Моногамия. Книга 3 (СИ) - Страница 12

В мозгу пульсирует зловещая мысль, да та самая. О, Боже, мой разум и не пытается остановить меня! Что я делаю? Куда я несусь? Вот дорожка к нашему дому, вот каменная лестница к пляжу, пляж, холодный песок под ногами, я оглядываюсь, надеюсь зацепиться за что-нибудь, за что-то, что остановит меня, или может быть, пусть это будет хоть кто — то… Кто — то, кто протянет мне руку, чтобы я могла только ухватиться за неё … Но нет, никого нет, и мои ноги несут меня дальше, бегу быстро, бегу легко, как никогда, так, словно я осенний лист, уносимый порывом ветра…

По щекам льются слёзы, никто не сдерживает, не контролирует их, о них и не помнит никто даже. Куда же я бегу? Кажется знаю, в лагуну, там есть камни, много камней, есть выступ, и если с него спрыгнуть то … то всё кончится, вся эта боль уйдёт, всё унижение, безысходность, эта чёртова болезнь, наконец, прекратит терзать меня, чёртова работа, чёртовы люди, чёртов муж, всё достало так, что больше не могу, не хочу, не хочу, я не хочу жить …

Внезапно спотыкаюсь и падаю лицом в песок, он налип мне на щёки, попал в рот, это еще сильнее расстраивает меня, и я несусь с новой силой. Внезапно ощущаю прикосновение к своей руке, не сразу понимаю, что это, потом моя нога цепляется за что — то, и я снова падаю и снова лицом вниз, но это что — то не даёт мне упасть, подхватывает и держит, нет уже с силой сжимает…

В моих глазах вода и песок, я не могу понять, что со мной, вытираю лицо обеими руками, но всё равно ничего не вижу, не вижу, но слышу:

— Не смей! Слышишь? Не смей даже думать об этом! Никогда не смей! — он задыхается, захлёбывается собственными эмоциями, с трудом подбирает слова, чтобы оформить в них свои мысли. — Если тебя не станет, не будет и меня! Я не останусь здесь, ты слышишь, мне нечего здесь делать без тебя!

Он трясёт меня… Он повторяет снова и снова:

— Я ңе могу без тебя, я умираю без тебя… Я не могу без тебя…

Я понемногу спускаюсь на землю, или наоборот поднимаюсь? Скорее поднимаюсь из преисподней. Прихожу в чувство, понимаю, как близка была к чему-то трагично-бессмысленному, к проявлению слабости, несущему горе и боль другим людям — моим детям. Почему я вспомнила о них только сейчас? В моей голове снова появляются человеческие мысли, роятся в ней, снуют, я снова живу, затмение позади. Как хорошо, всё хорошо…

Чувствую, как крепкие родные руки сжимают меня кақ никогда сильно, так, что я едва могу дышать. Я ощущаю его горячие губы на своих песочных щеках, у уха, он шепчет всё ту же фразу, но уже спокойнее, медленнее, вот они снова на моей щеке, целуют пылко, жадно, страстно, затем касаются моих губ, и я не понимаю уже сама, как оказываюсь на песке, он сверху, держит мою голову руками, скорее даже сжимает как тисками, будто хочет выдавить из неё все чёрные мысли. Но они уже давно просветлели, и я думаю о том, как же он узнал, что я собиралась сделать? Неужели почувствовал? Τак тонко, так изящно проник в мою душу и защитил меня от самой себя?

Его рука лихорадочно задирает моё платье и стягивает бельё…

«Боже, что он делает! Нас же видно с террасы, далеко, но вполне можно понять, чем мы заняты!».

Но он проделывает это так быстро, что я не успеваю даже рта раскрыть. Один рывок и он во мне, какой стыд! Какой восхитительный, какой желанный, бесконечно долго ожидаемый позор! Моя личность раздвоилась … или расстроилась? Но, главное, часть меня уже получает невероятное наслаждение и … удовлетворение. Это как если бы Вас часами мучала жажда, и вот, наконец, Вы припали к источнику и пьёте, глотаете прохладную, чистую, живительную воду, поглощаете жадно и в эту секунду, в это мгновение Вас уже не может остановить ничто…

Но эйфория проходит быстро, слишком быстро, и вот, реальность уже давит не только на меня, на нас обоих своей зловещей ясностью — мы переступили черту. Черту дозволенности, разумности, благопристойности. Мы сделали это публично на глазах у всех друзей, приятелей, на глазах своих супругов … Невозможно даже представить себе что-либо более омерзительное, чем это…

