Монте Верита(из сборника"Дафна Дю Морье. Истории без конца") - Страница 11

— Говорят, — ответила она. — Мой отец не обсуждает это со мной, молодым рассказывать это запрещено.

Я затянулся сигаретой.

— Я жил в Америке, — произнес я, — и обнаружил, что там, как и везде, когда собирается молодежь, больше всего как раз любят обсуждать запретное.

Она слегка улыбнулась, но ничего не сказала.

— Готов поспорить, что ты часто шепчешься со своими подружками о том, что творится на Монте Верите, — мне было немножко совестно от своего лицемерия, но я понимал, что только так можно было рассчитывать получить хотя бы какую-то информацию.

— Да, — сказала она, — но мы никогда не говорим об этом вслух. Вот только недавно… — она снова оглянулась через плечо и продолжала гораздо тише: — Одна моя подружка собиралась замуж. Но как-то она ушла и больше не вернулась. Говорят, ее призвали на Монте Вериту.

— И никто не видел, как она уходила?

— Нет, она ушла ночью. Не оставила ни записки, ничего.

— А не могла она уйти куда-нибудь еще? В большой город, туда, где много туристов?

— Думаю, что нет. Да и накануне она вела себя странно. Слышали, как во сне она говорила о Монте Верите.

Я подождал минутку и потом снова задал вопрос, так же небрежно и безразлично:

— А что привлекает там, на Монте Верите? Ведь жизнь там, наверное, трудная, даже ужасная.

— Но не для тех, кого призвали, — ответила она, покачивая головой. — Они навсегда остаются молодыми и никогда не старятся.

— Но если их никогда не видели, как можно об этом знать?

— Так было всегда. В это надо верить. Вот почему здесь в долине их ненавидят, боятся и, вместе с тем, завидуют им. На Монте Верите они открыли секрет жизни.

Она посмотрела на гору в окно, и ее глаза сделались задумчивыми.

— А ты? — спросил я. — Ты думаешь, тебя позовут?

— Я не достойна, — сказала она. — И я боюсь.

Она убрала чашку и принесла фрукты.

— А теперь, после этого исчезновения, — она перешла на шепот, — что-то должно случиться. Люди в долине разозлились. Несколько мужчин поднимались в деревню, хотели подбить побольше жителей напасть на скалу. Все просто обезумели. Они попытаются убить тех, кто живет за стенами. А потом будут неприятности, придет армия, начнутся расследования, кого-то накажут, будет стрельба. Все это кончится плохо. Все боятся, говорят только шепотом.

Послышались шаги, она быстро прошла за стойку и занялась там делами.

Вошел ее отец и подозрительно посмотрел на нас обоих. Я потушил сигарету и поднялся.

— Так вы еще хотите идти в горы? — спросил он меня.

— Да, — ответил я. — Вернусь через день или два.

— Дольше было бы неблагоразумно там оставаться.

— Вы думаете, погода испортится?

— Погода испортится, и вообще там будет небезопасно.

— Что вы имеете в виду?

— Могут быть беспорядки. Все здесь нынче не так. Мужчины вышли из себя.

А когда они выходят из себя, они теряют голову. Иностранцы и незнакомцы могут в такое время попасть под горячую руку. Лучше бросьте свою затею с Монте Веритой и поворачивайте-ка на север. Там все в порядке.

— Спасибо, но я решил идти на Монте Вериту.

Он пожал плечами и отвернулся.

— Как хотите, — бросил он. — Это не мое дело.

Я вышел из гостиницы, прошел по улице, пересек по мостику горный ручей и направился по дороге к восточному склону Монте Вериты.

Поначалу звуки из долины были отчетливы. Лай собак, перезвон коровьих колокольцев, голоса перекликающихся мужчин доносились до меня в неподвижном воздухе. Потом синий дым от домов начал сливаться и превратился в туманную мглу, а сами дома стали похожи на игрушечные. Тропинка уводила меня все выше и выше в сердце гор, и к полудню долина исчезла внизу. У меня было одно желание — подниматься вверх, одолевать гребень, оставлять его позади, штурмовать второй, потом забывать о них и лезть на третий, затененный и крутой. Я поднимался медленно — сказывались растренированные мышцы и легкие, но приподнятое душевное состояние двигало меня вперед, и я не чувствовал усталости. Так я мог бы идти бесконечно.

