Морис - Страница 38

Однако Морис был сердит, он чувствовал усталость, с беспокойством думал о предстоящей встрече в городе, поэтому он воспринял данный эпизод как часть общей неприветливости Пенджа. Жаждая отмщения, он подлетел к дверям и выкрикнул обычным, но слегка взволнованным голосом:

— Эй! Выходит, пяти шиллингов тебе недостаточно? Ты берешь только золотые?

Его оборвала Анна, которая вышла их проводить.

— Удачи! — приторно пожелала она Морису, затем помолчала, словно приглашая на откровенность. Оной не последовало, и Анна добавила: — Я так рада, что вы оказались совсем не страшным.

— Правда?

— Мужчинам нравится казаться жестокими. Клайв точно такой же. Разве я не права, Клайв? Мистер Холл, мужчины — очень забавные создания. — Она притронулась к ожерелью и улыбнулась. — Очень забавные. Еще раз удачи вам!

Теперь она восхищалась Морисом. Ей казалось, что он ведет себя в этой ситуации необычайно по-мужски.

— Вот видишь, — объясняла она Клайву, когда они стояли на крыльце, глядя на последние приготовления к отъезду, — влюбленная женщина никогда не ошибается. Как бы я хотела знать имя его избранницы.

Путаясь в ногах у домашних слуг, тот самый егерь поднес чемодан Мориса к экипажу. Паренек заметно стеснялся.

— Поставьте сюда, — холодно приказал Морис.

Под прощальные взмахи Анны, Клайва и миссис Дарем они тронулись в путь, и Арчи Лондон немедленно возобновил рассказ о приходящей сиделке Пиппы.

— Вы не против немного проветрить? — спросила у него его жертва. Получив согласие, Морис открыл окно и посмотрел на плачущий парк. Ну что это за глупость — все дождь и дождь! Почему ему так хочется падать? Вот оно — безразличие мироздания к человеку! Выехав на лесную дорогу, карета потащилась ни шатко ни валко. Казалось невероятным, что они когда-нибудь доберутся до станции, что когда-нибудь закончатся страдания Пиппы.

Недалеко от сторожки был отвратительный подъёмчик, и дорога, всегда содержавшаяся абы как, с обеих сторон заросла шиповником, царапавшим краску. Мимо них проплывали бутон за бутоном, замедленные в развитии неласковым годом: некоторые были больны, иным так и не суждено было раскрыться; кое-где красота все же торжествовала, но безысходно, лишь мерцая в царстве мрака. Морис смотрел то на один бутон, то на другой, и хотя он не любил цветы, изъяны раздражали его. Ни в чем не было совершенства. На одной ветке все цветки были неправильной формы, на другой — кишели гусеницами или пузырились галлами. Безучастность природы! И неумелость! Морис высунулся из окна посмотреть, удался ли ей хоть один цветок, и сразу же угодил взглядом в карие глаза небезызвестного молодого человека.

— Господи, зачем здесь опять этот егерь?!

— Не может быть, он не мог здесь очутиться. Он остался стоять у дома.

— Отчего же, если бегом.

— А зачем ему бежать?

— И то верно, зачем? — повторил Морис, потом приподнял занавеску на заднем окне кареты и стал вглядываться в кусты шиповника, которые уже скрыла мгла.

— Ну что, он?

— Не видно.

Спутник Мориса тотчас продолжил свое повествование и говорил почти без перерыва, пока они не прибыли на вокзал Ватерлоо.

В такси Морис еще раз прочел свои записи, и их искренность встревожила его. Он, который не мог довериться Джаввиту, вверяет себя в руки шарлатана. Несмотря на уверения Рисли, он ставил гипноз на одну доску со спиритизмом и вымогательством, и часто ворчал на него из-за развернутой «Дейли Телеграф»; не лучше ли отступиться?

Но дом врача выглядел весьма прилично. Когда открылась дверь, на лестнице играли маленькие Ласкеры Джонсы — чудесные ребятишки, которые по ошибке приняли его за «дядю Питера» и вцепились ему в ладонь. А когда его проводили в приемную с номерами «Панча», ощущение естественности усилилось. Он спокойно шел навстречу судьбе. Ему хотелось женщину, которая обезопасила бы его социально, уменьшила бы его похоть и выносила бы его детей. Он никогда не думал о такой женщине как об источнике радости — на худой конец для этого был Дикки — ибо за время долгой борьбы он забыл, что такое Любовь, и искал у мистера Ласкера Джонса не счастья, но покоя.

