Мор. (Роман о воровской жизни, резне и Воровском законе) - Страница 54

А политики! Очень правдивые люди! Посмотри в их добрые, улыбающиеся, искрящиеся любовью глаза, послушай их прямо и откровенно сделанные заявления и скажи: можешь ли ты усомниться в чистоте их помыслов, в том, что они мучительно страдают из-за любви к своим народам? Разве такие возвышенные души способны соврать? Да никогда! Они лишены божественного дара вранья. Вопрос лишь в том: почему никто из них не верит другому? А не верит потому, что вообще люди тут и там в мире все меньше доверяют друг другу, а все из-за этих человеколюбивых дипломатов, столько раз уже подводивших народы под монастырь. Отсюда и получается, что народу, поверившему иному политическому честняге, искусно повесившему лапшу на развешанные народные уши, ничего затем другого не остается, как класть голову на плаху, отвернув прежде воротничок, чтобы палачам удобнее было рубить. Случается (редко) иной политикан так умело запудрит мозги, что народ рьяно ринется следовать его призывам (ему и самому такое в голову не могло придти) и создает в государстве такой порядок, при котором политикану самому жить тошно: это называется сыпать пепел на свою голову. Всякий врет в надежде на пользу для себя, но если это ради подлого приема, причиняющего страдания безвинным, – уродство безрадостное.

Воры запросто в состоянии управлять государством, – утверждал Мор, – хотя на самом деле, исходя из положений воровского закона, управляют им сегодня суки. Но настанет время, править бал станет Беспредел. Настанет день и фраера еще будут тосковать по воровскому закону, ради уничтожения какового мусора столько сил потратили. Ведь именно ради этого и отменил смертную казнь тот, кто хотел показаться мудрее самого Бога – отменил в расчете на то, что без нее, законом благословимы, мы тут друг друга перережем больше, чем успели бы расстрелять. К тому же, как нас расстреливать? Мы же не политические фраера, враги государственных сук… Мы всего-то в некотором смысле конкуренты. Потому и сделали, чтобы мы сами себя казнили. Но когда честные воры мешать стали, их надо было остановить, чтобы их влияние не очень разрасталось: ввели обратно смертную казнь. Резня прекратилась, масти объединили, воров заставили работать – закону хана. Все-таки убийцы единственно смерти боятся; хорошо было резать, когда государство за это не убивало… А ведь и библейский Бог смертную казнь применил, предав огню Содом и Гоморру, затем утопив весь род людской, переставший ему нравится. Таким образом, преступление идет от Бога, без воли которого ничего не делается. Что же удивительного, что людьми правят преступники… Теперь суки! Если бы правили воры, в государстве бы такого блядства не было. Но тут, сколько бы земле не крутиться, мало что изменится. Ведь как это происходит? Умный вор, – рассуждал старик, – старается ладить с ментами, а мент есть винтик. Выгоднее иметь дело с его шефом и, если это вору удается, тогда и шеф – жулик, который, в свою очередь, налаживает контакты с вышестоящим начальством. В случае благополучного результата вышестоящее тоже становится… или уже стало преступным и наверняка налаживает перспективные отношения с более высокими чинами. Что должен делать в такой схеме по-настоящему умный вор? Он должен наладить отношения с министром, купить его. А еще лучше самому поступить в Высшую партийную школу, чтобы стать министром. Но тогда он, по старому воровскому закону, сука и его надо резать. Вот и выходит, правят-то суки. Принципиально вор должен приспосабливаться и совершенствоваться, захватывая, проглатывая, размножаясь, стремясь в конечном итоге превратиться во всемирную идею, становясь таким образом правом, идеологией, вынужденной, увы, начать борьбу с левыми движениями, тоже и с воровством – вор должен начать бороться с собственным хвостом… Но так было всегда. В мире сплошная круговерть проституции. Право повелевать, давать и брать всегда достигалось интригами, обманом, коварством, кровопролитием, одним словом – преступлением. Так кто же наши правители?

