Мономан (СИ) - Страница 10
- Благодарствую... С меня должок.
- Что... теперь делать?
Глаза вояки прищурились, губы скривились. Он смачно харкнул на землю и мрачно усмехнулся.
- Что-что... Собирать жатву, чаровник. Большего у нас теперь нет.
***
Содал стоял на балконе замка. Встречал рассвет. Нежился в первых лучах солнца. Глубоко вдыхал свежий, ни с чем не сравнимый и сладостный, как сама жизнь, запах леса. К сожалению, всех этих чудес человек обычно не замечает, пока едва не лишится. Да и эфемерность от перерождения всё равно длится недолго. Но все же это приятно, чертовски приятно, вновь почувствовать себя живым.
С момента сражения в логове разбойников прошло два дня. В той драке погибли четверо солдат Тавоса и восемь головорезов. Последние двое, включая атамана, умерли спустя пару часов, от полученных ранений. Их предводитель - высокий, лысый мужик, заросший ржавой бородой по глаза болотного оттенка, на смертном одре сознался во всех преступлениях. Содал присутствовал при исповеди.
Его звали Хагольдом. Некогда он являлся мелким йоменом здешних земель, пока их семья не оголодала, а ему не пришлось бросить всё и уехать за лучшей долей. В итоге тянул лямку наёмника последние десять лет. Когда вернулся, оказалось, что оба брата, жена и дочь, ради кого рубился все эти годы, померли от лихорадки. Небольшой надел отобрали и передали другой семье. Будущий убийца просился к соседям на постой, но его отовсюду выставляли, плевались и гнали. Не зная, куда теперь податься и чем зарабатывать на жизнь, Хагольд двинул на юг и со временем попал в банду, разбойничающую южнее Мортонара. Затем, когда атаман помер, он занял его место.
Хагольд рассказывал, с пузырями крови на губах, что так был обозлён на бывших земель, которые не пустили, не пригрели, прогнали обездоленного и побитого жизнью земляка взашей, что захотел отомстить. Это он - рассказывал даже с некой гордостью - привёл свою банду на родину, он придумал дерзкий план, он приступил к его исполнению. Грабили и били людей беспощадно, не оставляя живых. Знали, что их будут искать. Но, также знали, что если в округе заведётся кто-то пострашнее, кто-то более жестокий и страшный, чем разбойники, вселяющий ужас в сердца крестьян своими кровавыми злодеяниями, то все силы бросят на поиски этого «кого-то». Вот и придумали страшного мономана, который убивал женщин и детей, а затем оставлял на трупах жуткие и мистические символы.
С еще большей гордостью, почти бравадой, атаман рассказывал о том, как ему в голову пришла эта идея. У него раньше брат был - хоть и грамотный, но все равно балбес! - который учёным себя мнил, увлекался всей этой дурью волшебной, а все деньги тратил на бесполезные книги. Собственно, брат и обучил его грамоте, а Хагольд, уходя из дома, стащил у него пару книг, да только втюхивать такое доброе было некому. Так и протаскался с лишним скарбом все годы. От безделья листал на привалах, изучал, запоминал. Когда с бандой только начинали убивать и грабить, решил попробовать и сработало - люди тут же зашептались о колдуне-безумце. Дальше было проще: знай только, время от времени прирезай какую-нибудь дитятку с мамкой, да разделывай тела пострашнее. Люд во что хочешь поверит, ты только запугай хорошенько! А резать крестьян, дело-то нехитрое - вся его банда состояла из таких же, как и сам Хагольд, бездушных машин для убийства, которых вылепила и опалила, извечная междоусобица людского рода - Война.
Пока атаман рассказывал свою жуткую историю, слушающие вели себя по-разному. Кто-то из солдат беззвучно плакал. Кто-то, с холодной ненавистью в глазах, смотрел на главаря разбойников. Кто-то не выдерживал и хватался за оружие, но его останавливали первые и вторые, да грозный взгляд хмурого Тавоса. Лишь Содал испытывал странные и смешанные чувства. С одной стороны, он ненавидел это грязное, пропахшее мочой, костром и потом существо, уже не человека, а монстра, которое так сильно обозлилось на земляков, что переступило через последние грани души, которые отделяют дикого зверя от человека. С другой стороны - его было даже немного жаль. Лишь самую малость, ибо Хагольд, с безумным спокойствием в пустых и холодных, как у рыбы, глазах, абсолютно и полностью осознавал, что творил. И, отчасти, в том, к чему он пришёл, думал Содал, были виноваты люди.
