Морфы: отец и сын (СИ) - Страница 36

— Сейчас вам дадим лекарство, от которого вы уснёте. А когда проснётесь…

То всё изменится. И я окажусь там, где мне самое место. Не оказался. И не уснул. Я плыл непонятно где. Видел врачей, которые занимались… Тут лучше не видеть, чем они занимались. Хотелось сказать, чтоб они меня не трогали, но язык не ворочался. Вместо этого приходилось плыть и ждать, когда всё закончится. Они разговаривали. О чём-то смеялись. Для них это была работа. Привычная работа, спасать жизни. Интересная и сложная. Странно всё устроено в этом мире. Кто-то жизни пытается отнять, а кто-то их спасает и смеётся. Как будто это так легко. Но у них всё просто. Точно знаешь, где добро, а где зло.

А бывает так, что вроде делаешь, что-то плохое, а получается хорошее. Бывает, что делаешь хорошее, а получается плохое. Сколько жизней, столько и ситуаций, которые сложные. Неоднозначные. Хороший или плохой… А какая у меня была жизнь? Хорошая или плохая? Она была сложная. И какая она станет, когда я выйду отсюда? Или если выйду? Она останется прежне. Сложной. Можно бросить дело с девицами и заняться чем-то другим. Но не брошу. Потому что не хочу. Я не ведь действительно не хотел возвращаться к прежней жизни лавочника. Мне нравилось возиться с девчонками. Нравилось видеть их настороженные и удивлённые лица, когда они приходили ко мне с улицы. С одной стороны, моё занятие было плохим, а с — другой вполне хорошим. Хотя стрекоза так и не считала. Но разве я виноват в том, что началась война? В том, что она осталась без имени? В том, что она была женщиной? Не я создавал все эти правила, но, по ее мнению, я должен был за них расплачиваться. Глупо это всё. Как и вся наша жизнь. Глупая и тупая, без цели. Мы жили лишь потому что жили. По привычке пытались быть лучше, чем были на самом деле. Но жили. Только теперь не было цели. Раньше цель была. Раньше хотелось дать лучшее детям. А где эти дети? Дочку море забрало. Сыну всё, что я мог бы дать — это не нужно. Мои цели оказались ложными. Жить так, чтоб было хорошо другим — это самая сомнительная цель, которую можно себе представить. Но и жить ради себя — это провалиться в эгоизм. Но так ли плохо быть эгоистом? Может это самое то, что нужно в жизни? Не думать о других, а думать лишь о выгоде для себя? Какой бы стал интересный мир, если бы всё в нём были эгоистами и думали лишь о выгоде. Каждый бы жил только по его известным правилам. А миром бы стали править лишь деньги. Тогда пропала бы искренность. Правила бы ложь и выгода. Плохо это? Говорят, что плохо. Но почему?

— Ушёл бы смех, а его место занял бы ржач. Ученные доказали, что искренний смех продлевает жизнь. Ржач же искусственный, — ответил женский голос.

— Искусственность может лучше, чем искренность, — возразил я. — Искусственность — это хорошая броня. Никто не будет знать, что внутри.

— Внутри будет пустота.

— Нет, там будет другое…

— ПУСТОТА. В вашем мире там не будет чувств, потому что они там не нужны. А значит они пропадут за ненадобностью. Атрофируются, как когда-то атрофировался хвост, потому что он перестал быть нужным. В вашем мире будет жестокость и холод. Вечная зима, но вместо дождя там будут слёзы, — возразила она.

— Откуда слёзы, если нет чувств? — не понял я.

— От несовершенства мира. Да и всегда найдутся исключения, которые не вписываются в общую картину, — ответила она.

Я покосился на женщину, но кроме колпака из белой ткани и лица, закрытого маской, ничего не увидел. Призрак в белом халате.

— Исключения. Нет этих исключений. Или они так редко попадаются, что я их не замечаю.

— Мало на кого из пациентов не действует наркоз и они болтают во время операции. Вы исключение. А говорите, что они редкие, — ответила она. — Ногу вам спасли. Правда, теперь у вас одна нога немного короче другой, но это лечится специальной обувью с каблуком. Думаю это лучше, чем ходить на искусственной.

— Наверное. Голос красивый, неожиданно выдал я.

— Ну всё, если уже про голос заговорил, а не про смысл жизни и вечность, то пациент идёт на поправку, — довольно ответила она.