Сей джентльмен успокоил его хотя бы тем, что походил на представление Мориса об передовом ученом. С бесстрастным, болезненно-желтым лицом, он сидел перед бюро в большой комнате с голыми стенами.

— Мистер Холл? — спросил он и протянул Морису бледную руку. Говорил он с заметным американским акцентом. — Что ж, мистер Холл, какие у нас проблемы?

Морис тоже стал беспристрастным, словно они встретились затем, чтобы обсудить третье лицо.

— Здесь все изложено, — сказал он и достал свои записи. — Я консультировался с одним доктором, но он ничего не мог сделать. Не знаю, сумеете ли вы?

Записка была прочитана.

— Надеюсь, я не ошибся, что пришел именно к вам?

— Разумеется, нет, мистер Холл. Семьдесят пять процентов моих пациентов — как раз люди вашего типа. Запись недавняя?

— Я составил ее этой ночью.

— Она точна?

— Имена и места, естественно, слегка изменены.

Показалось, что мистер Ласкер Джонс не находит это естественным. Он задал несколько вопросов о «мистере Камберленде» (псевдоним, придуманный Морисом для Клайва) и пожелал знать, совокуплялись ли они хоть однажды. В его устах это слово прозвучало совершенно необидно. Он не хвалил, не винил и не жалел; он не обратил внимания на внезапный выпад Мориса против общества. И хотя Морис ждал сочувствия — за весь год он не слышал ни одного слова сострадания — тем не менее он был рад, что ничего подобного не дождался, поскольку это могло отвлечь его от цели. Он спросил:

— Как называется моя болезнь? Имеет ли она название?

— Врожденная гомосексуальность.

— Врожденная насколько? То есть, можно ли что-то сделать?

— О, конечно, если вы согласны.

— Между прочим, я имею старомодное предубеждение против гипноза.

— Боюсь, у вас есть шанс сохранить это предубеждение и после лечения, мистер Холл. Исцеления не обещаю. Помните, я говорил вам о своих пациентах — о семидесяти пяти процентах — но только в пятидесяти процентах случаев я добился успеха.

Такое признание усилило доверие Мориса. Ни один шарлатан не сказал бы такого.

— Мы тоже можем попытаться, — промолвил Морис с улыбкой. — Что я должен делать?

— Ничего, оставайтесь там, где сидите. Я проведу опыт, чтобы понять, насколько глубоко укоренилась в вас эта склонность. А для регулярного лечения вы придете (если пожелаете!) позже. Мистер Холл! Сейчас я попробую погрузить вас в транс, и если получится, то я дам вам установки, которые (как мы надеемся) сохранятся и станут частью вашего нормального состояния, когда вы проснетесь. Вы не должны мне сопротивляться.

— Отлично, начинайте.

Затем мистер Ласкер Джонс вышел из-за стола и безучастно сел на подлокотник кресла Мориса. Морису показалось даже, что тот собирается вырвать у него зуб. В течение некоторого времени ничего не происходило, но вот глаза Мориса уловили световое пятно на каминных щипцах, тогда как остальная часть комнаты окунулась в полумрак. Он мог видеть все, на чем останавливал взгляд, но еще кое-что помимо этого, и мог слышать голос доктора и свой собственный голос. Очевидно, он погружался в транс, и это достижение вызвало у него прилив гордости.

— Мне кажется, вы не вполне отключились.

— Не вполне.

Доктор сделал еще несколько пассов.

— А как теперь?

— Ближе.

— Вполне?

Морис утвердительно кивнул, хотя не был уверен.

— Теперь, когда вы отключились, что вы можете сказать о моем кабинете?

— Хороший кабинет.

— Не слишком темно?

— Довольно-таки.

— Но вам все же видно картину, не так ли?

Тут Морис увидел картину на противоположной стене, хотя знал, что никакой картины там нет.

— Взгляните на нее, мистер Холл. Подойдите ближе. Да не споткнитесь о дырку в ковре.

— Она широкая?

— Вы можете перепрыгнуть.

Морис немедленно обнаружил дыру и перепрыгнул через нее, хоть и не был убежден в необходимости этого.