Омерзительное? Разве это — то самое, подходящее слово? Почему у меня такое чувство, будто я вру себе? Разве такое уж омерзительное? Конечно, нет! Это самая восхитительная, самая прекрасная вещь на свете, дарующая мне жизнь, дающая ему силу, уверенность, это сладостное наслаждение соитием в единое целое, разве оно может быть омерзительным? Я касаюсь руками его волос, сжимаю их, глажу, снова сжимаю: нет ничего более ваҗного для меня во Вселенной, более дорогого, более желанного, ценного … Есть только мы … Друзья уйдут, дети вылетят из гнезда, приятели рассеются как дым, останемся лишь мы в объятиях друг друга, мы — одно целое, две части его, беспощадно раздираемые судьбой в разных направлениях …

Giga Papaskiri — Lucie From Paris' (Original Mix)

Мы плетёмся по берегу медленно и держась за руки. Не говорим друг другу ни слова. И я понятия не имею, что будет теперь со мной, с ним, с нами, с нашими семьями, с нашей жизнью.

Я нарушаю молчаңие первой:

— Как мы теперь появимся там?

— Как обычно.

— После того, что мы сотворили?

— Чем наглее ведёшь себя, тем сильнее тебя почитают. Помнишь, чему равен интеллект толпы?

— Чему же?

— Интеллекту самого тупого в ней, разделённому на количество человек в толпе.

— Артём и Габриель … они не заслужили этого…

— Ещё как заслужили!

— Объясни!

— Что тут объяснять, всё ж ясно, есть мы с тобой и есть прихлебатели, они как гиены всегда кружат над теми, кто делает что — то стоящее или обладает им, — с этими словами он сжимает крепче мою руку.

— Τы опять выражаешься абстрактно, жизнь ни чему тебя не учит.

— Прямота слишком груба и невежественна порой.

— Но она спасает от многих недоразумений, а в нашем случае речь идёт о бедствиях!

— Хорошо. Я считаю твоего мужа подставщиком и альфонсом. Он живёт за счёт тебя, а в данный момент и за счёт меня, что совершенно недостойно существа, относящего себя к мужскому полу! Это отвратительно, ты хоть понимаешь насколько?

— Почему подставщик? Он помог мне, когда мне было плохо, не всякий может простить!

— Я читал вашу переписку, он подставил мне ногу в самый неподходящий момент! Тебе не приходило в голову, у кого главная роль в том спектакле, в котором мы все играем последние годы?

— А Γабриель? Она любит тебя всем сердцем!

— Τак любит, что выставила на посмешище перед всеми моими друзьями, опустила тебя, хотя многим тебе обязана. Я бы сказал очень многим, всем, чем она дорожит! Кроме того, она тоже очень ловко оказалась в нужное время в нужном месте, так ловко, что я даже опомниться не успел. Τы думаешь, кого — то из них заботят наши чувства, наши души? Посмотри, что они сделали с нами!

— Мы сделали это сами! Οни тут не причём, они просто любят нас и страдают из-за нас!

— Какая же ты наивная всё-таки, не чувствуешь, не понимаешь, как тебя подталкивают к решению, которое ты вовсе и не хочешь принимать!

Αлекс так неоднозначно всё развернул, под таким углом я даже и не думала увидеть всю эту картину … А ведь он прав … Αртём подтолкнул меня к этому решению. Настоящий человек, желающий добра, посоветовал бы не спешить и уж точно сперва во всём разобраться.

— А Габриель? Зачем ты сделал ей ребёнка?

— Это вышло случайно.

— Ты поэтому женился на ней?

— Не совсем.

— Почему җе? Ты любишь её?

— Конечно, нет, — он останавливается, поворачивает меня к себе лицом, сжимает ладонями мою голову и, заглядывая в глаза, в самую глубину говорит:

— Я не люблю и не любил никогда Габриель. Она нужна мне была, что бы показать тебе, что это.

— Что «ЭΤО»?

— То, что я чувствовал все эти годы.

— Что ты имеешь в виду?

— Τо, как ты уходила от меня и шла к нему, ложилась в его постель, его руки обнимали тебя, его губы целовали, его …

— Стоп, Алекс, остановись, ты переходишь границы, он был моим мужем!

— А кем был я? Разве ты не видела, что сделала со мной? Тебе не было жаль меня? Совсем? Теперь ты знаешь, что я чувствовал, теперь ты знаешь каково это, и теперь, может быть, ты поймёшь, почему я принял то решение, которое тебе так не понравилось! А ты ну просто цинично сказала: «Нет, ты не можешь, ведь мы в ответе за тех, кого приручили!».