Монологи вагины - Страница 5

Я взяла интервью у нескольких женщин в возрасте от шестидесяти пяти до семидесяти пяти. Их рассказы были наиболее пронзительными. Возможно, дело в том, что никто и никогда не говорил раньше с этими женщинами о вагине. К сожалению, большинство из них знали о своих вагинах до смешного мало. Я лишний раз порадовалась, что мне довелось расти в эпоху феминизма. Одна из женщин (ей было семьдесят два года) никогда не видела свою вагину. Она прикасалась к себе, когда мылась в душе, и никак иначе. Она ни разу в жизни не испытала оргазма. И вот, будучи уже в весьма почтенном возрасте, она решила пройти курс психотерапии. Однажды, по совету врача, она пришла домой, в одиночестве зажгла свечи, приняла ванну, поставила расслабляющую музыку и занялась самопостижением. Ей потребовалось на это больше часа, ведь у нее были больные суставы. Но когда она наконец обнаружила клитор, то расплакалась от счастья. Этот монолог посвящается ей.

(Монолог читает еврейка с акцентом жительницы Квинса)

Там, внизу? Я туда не заглядывала аж с 1953 года. Нет, Эйзенхауэр тут ни при чем. Нет-нет, просто там как в подвале. Очень влажно и липко. И спускаться туда совсем не хочется. Уж поверьте мне. Вас начнет мутить. Там душно. Тошнотворно. Запах сырости, плесени и прочего. Уфф… Пахнет непереносимо. Запах впитывается в одежду.

Нет, никакой аварии там не было. Ни взрыва, ни пожара, ничего подобного. Все не так страшно. То есть… нет, неважно. Пустяки.

Нет, я не могу обсуждать это с вами. Для чего такой милой девушке, как вы, расспрашивать пожилых женщин о том, что у них «там»? Во времена моей молодости мы об этом не говорили. Что? О господи, ну ладно, хорошо.

Был у меня один приятель, Энди Лефтков. Он был прекрасен, ну, во всяком случае, я так считала. Высокий, как и я. Он мне и вправду нравился. Однажды он пригласил меня на свидание. В машине…

Нет, я не могу рассказывать вам такие вещи. Не могу говорить о том, что у меня «там». Просто знаешь, что что-то есть — и всё. Как подвал. Иногда там что-то шумит. Так гудят трубы, когда в них что-то попадает: насекомые, всякая мелочь. Там сырость. Иногда что-нибудь ломается, и приходится спускаться и устранять протечки. В остальное время дверь закрыта. И о подвале забывают. Это часть дома, но ее не видно, о ней не думаешь. Она просто должна быть, иначе что же это за дом без подвала?

Ах, Энди… Энди Лефтков. Что ж… Энди был очень красив. Отличная партия для девушки. Это так называлось в мое время. Мы были в его машине, новом белом «шеви-бельэйр». Помню, я прямо зациклилась на том, что моим ногам там тесновато. У меня длинные ноги. Коленки доставали до самой приборной доски. Я смотрела на свои большие колени, и вдруг он меня поцеловал в такой необычной манере типа «возьми ее дерзко, как это делают в кино». Я возбудилась, да так сильно, что у меня «оттуда» просто поток хлынул. Я не могла его сдерживать. Это была сила моей страсти, поток жизни, льющийся из меня, прямо через трусики, прямо на сиденье его новой машинки. Я не обмочилась, нет, но запах был. Я-то сама, честно говоря, ничего не чувствовала, но он, Энди, сказал, что пахло скисшим молоком, а на сиденье остались пятна. «Просто вонючка какая-то, а не девчонка», — сказал он. Я хотела объяснить, что поцелуй застал меня врасплох, что обычно такого не бывает. Я пыталась вытереть влажные следы своим платьем. На мне было новое бледно-желтое платье, оно выглядело ужасно с разводами, оставшимися от моего «потопа». Энди отвез меня домой, и с тех пор мы больше ни словечком не перемолвились. Когда я вышла из машины и закрыла за собой дверь, я одновременно закрыла для себя все, что у меня «там». На замок. Никогда больше не отпирала. Еще несколько раз ходила на свидания, но мысль о «потопе» слишком нервировала меня. Я даже никогда не была ни с кем близка.

Но у меня раньше были сны, сумасшедшие сны. Они как наваждения. Что за сны? Берт Рейнольдс. Я не знаю, почему именно он. В жизни мы с ним вообще ни разу не встречались. А вот во сне… Всегда Берт и я. Берт и я. Берт и я. Мы на свидании. Берт и я. В каком-то ресторане, вроде как в Атлантик-Сити, зал просторный, с канделябрами, и все в таком духе. И тысячи официантов в жилетах. Берт дарит мне бутоньерку с орхидеей. Я прикалываю ее к блузке. Мы смеемся. Мы всегда смеемся. Берт и я. Едим креветочный коктейль. Огромные, сказочные креветки. Мы смеемся все заразительнее. Мы очень счастливы вместе. Он заглядывает мне в глаза, притягивает к себе прямо посреди ресторана и только собирается меня поцеловать, как комната начинает дрожать, из-под стола вылетают голуби (уж не знаю, что они там делали), и начинается потоп. Прямо оттуда. Он извергается из меня. Льется и льется. Там плавают рыбки и маленькие лодочки. Весь ресторан заполняется моей влагой, Берт стоит по колено в ней, он ужасно во мне разочарован — я снова опростоволосилась. Он в ужасе наблюдает, как его друзья — Дин, Мартин и другие — проплывают мимо нас в своих смокингах и парадных костюмах.

Теперь я таких снов не вижу. С тех пор как у меня всё «там» вырезали. Удалили матку, трубы, в общем, всё. Доктор оказался такой шутник. Он сказал мне: «Если штука не в деле, ей нечего делать в теле». Потом я узнала, что это был рак. И все, что по этой части, надо было удалить. В любом случае, кому там что нужно? Ведь так? И вообще, по-моему, это дело слишком переоценивают. Мне и без того есть чем заняться. Я люблю выставки собак. Я продаю антиквариат.

Вы спрашиваете, что бы она надела? Ну и вопрос. Что надела бы? Повесила бы большую табличку «Закрыто в связи с потопом».

Что она сказала бы? Я же вам уже пыталась втолковать. Она вообще не разговаривает. Она же не человек, чтобы говорить. Умолкла давным-давно. Теперь она — это просто такое место. Место, куда не заходят. Закрытое и заколоченное. Под домом. Оно «там». Ну, вы довольны? Вы заставили меня говорить, вытащили это из меня. Вы заставили пожилую женщину говорить о том, что у нее «там». Теперь вам лучше?

(Она отворачивается от меня, потом поворачивается обратно.)

Знаете, ведь вы первый человек, с кем я об этом говорю. И мне как будто стало легче.