь, как говорится, - за дело!
Полуэктов еще ниже опустил голову, едва не касаясь белого листа бумаги, лежащего на столе. Поднять глаза и глянуть на Бергова он не насмелился.
17
Электронные часы на правой стене "Свободы" показывали нулевое время: 00.00.
В этот короткий промежуток времени, когда еще не сменились на табло мигающие цифры, возле всех санитарных участков в городе загудели моторы микроавтобусов. Вспыхнули фары, и проявились на лобовых стеклах белые круги с красными крестами.
В ту же самую секунду тронулся с места головной фургон, и следом за ним, разматываясь на полную длину, поползла с территории лишенческого лагеря извилистая зеленая вереница.
"Вспышка" началась.
Город, заранее разбитый на квадраты, санитары прочесывали тщательно и сноровисто.
Радио и телевидение прервали ночные программы и передавали с трехминутными перерывами сообщения о вспышке вируса.
В темных окнах загорались огни, тревожный шепот шуршал из квартиры в квартиру, и скоро весь полуторамиллионный город не спал, охваченный страхом и неизвестностью. Люди выглядывали из-под штор на улицу, видели проносящиеся на бешеной скорости фургоны и микроавтобусы и сразу начинали прислушиваться к себе, пытаясь понять - нет ли у них признаков вируса. И получалось, так уже человек устроен, что многие у себя эти признаки находили: легкая слабость, сухость во рту, возбужденное состояние.
Только лишенцы-побегушники, даже те, кто услышал о вирусе, по-прежнему ничего не боялись, кроме зеленых фургонов. Разбегались, прятались, забивались в самые потаенные места, но санитары, по-особому настойчивые сегодня, вытаскивали их отовсюду. Обычный распорядок лишенческого лагеря сдвинулся, и побегушников в накопитель принимали посреди ночи.
Твердозаданцев везли в больницы. Там быстро переодевали в казенные пижамы, напичкивали уколами, и они сразу же смаривались в сон. Во сне кричали, подсигивали и выгибались на койках, иные, самые беспокойные, падали на пол, разбивались в кровь, но руки у персонала до них не доходили - слишком уж велик был наплыв.
Город, вдоль и поперек пересеченный лучами фар, простроченный звуками общих моторов, присел, пытаясь врасти в землю, но земля была утрамбована и в себя его не принимала.
По парку, падая грудью на ветер, брел Юродивый. Борода моталась из стороны в сторону, на груди то показывался, то исчезал крест. Цепь звякала. Падали сверху остро обломанные сучья, трещали макушки тополей, но Юродивый даже не пытался оберечься, шел прямо на маковки храма. Он был свято уверен, что никакая стихия над ним не властна.
Миновал парк, пересек пустынную улицу, вдоль которой летал мусор, и пройти ему оставалось совсем немного - рядом, рукой подать, высился храм, облитый от креста и до фундамента ровным светом. Юродивый остановился, втянул глазами в себя свет и пригладил, собрал ладонями воедино, раздерганную бороду. В глазах, озаренных сиянием, горел золоченый крест. Вдруг он начал крениться, подламываться у основания, раздался протяжный, стонущий треск, и людской крик - многоголосый, торжествующий - отозвался на этот треск. Юродивый ухватился обеими руками за холодную цепь, потянул ее книзу, сгибаясь и наклоняясь сам, - только не видеть бы, не быть свидетелем, когда крест вывернется из своего основания и загремит по куполу; после соскользнет в воздух и, распростершись всеми четырьмя концами, пытаясь упереться ими в четыре конца неба, рухнет на землю, и звук его падения заглушит все тот же людской хор.