Morden zaertlich (Убить ласково) (СИ) - Страница 38

Но хозяин почему-то стал меняться. Теперь он прощал, придерживал ее на поводке. И как же она могла простить ему это? Он лишал ее этих минут, этих чувств, принижал ее, снова делал только собакой! А она хотела большего!

Но все же она была привязана к хозяину, она хотела бы сама найти преступников, но не знала, как и почему люди причиняют боль. Что ей было делать? Она не могла уйти.

И как наркоман изобретает хитроумный план, чтобы достать дозу, в собачий ум пришла мысль. В прошлом хозяина! Он забыл, но память имеет свойство хранить. И она была готова бежать куда угодно.

Но тут встал хозяин. Поводка не хватило. Злость и безумие охватили ее. Ее лишали этого! И она осмелилась - она укусила хозяина. Никого не подпускала к нему, однако и его не выпускала. Но поводок был короток.

Зубами прогрызла все двери, она ворвалась в дом. И посмотрела в глаза хозяину. Яд был в зрачках - он медленно, но верно отравлял обоих.

Теперь хозяин был как слепой, она могла вести. Так было не всегда. Он сопротивлялся, он затягивал на ее шее поводок, он прикрикивал на нее, не давал.

Ей хотелось убить, но она не могла. Собачья природа не давала уйти ей от хозяина. Она была навеки с ним. До смерти. Привязанная.

Ее безумие зашло так далеко, что она могла силой заставить хозяина указать на «преступника». Боль, она научилась причинять боль.

Это Судья, Билл. Это его суть. Он был лишь твоей собакой, охранником, вышедшим из-под контроля.

Но что было делать? Заставить ли вспомнить теплые руки и миску с едой или просто застрелить, избавив от мук жажды крови? Я не знал.

Но все-таки шел. Шел, чтобы быть рядом, когда это случится.

Едва видный номер на облупившемся красном заборе. Он-то мне и нужен был. Что ж, пора… Настало время взглянуть в глаза прошлому, чтобы открыть дверь в будущее. Дверь - в глазах прошлого. Поняв свои ошибки, мы прокладываем дорогу дальше.

Вздохнув, я толкнул калитку. Она отозвалась скрипом давно не смазываемых петель. Она сомневалась. Не сомневайся, я ведь тоже часть этого дома.

Осенний сад выглядел печально, траву собрали и сожгли чьи-то заботливые руки. Я шел по едва заметной каменной дорожке к дому.

Обветшалая веранда приветствовала меня скрипом половиц. И тебе здравствуй.

Набрав побольше воздуха, я постучался в дверь. Пора.

Из-за нее послышался хриплый, но не старческий голос, в котором угадывалась большая сила воли, видная только в голосе и чертах лица:

- Кто там?

Что же было ответить? Пошутить? Но я никогда не оскверню честь дома моего брата, а значит, и моего тоже.

- Это я, папа.

Я ответил честно. Я знал, это он. Не помня голоса, я угадывал что-то родное и забытое.

Дверь открылась, на меня смотрел мужчина с поседевшими волосами, залегшими у глаз морщинами, в старой одежде, небритый. Я бы не узнал его, если бы не карие глаза, такие как у нас с тобой, которые полны молодого блеска и которые так и говорили: «Не смотри на кажущуюся немощность, я еще силен, я все так же горд!» Но в мгновение они наполнились удивлением и испугом.

- Томас?! - он попятился назад.

- Я… папа, неужели ты не рад меня видеть? – спросил я совершенно искренне.

Наконец, поняв, что я пришел не искать ссор, он обнял меня, по-настоящему крепко, по-отечески. Так никогда не обнимал меня Гордон. Я слышал всхлипы на плече.

- Том, сынок… ты так… ты такой… Господи, спасибо тебе, ты услышал мои молитвы! Ты простил старика! Ты дал мне второй шанс… Господи…

И еще всхлипы. Я чувствовал, что слеза чертит линию по моей щеке. Я долго не понимал, мне казалось - я забыл его, я не помнил, он мне не нужен. И только потеряв тебя, я понял, насколько был не прав, считая отца чужим.

Он неожиданно отстранился и спешно вытер лицо.

- Ой, что же я… садись! Только… у меня и нет ничего, чтоб угостить-то…

- Да ладно, пап, - я улыбнулся, - У меня с собой. Сейчас достану… – я потянулся к сумке.

