Морфы: отец и сын (СИ) - Страница 43
Наши виды были разными, но мы были похожими. Мы были… Были и оставались собой, но при этом становились единым целым. Она так же выгибалась, как и другие женщины, когда мои губы касались её груди. Так же стремилась придвинуться как можно ближе. Единое целое и одновременно каждый сам по себе. Оставались сомнения, где ещё может быть спрятано железо в её организме. Пришлось рукой лезть ей под юбку, что только больше возбудило её. Олива явно была не из тех женщин, которые будут спокойно ожидать развития событий. Ей и самой хотелось поучаствовать, правда этот её порыв меня чуть не снёс на пол.
Это была не страсть. Огонь. Она горела, зажигая и меня. Что там происходила за дверью и окном — это было неинтересно. Мир остановился. Время перестало существовать, как и самые глупые мысли. Ощущения и жажда быть вместе переселили все мнимые и иллюзорные барьеры. Она мне была нужна так же, как я был нужен ей. Разные виды. Враги и друзья. Улыбки и насмешливо-внимательные взгляды. Пышная грудь. Какие-то железки. Не важно. За всем этим скрывалась душа, которая в данный момент мне была необходима. Это было необъяснимо. Острые чувства напоминали молодые годы. И приходило понимание, что всё ещё только впереди. Жизнь продолжается. Странная, дурная, с болью и моментами, от которых весь мир кажется иным: намного лучше, чем он есть на самом деле.
Лето в этом году было душным и жарким. Бои то вспыхивали, то заканчивались шатким перемирием. Банды никак не могли поделить зону влияния у завода, что производил топливо. Война. Она не получилась масштабной. Крупные бандитские разборки сменились мелкими стычками. Я остался в стороне от всего этого. За вниманием моих подопечных приходили из разных группировок. Были попытки создать похожее заведение как у меня, но они потерпели крах. Девчонки отказывались работать. А если их пытались подавить и принудить силой, то шли в последний бой, как звероморфочки, или впадали в ступор, как фитоморфочки. Киберморфочки давали отпор, порой выкашивая всех и вся. Кто отпор дать не мог, те погибали.
Если раньше я сам их разыскивал по подворотням, то теперь многие приходили сами. Все изменились. Всё поменялось. Мы переехали в более большое и удобное здание. Появилась охрана с оружием, по типу тех, кто приезжал в качестве клиентов. Новые правила диктовали новые условия жизни. Оставалось лишь приспособиться или помереть, но помирать я не хотел. Немного прихрамывал, но продолжал жить, правда теперь меньше доверял окружающим. Хотя были и исключения.
Больница теперь была под защитой. Мне удалось достучаться до города и убедить их, что лучше получать помощь и не подыхать от ран. А значит никого там трогать нельзя. Больница была объявлена нейтральной территорией, где запрещались все дрязги и выяснения отношений. За её воротами — пожалуйста. Хоть переубивайте друг друга. Так и происходило.
Олива опять решила не возвращаться домой. Время уже перевалило за полночь, а её так и не было. Пришлось брать машину и ехать к больнице. Вначале было трудно привыкнуть к машинам, которые управлялись с помощью механики, а не живого существа, но научился и её водить. Днём ещё можно было ездить на таракашках, когда меня ещё узнавали, но ночью — прибьют и не заметят кого прибили. Машина в этом плане была надёжнее хотя бы тем, что задерживала пули, которые застревали в специальной обивке.
Медсестра сказала, что Олива на операции. Опять кого-то шьёт. Я остался дожидаться, когда она закончит. Зашёл в кабинет. Теперь там стояла дверь, оббитая железом, чтоб не было повторения тех печальных событий, когда война перешла в стены больницы. После тех событий Олива некоторое время держала частный кабинет у меня, пока больницу и персонал не восстановили. Тогда было проще её домой загонять. Как больница восстановилась, так для этих целей приходилось теперь приезжать сюда. Сидеть в небольшой комнате и ждать.
«Я почти дошёл до тех мест, где ты обитаешь», — в сознании появились слова Лешика.
«И что ты хочешь услышать?»
«На порог пустишь?»
«А чего я должен тебя выгонять?»
«В некоторых местах бывшие солдаты не в чести», — ответил Лешик.
«В некоторых местах могут устанавливать свои правила, но мы у себя устанавливаем свои».
«Это хорошо. Надоело ходить неприкаянным».
