Море Дирака - Страница 6

— Но мой поезд, господин офицер… Я же не успею на поезд…

— Поедете следующим. Мы дадим вам справку.

— Но…

— Не валяй дурака! На выход, живо!

Теперь с ним разговаривали настоящим языком. Пререкаться далее не было смысла. Карстнер встал из-за стола и пошел к двери.

«Сказал я ей: «Дарю тебе сердце мое», — а она отвечает: «Ну что ж, для него у меня есть футляр на «молнии»…» И увидел я, что сия девица лицом благообразна и умом находчива. И тогда порешил я приобщить одну особу к лику святых путем медленной пытки на костре любви…»

— Мильч! К тебе пришли.

Лаборант электрофизической лаборатории Роберт Мильчевский спрятал мелко исписанный лист бумаги в стол.

Черти, не дают творчески поработать! Похоже, что Вадька так и не получит завтра этого письма. Придется дописывать дома. Неприятно. В отделе создается явно нездоровая атмосфера. Скоро дело дойдет до того, что весь рабочий день придется посвятить выполнению плана или беседе с посетителями. Грустно, девушки.

Мильч вышел в институтский коридор. Солнечный свет из огромного окна падал на серый пластиковый пол, усиленно шлифуемый в течение рабочего дня подметками докторов, кандидатов и неостепененных товарищей.

Театр начинается с гардеробной, так полагал великий режиссер. Наука кончается в коридоре, так думал Мильч. Зато начинаются дипломатия и сплетни. Здесь ученые бросаются идеями, обмениваются симпатиями, заключают союзы. Мильч посмотрел по сторонам, отыскал посетителя.

Возле окна стоял молодой человек, нетерпеливо барабаня костяшками пальцев по подоконнику. Вокруг его гладко причесанной головы развевалось радужное апостольское сияние, за спиной сонм мечущихся пылинок поднимал и опускал легчайшие ангельские крылья.

Мильчевский сразу узнал эту фигуру, тонкую и подвижную, похожую на вопросительный знак, поставленный самой природой в момент создания сего творения. Это был Патлач собственной персоной. Патлач — назло густо набриолиненным волосам, Патлач — как отрицание новенького, только что с плеч заезжего туриста костюмчика, Патлач — как выражение внутренней разболтанной патлатой сущности.

Мильч поморщился. Появление Патлача в коридоре научного института его шокировало. По его мнению, Патлач вообще был персона нон грата, хотя и вполне пригоден для специального потребления…

— Хм, — сказал Патлач вместо приветствия. — Качаешь науку с боку на бок?

— Ты озверел? Чего ты явился? Как нашел меня? Я же…

Патлач прищурился.

— Совершенно срочно нужно получить с одного нобелевского лауреата небольшой должок за контрабандный японский транзистор.

Мильч покраснел.

— Была же договоренность на конец того месяца, — проговорил он.

— Что делать, времена меняются, цены подымаются, — беспечно сказал Патлач. — Нужны башли. Сегодня.

— Я сейчас не могу, — глухо ответил Мильч.

Патлач помолчал, расковыривая носком узкой туфли шов на пластиковом полу.

— Я так и думал. Эти мне Эйнштейны без сберкнижки. Тогда вот… — Он вынул из кармана пиджака плоскую длинную коробку. — Небольшая услуга. Пусть полежит денька два здесь. В субботу ты принесешь ее к «Веге».

— Нет, — сердито сказал Мильч. Его и без того тонкие губы сжались в ниточку.

— Не надо, — мирно сказал Патлач.

— Что не надо? — возмутился Мильч.

— Не надо спорить. Моя просьба — пустяк, и ее следует исполнить.

В голосе Патлача было что-то заставившее Мильча протянуть руку к коробке. Еще не опустив ее в карман, он обнаружил, что собеседника уже нет. Был и исчез. Растаял, как эфемерида. Мильч тихонько ругнулся и пошел в лабораторию. Хорошо, что никто не видел.

