Морфология праздника - Страница 16

Несколько дальше от этого и проще было начало подблюдных гаданий в Енисейском уезде. Там гадающие просто брали по куску хлеба и клали этот хлеб под скатерть перед собою, а затем подавалась тарелка – в нее собирали кольца и начинали гадание [Макаренко 1913: 42]. Фактически, процедура с раздачей хлеба, описанная Макаренко, не перерастала в особый раздел гадания.

Хлеб в русских подблюдных гаданиях не был (или не всегда бывал) единственным предметом, использующимся в их начале. Кроме хлеба, как отмечал Чулков, участники гадания делили таким же образом и кусок угля. [Чулков 1786: 148]. Кусок хлеба и уголек клали в блюдо, куда затем складывали кольца, и в Торопецком уезде, и к этому тоже прикреплялись специальные песни [Семевский 1864: 147].

Хлеб и уголь, думается, символизировали антитезу жизни и смерти, благополучия и несчастья – смысловое поле предстоящих предсказаний каждому отдельному участнику подблюдных гаданий. Обосабливалась прелюдия от основного раздела подблюдного гадания благодаря тому, что завершалась разбором хлеба (и уголья) из общего блюда. Но не всегда такое обособление практиковалось. Так, в козельских подблюдных гаданиях, судя по наблюдениям Елеонской, зерна овса, крест и уголь хотя и клались в сосуд с водой в самый начальный момент гаданий, но это действие не перерастало в отдельный раздел гадания, потому что девушки не вынимали их, а продолжали бросать кольца. После, «как кольца вынутся, воду несут и выливают на снег (крест вынимается раньше), девушки хватают снег с овсом и угольками, завертывают его в рукава рубахи и ложатся спать. Виденный в ночь сон исполнится в году» [Елеонская 1994: 190]. Установленное выше поле смыслов ощущалось, таким образом, во всем ходе козельских подблюдных гаданий.

4-а. Важным компонентом, способствующим обособлению прелюдии, являются, кроме того, и особые начальные песни. У Чуйкова такая песня представляет собой славление государыне (в то время правила Екатерина Великая):

Таким же образом опевается и правительство:

Напротив того, славой богу, но не государыне была торжественная песня из собрания Львова-Прача:

Нетрудно, однако, увидеть, что концовка этой песни слово в слово совпадает с текстом из собрания Чулкова. Не очень это похоже на фольклорную вариативность! Видимо, авторы сборника что-то заимствовали из Чулкова. Но, вероятно, подключение славы здравствующему монарху в песнь столь древнего, напоминающего Клидону гадательного действа казалось в 1790 году не очень приличным, и строки о государыне были сняты. А в издании 1806 года, когда Н. А. Львова уже не было в живых, оказалось возможным вместе с изъятием из предисловия раздела о Клидоне добавить и славу государю, переделав чулковский текст, посвященный государыне:

Вместе с этими изменениями в песню вкралось еще одно: о хлебе теперь больше не упоминается. Намек на какой-то аграрный культ оказался окончательно вымытым из подблюдной песни. Это, видимо, сразу же было воспринято как нонсенс – сужу по недавнему исследованию В. А. Лагшным неизвестной рукописной копии знаменитого сборника, сделанной по выходе второго его издания 1806 года. В этой копии после строки «Ево верные кони не ездятся» вставлены 2-я и 3-я строки из текста первого издания, содержащие славу хлебу, а далее – по тексту второго издания [Лапин 2003: 42]. Таким образом, неизвестный переписчик предпринял попытку восстановить хотя бы в рукописной копии утраченный обрядовый смысл песни.

Рассматриваемая песня при всех своих намеках на некий ритуал воспринимается на первый взгляд как посвящение, сочиненное в угоду самодержавной власти сначала, видимо, самим Чуйковым, затем – публикаторами сборника Львова-Прача в его втором и третьем изданиях. Однако дело обстоит не так: в позднейших публикациях подблюдных песен, записанных уже в бытовой обстановке, подобные славления царю тоже встречаются. Такова запись Станиловским народного варианта славы царю и хлебу, сделанная в далекой Иркутской губ.:

В достоверности сведений этого трагически погибшего молодого этнографа сомневаться не приходится.

Дают ли приведенные факты нам основания предполагать, что в подблюдных гаданиях искони существовал обычай начинать их с хвалы богу, царю, вообще небесным и земным покровителям? Вопрос этот существен для данной работы, потому что от ответа на него, к чему окончательно пока придти трудно, зависит понимание и самой процедуры подблюдного гадания, истории ее развития. Действительно, одно дело, если такие дифирамбические непредсказательные песни вошли в подблюдные гадания на раннем этапе их существования, оформляя их особый раздел – прелюдию. И совсем другое, если такие песни возникли как совершенно искусственное, нефольклорное образование и начали входить в народную традицию во вторичном порядке – через издание песенников с подблюдными песнями и вообще через культивирование этого интересного развлечения в городской среде.

В современном деревенском репертуаре подблюдных песен устойчиво отсутствуют, за редкими исключениями, не только славления царственным персонам, но и богу. Объяснить это семидесятилетним сроком советской власти невозможно, потому что и в дореволюционных этнографических публикациях тоже далеко не всегда встречаются подобные песни. Не встретились такие славления и среди припевок болгарского «ладуване». В обширной их подборке, приведенной Д. Мариновым, имеется несколько песен-величаний Еньовой Буле. По мнению исследователя, они поются для поздравления всех присутствующих [Маринов 1994: 665]. Но здесь величается мифологический персонаж, пусть и олицетворенный, а вовсе не первые люди в государстве.

Таким же доводом, свидетельствующим об искусственности высокоидейного пролога для процедуры подблюдных гаданий, является и странное несходство между славлением хлебу и самой процедурой гадания. Действительно, поющие славят хлеб и только хлеб. Но ведь в немалом числе случаев наряду с хлебом кладется в блюдо и уголь, традиционный символ смерти, несчастья. По логике вещей, соответствующая всему этому песня не должна ограничиваться хлебом, но каким-то образом касаться и угля, объясняя их единение. Славление же хлебу, имеющееся в цитированном выше тексте из песенных сборников Чулкова, Львова-Прача и близких к ним, свидетельствует скорее о непонимании символики подблюдных гаданий или о желании облагородить их, освободить от мысли о грустном с точки зрения представлений нового времени. Это тоже заставляет думать, что «хлебная» прелюдия была привнесена в подблюдные гадания на достаточно позднем историческом этапе.