Он сел на диван и закрыл лицо руками. Плечи затряслись.

- Что с тобой, пап? - я сел рядом.

- Томас, до чего же я докатился… Мне так стыдно, так больно. Ты пришел ко мне, а я! Я, старый дурак, мне нечем даже тебя накормить, не показать даже где я живу! Вот! - он обвел руками дом, - Этот дом когда-то был красивым! А теперь… от него, как и от меня, мало что осталось. Смотри, кем стал твой отец.

- Папа, мне неважно кто ты и где ты живешь! Я пришел к тебе, и пусть бы даже ты был никем, ты в первую очередь был бы моим отцом, слышишь?

Он наконец-то поднял глаза.

- Значит, ты готов принять меня таким? Значит, ты простил меня? Ведь это я разлучил вас…

Я обнял его, как не обнимал никого. Такие объятья предназначены только отцу.

- Я приму тебя любым, буду любить тебя хоть каким. Я давно простил тебя, хоть и недавно понял, насколько сильно хотел увидеть тебя и вот так обнять.

- Спасибо, сынок… а ваша мать? Симона не простила?

Я вздохнул.

- Я не знаю точно. Но думаю, твой отъезд и тебя она приняла. Вот только Билла она тебе до сих пор не простила.

- И я бы не простил. Знаешь, там… Очень неприятная история.

- Но ты должен ее мне рассказать. Я должен знать.

- Я понимаю. Я тогда был молод, горд. Мне не хватало терпения. Вы тогда еще недавно совсем родились. Мы жили в Берлине. У вашей мамы был один давний поклонник. Можно сказать, она отказала ему, выйдя замуж за меня. Не знаю, почему. Даже после свадьбы он не прекращал приходить к нам, играть с вами, дарить ей небольшие подарки. Ничего больше. Но мне, молодому, этого было достаточно. Я пытался прекратить это по-всякому… но Симона защищала его. В итоге, я не выдержал. Я не мог уехать просто так, не отомстив. И я взял Билла, потому что он был младшим и любимчиком Симоны. Я уехал сразу после оформления развода, спрятав все следы. Потом я понял, что совершил глупость, но моя чертова гордость… Я перестал скрываться, но надо было жить дальше.

- Его звали Гордон?

- Да. Как она сейчас?

- Замужем за ним. И знаешь, она счастлива. Он очень нас поддержал в начале, обеспечил… Теперь он мой отчим.

- Я правда рад за нее, она заслужила счастья.

- А что дальше?

- Мы купили этот дом, отремонтировали его. А веранду даже делали вместе с Билли. Но как-то я понял, что мы не сможем жить в достатке, если я буду так много времени уделять дому. Можно было нанять няню, я даже пытался. Но выходило каждый раз одно и то же. Они не могли делать все в доме и следить за Биллом. Он ведь маленький был шебутной. А тут я встретил Элену. Она была матерью-одиночкой, симпатичной, образованной. Она никогда не говорила, кто был отцом ее Джека, избегала об этом рассказывать. Как-то обоюдно мы решили жить вместе. Это не было любовью, скорее симпатией, взаимовыгодой. У нее и сына была крыша над головой, еда, одежда… А взамен она делала все дома, воспитывала сыновей, готовила. Она была неплохим человеком, Билл никогда на нее не жаловался. Она наказывала его не очень строго, проверяла уроки, водила в зоопарк и кино.

Когда оба мальчика были уже взрослыми, моя карьера пошла в гору. Чтобы обеспечить нашу семью всем необходимым, я пропадал на работе, мне нужно было это повышение. Поэтому мне некогда было разбираться в жалобах Билла на издевки Джека, которые я принимал за подростковое. Мне некогда было разбираться, откуда взялись синяки у Билла, почему он красится и отчего жмется в угол. Я не успевал реагировать на компании Джека, его частое пропадание, пьянство и курение. Я предоставил все Элене. Как оказалось, это было моей фатальной ошибкой.

Я, кстати, случайно узнал, чьим сыном был Джек. Это был известный насильник из Дюссельдорфа. Его взяли за год до переезда Элены и Джека в Гамбург. Гены сказались.

- Я знаю эту историю. Я несколько недель проработал в полиции Берлина. Расследовал дело Джека Хофкарнера.

Я не хотел рассказывать, что это дело было и делом Билла тоже.

- Значит, он пошел по стопам отца.

- Да.

- И что с ним теперь?