— Олива, там авария…

— Марк, ты меня убить хочешь? Всю ночь на ногах! — ответила она.

— Без тебя не справятся.

— Пусть начинают. Я подойду, — ответила она.

— Ещё и добрая, — уже заметил я.

— А как иначе?

— Иначе можно. Добротой пользуются, а потом…

— Говорят спасибо пусть и часто про себя. Мне этого достаточно.

— Это хорошо, когда в жизни есть ради чего жить.

— Есть. Мы рождаемся не просто так, а потому что у каждого из нас есть роль. Пусть не всегда очевидная и порой небольшая на первый взгляд, но она важная. Такая роль, которая оставляет след в судьбах и жизнях других. Мы забываем о своих поступках. Делаем их не задумываясь. Но они сильно влияют на других. Например, спасти трёх детей, когда кругом до них не было дела. Три жизни. Это много по меркам судьбы. Вы ведь не знаете, что эти три жизни смогут в будущем? Они могут принести в этот мир много нового.

— Как плохого, так и хорошего.

— Я верю в хорошее. Плохого было достаточно. Теперь нужно делать хорошее.

— А если не получается? И не хочется?

— Считать себя плохим и наслаждаться от этого знания, — ответила она.

— Что с детьми стало?

— Нашли семью. У них всё хорошо. У вас будет хорошо, — ответила она. — Дим, в палату его, а мне что-нибудь от сна. С ног валюсь.

— Может отменить следующую операцию?

— Сам же слышал, что без меня не получится. Так что поколдуем ещё, — весело ответила она. И это веселье не было наигранным. Искренне. Как будто ей сейчас не хотелось послать всех далеко и подальше, отправится домой спать и забыть обо всём хотя бы на время. Хотя, может она на работе пряталась от воспоминаний о другой жизни? Кто же знает. А мне это было неинтересно узнавать. Совсем неинтересно. У каждого остались скелеты из прошлой жизни, которые лучше не трогать.

— Верное решение, — ответила она. — Надо вам снотворное вколоть, а то не уснёте из-за своих мыслей.

— Думаете возьмёт? — спросил я.

— Сейчас проверим…

Глава 12. Точка отсчёта

В больнице было шумно. Я слышал стоны и ругань. Рядом с палатой проезжали каталки. Мимо проходили сотрудники и пациенты, которые могли передвигаться самостоятельно. Они бросали ленивые и безразличные взгляды в мою сторону, а потом шли дальше, не находя ничего интересного. Дверь в палате отсутствовала, поэтому я наблюдал эту замечательную картину в виде глазеющих морфов и проникался атмосферой боли вперемежку со страданием, приправленной равнодушием, которые царили в этом месте. Мне хотелось отсюда сбежать, но нога была на вытяжке. Прочные ремни были перекинуты через балку над кроватью. Из-за этого нога бала на весу. Но даже если бы я мог избавиться от ремней, то уйти бы не смог. На это не было сил.

Голова болела. Сознание лениво фиксировала события и мысли, но думать о них я не хотел. Это было странное состояние, когда реальность и дурман, который появился после лекарств, сплелись вместе, образуя полувминяемое состояние. Нужно было уснуть, но сна не было. Стоило закрыть глаза, как я видел образ фитоморфочки, которая смотрела на меня обвиняющим взглядом. Она молчала. Спокойное лицо не выражала никаких эмоций, но её взгляд пронзал до самой души. Он обвинял, упрекал и желал мне отнюдь не здоровья и долгих лет. Она хотела, чтоб я умирал в мучениях, съедаемый муками совести. Чтоб не смотреть в её глаза и не проваливаться в негативные эмоции, я открывал свои глаза и смотрел в потолок.

Наверное, я всё же уснул. Но это был не полноценный сон, а скорее временное забытье, в котором появлялись воспоминания обо всех потерях, что я пережил за это время. Горькое неприятное чувство, что не хотелось вновь ощущать, захватывало и выпивало все силы. Чтобы вновь его не испытывать, я старался ни к кому не привязываться, поэтому не спрашивал имён.

Зачем же я ввязался в это сомнительное предприятие с борделем? Со звероморфочкой я хотел удовлетворить свои инстинкты и потребности. Фитоморфочка была прошлым, которое я хотел бы изменить. Это было нагло с моей стороны и явно не по силам. Я не учитывал возможность поражения, за что и поплатился. Чуть на тот свет не отправился. Значит, вся затея была дурной. Всё было сделано зря.