В конце концов силы покинули атамана, он закашлялся, рыгнул кровью на грудь и замолчал. Просто сидел, привалившись спиной к дереву, тяжело и хрипло дышал, смотрел на преисполненные ненависти лица и отрешённо ожидал дальнейшей участи. Тавос, то ли сжалившись, то ли не выдержав, а скорее всего - просто устав, вытащил меч, быстро подошёл к атаману и коротко размахнувшись, ударил острием в висок. Хрустнуло, брызнуло, Хагольд беззвучно завалился набок, заливая сочную зелень густым багрянцем. Стекленеющие глаза остались всё так же спокойны. Солдаты закричали от злости, ведь у них только что забрали справедливую месть. Мрачный Тавос, сильно удивив Содала, ответил, мол, месть для дураков и кретинов. А бешенную собаку убивают тихо и быстро, пока не цапнула. Порядок постепенно восстановился.
В пещере нашлись вещи убитых, орудия преступлений и даже отрезанные, уже загнившие и распухшие конечности, после чего сомнений в словах атамана ни у кого не осталось. Когда он испустил дух, его занесли в пещеру, бросили к телам сотоварищей и, срубив подпорки, обвалили всю подземную конструкцию.
- По-хорошему, надо бы сжечь проклятое место, - бубнил Тавос, - но такие твари не достойны очищения огнём, так что пущай гниют и кормят червей.
Вернувшись в замок и рассказав о радостной вести барону и двору, Содал проспал целые сутки. Следующие провёл с Налли, не вылезая из постели, пока девушку не начали хвататься в замке, и ей не пришлось оставить чародея одного. Теперь Содал готовился покинуть замок Дартон и отправиться с отчётом в столицу Доскони - Великий город Бремес, а оттуда уже и в родной Касадир. Из раздумий чародея вырвали тихие шаги за спиной. Он не стал поворачиваться, просто подвинулся, уже зная, кто это.
- Вот и всё, ваше магичество? - спросил, едва слышно, Фабиос вар Дан. - Неужели страшным преступлениям пришёл конец?
- Да. Пришёл.
- Вы рады?
- Конечно.
- Вам следует гордиться собой...
- Здесь мало моей заслуги, - грустно усмехнулся Содал. - Если бы преступления действительно совершал колдун-мономан... А так, всё оказалось гораздо проще и более прозаично. Не зря говорят, что человек человеку - волк. Самые страшные и чёрные злодеяния творимы простой рукой, которую когда-то обидели, оскорбили или нанесли любую другую душевную, но совсем не смертельную рану.
- В большинстве случаев - да, - пустым голосом согласился Фабиос. - Но не всегда.
- Простите?
- Всего вам доброго, ваше магичество. Надеюсь дорога будет спокойной.
Содал, нахмурившись, провожал взглядом удаляющуюся фигуру баронского сына.
«Неужели он что-то хотел мне сказать? - подумал чародей. - Что означали его последние слова? Быть может, что-то важное...?»
Он не успел глубоко задуматься, так как рядом пронеслась стайка птичек, громко щебеча на лету и тем самым ознаменовывая новую пору. Содал улыбнулся тёплому солнцу. Весна пришла. Наконец-то весна.
***
Содал не спеша ехал по южной дороге, держась Касадирского тракта. Под копытами лениво бредущего коня всё так же чавкала грязь, тающие вдоль дороги сугробы были всё такими же грязными, а небо над головой, оставалось всё таким же серым. Но иногда сквозь хмурое марево проступало весеннее солнышко, и тогда пейзаж начинал играть новыми красками. На душе у чародея было легко, безмятежно и спокойно. Впереди ждала дальняя дорога а затем короткие дни заслуженного отдыха.
Единственным, что слегка омрачало сознание Содала, было прощание с Налли. Племянница Мезина отреагировала не совсем так, как ожидал чародей. Нет, конечно же, она была девушкой умной, покладистой и всё понимала - скандалов не устраивала, ничего не просила, не умоляла и вообще почти не разговаривала с ним. Просто молча смотрела, пока он объяснял все причины, почему не может остаться или забрать её с собой. А потом, когда не выдержала, и по щекам побежали слёзы, Налли прижала пальчик к его губам, подобралась ближе, обдав пьянящим ароматом девичьей юности, и на мгновение прижавшись тёплыми губами к холодной щеке, ушла. Содал, как человек здравомыслящий и зрелый, тоже всё прекрасно понимал, но всё равно первое время чувствовал себя виноватым и подавленным. Но вскоре здравый смысл взял верх, и ему полегчало.