Деревня появилась внезапно. Я удивился, увидев ее, потому что думал, что до нее еще не меньше часа пути. Оказывается, я шел не так уж медленно — было только четыре часа. Деревня производила впечатление заброшенной, почти опустошенной, и я решил, что в ней осталось совсем мало жителей. Некоторые хижины были заколочены досками, другие завалились и разрушились. Только над двумя или тремя домами я увидел дым. На полях никто не работал. Лишь несколько тощих неопрятных коров паслись у тропинки, и их колокольчики глухо звякали в застывшем воздухе. Все это производило удручающее впечатление после радостного возбуждения подъема, и мне не очень хотелось ночевать здесь.

Я подошел к первому дому, из трубы которого вилась струйка дыма, и постучал в дверь. Мне открыл парень лет четырнадцати и, глянув на меня, тут же позвал кого-то из глубины хижины. Вышел человек примерно моего возраста, грузный, с тупым выражением лица. Он что-то сказал на своем наречии, но тут же поняв ошибку, заговорил на языке той страны, запинаясь еще больше, чем я.

— Вы доктор из долины? — спросил он.

— Нет, — ответил я. — Я иностранец, иду в горы и хотел бы остановиться у вас на ночлег.

Его лицо сразу потухло, и он не ответил на мою просьбу.

— У нас здесь тяжелобольной. Я не знаю, что делать. Мне сказали, что из долины придет доктор. Вы никого не встречали?

— Никого. Я поднимался один. У вас заболел ребенок?

Человек покачал головой:

— Нет, нет, детей у нас здесь нет.

Он посмотрел на меня с таким ошеломленным отчаянием, что мне стало его жаль. Но что я мог сделать? У меня не было никаких лекарств, только аптечка для первой помощи и пачка аспирина, впрочем, аспирин мог пригодиться, если речь шла о лихорадке. Я распечатал пачку и насыпал ему пригоршню таблеток.

— Это может помочь. Попробуйте.

Он поманил меня в дом.

— Пожалуйста, дайте их сами.

Мне очень не хотелось входить и смотреть на его умирающего родственника, но чувство сострадания не позволило мне поступить иначе, и я последовал за ним в комнату. У стены стояла высокая кровать, и под двумя одеялами на ней лежал человек с закрытыми глазами. Он был бледен и небрит.

Черты лица заострились, как бывает перед смертью. Я подошел поближе и взглянул на него. Он открыл глаза. Мгновение мы в изумлении смотрели друг на друга. Потом он протянул мне руку и улыбнулся. Это был Виктор.

— Слава Богу! — сказал он.

Я был слишком растроган, чтобы говорить. Он сделал знак человеку, который стоял поодаль и заговорил с ним на местном наречии. Наверное, он сказал ему, что мы были друзьями, потому что тот просветлел и вышел. Я стоял у кровати Виктора, и его рука по-прежнему была в моей.

— Ты давно болен? — спросил я наконец.

— Почти пять дней. Плеврит. Бывал и раньше, но сейчас уж очень сильный.

Старею.

Он опять улыбнулся.

И хотя сейчас он был безнадежно болен, я видел, что мой друг нисколько не изменился и оставался все прежним Виктором.

— Ты, кажется, процветаешь, — сказал он, все еще улыбаясь. — Выглядишь вполне представительным человеком.

Я спросил его, что он делал все эти двадцать лет и почему не писал.

— Я порвал со всем. Ведь и ты поступил так же, хотя и по-своему. Я не был в Англии с тех пор, как уехал. Что это ты держишь?

Я показал ему аспирин:

— Боюсь, это тебе не поможет. Я переночую здесь, а утром возьму этого парня и еще одного-двух, и мы спустим тебя в долину.

Он покачал головой:

— Бесполезно. Со мной кончено. Я это знаю.

— Не говори глупостей. Тебе нужен доктор и настоящий уход. Здесь это невозможно, — сказал я, оглядывая темную и душную комнату.

— Не беспокойся обо мне. Есть вещи поважнее.

— Какие?

— Анна, — ответил он, и я замолчал, потеряв дар речи. — Знаешь, она еще здесь, на Монте Верите.

— Ты хочешь сказать, она в том запретном месте и никогда не выходила?