«Обыкновенный шантаж, — размышлял он, садясь за столик, заваленный диаграммами от электронных потенциометров. — Сначала ты покупаешь у своего полуприятеля импортный приемник. Очаровательную, сверкающую, безотказную штучку. Назло соседям и друзьям, на зависть случайным знакомым и прохожим. Их клейкие взгляды греют твою душу. Ты единственный обладатель вещи редкостной, почти уникальной. Потом тебе говорят, что твой идол контрабандный. Может быть, кого-то где-то схватят, и тебе придется фигурировать. Процесс, огласка, реакция на работе, реакция дома, реакция в институте. Сплошная химия! И вот неуверенной рукой ты впервые берешь краденую вещь, чтобы спрятать ее от усталой, сбившейся с ног милиции. Ты уже преступник. Ты преступник, ты соучастник. Мильч, ты не посочувствовал майору Петрову с проницательным взглядом светло-серых глаз, и бедняга будет курить до утра в своем кабинете папиросы «Казбек». Ты покатился по дорожке, усеянной розами и шипами комфорта.

А что делать? За красивую жизнь приходится платить устойчивым советским рублем и красными кровяными тельцами. Тельца объединяются. Золотой с эритроцитом».

— Роби, о чем замечтался? Готовь решетку. Дифрактометр запустим после обеда.

Ее приготовят другие. Вернее, она уже готова и ждет новых рук и новых глаз. Самая легкомысленная конструкция, придуманная людьми, — это тюремная решетка. Ни одну любовницу не ласкают так долго и жадно, не спуская с нее взгляда, как это неостроумное сооружение из металла. Поклонники у нее не переводятся. Неужели же карие с поволокой глаза Роберта Мильча должны будут созерцать стальную абстракцию, ставшую на его пути к комфорту? Что же, это не исключено. Возможно, майор Петров уже записал эту коробку под тридцать шестым номером в длинном списке вещественных доказательств. А возможно… Все возможно.

Мильч осмотрелся.

Вот стол, диаграммы, приборы, друзья, окно, солнце за ним. Но… где я? Меня уже нет здесь, я ушел в иные дали… А может, выбросить? Есть же канализация, она собирает всякие отбросы. Так почему бы ей не принять в свое лоно ошибки, промахи и неудачи людей? Канализация для дефектов разума и души. Отличная система: человек нагрешил, наблудил, накуролесил, потом понял, сходил куда надо и очистился.

Но, может, ничего страшного? Просто прием. Ловкий ход Патлача, чтобы затянуть в их капеллу. А капелла у них страшная. Но тогда, чтобы скомпрометировать меня, нужно пустить по этому следу майора Петрова. Возможно, что этот сероглазый товарищ уже набирает номер телефона нашего института, и тогда… Срочно выбросить!

Подумаешь, деньги за транзистор! Деньги я отдам через месяц. Контрабанда? А откуда мне знать?

Мильч встает и идет, придерживая полу пиджака.

— У вас болят зубы, Роберт? — спрашивает его кандидат физико-математических наук Епашкина.

— Одаряет же природа людей, — отвечает Мильч. — В вашем лице, Ольга Ивановна, блестяще сочетаются врач-электрик и физик-терапевт.

— Вам следует еще поработать над своим остроумием, Роберт, — говорит Епашкина. — В таком виде оно недопустимо для пользования в общественных местах.

— Мой юмор носит камерный характер. Я горжусь этим.

Мильч бежит в туалет. Запирается, судорожно срывает обертку с коробки и открывает ее. Дюжина золотых часов-крабов. Лежа на черном бархате, они напоминают членистое тело неведомого насекомого. Мильч несколько секунд оцепенело смотрит на часы, затем осторожно вынимает одну пару.

— Швейцария, — шепчет он.

Из забеленного окна падает тусклый зимний свет я, отразившись от золота, желто-зеленой слизью ложится на лицо лаборанта.

Прекрасные вещи. Изумительные вещи! Многодневный человеческий труд. Неужели же он должен погибнуть? За что? Скормить продукт цивилизации, прогресса и техники этой эмалированной белой глотке? А впрочем, металл нельзя отправить таким путем в канализацию. Он не преодолеет барьеров, расставленных инженерами.

Мильч закрывает коробку и выходит. Видит бог, товарищ Петров, я хотел быть честным! Но я не могу ради этого дать пощечину своей бабушке. Дилемма очевидная: или бабушка, или честь. Я за бабушку. Это она твердила мне на протяжении всего моего затянувшегося детства, что я должен беречь вещи, уважать вещи, любить вещи. Их делали люди. Я не хочу обидеть людей и оскорбить память моей бабушки. Считайте меня соучастником, майор Петров!