– Но воры, что в правительстве, были бы умны, если бы брали умеренно, дали бы и рабам дышать, кушать, пить, чтобы размножались и пахали они на умного вора. Когда же они обирают мужика дочиста, то им скоро и самим брать станет не у кого, и такие правители даже глупее, чем суки. Беда в том, что наши воры, как только станут правителями, возомнят себя честными людьми… Губительно! Хуже нет, когда стараешься изменить своей природе, отсюда всякая путаница.

Два года «гуляли» вместе Мор и Враль. Старый вор и человек, стесняющийся, что он не преступник. Во всяком случае полноценный. Мор имел основание относиться к Вралю снисходительно… Одиночество сблизило обоих, но не настолько, чтобы согласились они постоянно находиться в одной камере. Они не в одном лишь прогулочном дворе общались: они переговаривались – перекликались через решетки своих небольших окон. Их жилища помещались недалеко друг от друга, хоть и на разных этажах. Тюрьма, вообще-то говоря, не отличается молчаливостью, несмотря на «цензуру» надзирателей. Часовые на вышках по-разному реагировали на их общение из окна в окно, как и на «коня» с «подогревом» (бечевку с выпивкой – жарг.), которого, случалось, Вралю приходилось принимать. Но был у них и свой часовой, они звали его философом: этот охранник на вышке постоянно что-то писал в толстую тетрадь. Заметив, что за ним из окна камеры следит Враль, он, подняв тетрадь, хвастливо крикнул: «Не работал, но трудился». После чего Мор привел его Вралю в пример: «Видишь, даже этот не такой дурак, чтобы не соврать в свою пользу: или он там правду пишет на вышке?! А ты что же ворон ловишь? Раз не можешь красть, зачем такая страсть… зачем красотку красть, если можно ее так уговорить. Или ты не заметил, что в зоне каждый второй – поэт, а третий – романист?»

Здесь-то и высказал Мор идею, что Враль мог бы тоже что-то сочинить такое, что в дальнейшем поможет ему преуспеть в жизни. Мор считал, на жизнь надо смотреть трезво. А если трезво, то получается у Враля грустная перспектива: ни уголовник, ни честный человек, ни прошлого, ни будущего. Мор выказал завидное знание литературы: похоже, не зря кантовался (приспосабливался – жарг.) в качестве библиотекаря. Он даже объяснил Вралю, что если тот, будучи и не очень грамотен, напишет, скажем, книгу, в форме дневников от первого лица – это проще, надо лишь знать, как писать, чтобы обеспечить удачу.

Враль ничего не презирал в жизни больше карандаша… Про всевозможные литературные жанры, стили – он не слыхивал, о конструктивности, сюжетах, инспирациях понятия не имел и всегда знал, вернее, полагал, что у него одно лицо. Мор объяснил, что в литературе можно рассказывать от первого, второго и даже третьего лица, а если бы Враль был королевских кровей, то мог бы даже писать от имени «мы»… По знанию литературы Мор и впрямь являлся уникумом, ибо воры в большинстве пользовались книгами исключительно рационально: сушили в них самодельные игральные карты, употребляли при кипячении в камере чифирка страницы, как топливо.

– Вот где открывается горизонт для вранья. Можешь даже обходиться правдой, но не следует говорить всей – если это не в твою пользу. Перевоспитание – дерьмо, но, когда ты сам в дерьме, в его описании – нужная вещь: придти из тюрьмы в новое общество надобно, склонив повинную голову с покаянной мордой. И тогда тебе простится твое уголовное невежество, тебя примут в общество, потому что, хотя и виноваты в нем все, – все не виноваты перед одним, ибо в нашем государстве должно полагать правовой коллективизм. В случае успеха будешь относительно свободен и обласкан прекрасными дамами. Причем, говорил Мор, если учесть, что человек считает себя осознанно царем природы, – ты хотя и не королевских кровей, тоже все-таки как бы царь, ведь ты родился в сословии человеческого рода и все, кого ты встречал в жизни и встретишь впредь – члены этой большой царской семьи. Ко всем ты обязан относиться с традиционным преклонением, как приличествует между высокородными родственниками, однако любить их тебя никто не обязывает.