«Зато мир посмотрел»
«А толку, что на него смотреть? Я только и делаю, что просыпаюсь и засыпаю с мыслями, что же мы наделали тогда! Сколько было принесено бед!»
«Сынок, не забивай голову этой ерундой. Ничего хорошего это тебе не даст, кроме тусклой зелени на дурной башке. Живёшь и живи. Позволяй жить другим жить. Врагов уничтожай. Близких в обиду не давай. Чего ещё надо?»
«Может думать не только о себе, но и о других?»
«А это нужно? Лешик, твои глобальные мысли никому не нужны. У нас есть кусок своего мира, в котором мы живём по собственным правилам. Кто-то эти правила поддерживает, остальные идут мимо, потому что их никто не заставляет жить в том же мире, в котором живём мы. Но при этом и мы не хотим, чтоб нам навязывали свои правила».
«Нужно понимать, что мир крутится не только вокруг тебя».
«Лешик, знать это надо, но не значит, что нужно ставить во главе жизни».
«Считаешь, что надо забыть об ответственности перед другими?»
«Считаю, что класть жизнь на потеху других, увешивая себя мнимыми целями, а на самом деле развлекая собственные эгоистические порывы — это обман не только других, но и в первую очередь себя».
«Мы с тобой никогда не договоримся. Ты так и останешься жителем своего мирка, у которого интересы зациклены на себе и своих мелких целях».
«А нам надо договариваться?» — меня разобрал смех.
«Мы с тобой не чужие люди».
«Поэтому нам надо иметь какие-то общие взгляды? Лешик, когда-то, в другой жизни, я думал так же, а сейчас мне всё равно. Наверное, пришло понимание, что каждый человек имеет своё право на существование, мысли и образ жизни».
«Я думал, что ты изменился».
«Решил обойти город стороной и не заходить?»
«Зайду. Мы слишком давно не виделись, а я устал ногами землю топтать», — ответил Лешик.
— Чего смеёшься? — заходя в кабинет, спросила Олива.
— С сыном спорю. Он тут считает, что я должен был измениться.
— А ты разве не изменился? — спросила Олива, снимая халат и наливая в таз воды, чтоб умыться. Воды здесь не было. — После войны все стали другими.
— Я видимо исключение, — ответил я.
— Хочешь сказать, что ты всегда…
— Бордель я не держал, но торговал овощами. Жил так, как нравится мне. Не любил, когда меня заставляют участвовать в событиях глобальных масштабов.
— Но при этом ты сейчас не последний в городе, — ответила она, садясь на кушетку.
— Только потому что я хочу, чтоб меня не трогали и дали спокойно жить. Да и тебя не хочу потерять.
— Даже так? — она насмешливо посмотрела на меня. Я лишь пожал плечами. Чего тут отвечать и так всё ясно.
— Поехали домой, — предложил я.
— Я думала здесь остаться ночевать.
— У тебя кушетка не удобная. Да и ты мне рядом нужна. А пациенты никуда не денутся. Дождутся тебя.
— А ты нет?
— Нет. Тут я с сыном всё же соглашусь: я эгоист и мне нравится, когда моя жизнь удобная.
С каждым днём думая над словами Лешика, я начал понимать, что он во многом прав. Мне нравилось жить в своё удовольствие. Все эти разборки и высокие цели были для меня чем-то чуждым. Я не прикрывался высокими идеями и не оправдывал свою жизнь, как это делали многие. И от этого жилось вполне нормально. Совесть меня не мучила.
— Гена, тебя тут ищут, — ко мне заглянула морфочка. Кокетливая девочка, которая только и делала, что стреляла глазкам направо и налево. При виде неё всегда хотелось улыбаться.
— Пусть найдут, — отвлекаясь от бумаг, сказал я.
— Сейчас приглашу, — взмахнув юбками, ответила кокетка. На всякий случай я достал из ящика пистолет и положил его так, чтоб им можно было воспользоваться в любой момент.
На лестнице послышался шум. Девчонки смеялись. Пронеслись мимо двери моего кабинета и пошли куда-то дальше. Смех — это хорошо. Намного лучше, чем слёзы, которых и так было слишком много в этой жизни. Посетитель так и не появлялся, но и шума никакого не было. В итоге я вернулся к бумагам, которых в последнее время становилось всё больше. Бюрократия у киберморфов была развита ещё до войны и приобретала тогда какие-то нереальные масштабы. Сейчас это всё хотели вернуть. Для меня это было чуждо, но они считали, что это порядок, на который тратилось слишком много времени.