Монгол. Черный снег (СИ) - Страница 9

Я опускаю взгляд на свои руки, сжатые в кулаки. Тишина становится невыносимой. Каждое его слово, каждый взгляд — это давление, которое давит на мои плечи, как тяжесть камней. Я не отвечаю, но он не уходит. Я знаю, что он не остановится, пока не скажет всё, что хочет.

— Ты всегда держался подальше от женщин, — его голос звучит резче, будто он бьёт по мне раскалёнными гвоздями. — Что изменилось? Почему она здесь? Почему ты позволяешь ей быть здесь? Ты знаешь, что наша работа…у нас не должно быть домашних зверьков.

- А с каких пор я должен перед тобой отчитаться?

Спесь сбита и Ашар приподнял одну бровь. Мы давно не говорили в таком тоне.

- Я думал, что у нас нет такого – отчитаться. Есть – поделиться, обсудить.

- Значит есть вещи, которые я не считаю нужным с тобой обсуждать.

- Это плохая вещь! Эта вещь может тебя завалить!

- Она не вещь! И не зверек!

- Тогда кто?

Моё дыхание становится тяжелее. Я не могу ответить на этот вопрос. Потому что сам не знаю ответа. Почему она здесь? Почему я не выгнал её? Почему я не выкинул её на улицу тогда, когда было проще всего?

Потому что не могу.

Ашар смотрит на меня, его глаза сверлят дыру в моей душе. Он знает, что я что-то скрываю. Он всегда это знал. Он догадывается о том, что я не могу подпустить женщин к себе. Он знает, что за этим что-то стоит. Что-то тёмное и глубокое, что я хоронил в себе много лет. Но он никогда не спрашивал. И я никогда не рассказывал.

— Она делает тебя слабым, — его слова звучат, как приговор. — Я вижу это. Ты теряешь свою остроту, Тамир. Ты теряешь себя.

Слабым? Я резко поднимаюсь, ощущая, как внутри меня закипает ярость. Я чувствую, как моё тело напрягается, как кровь бьёт в висках. Мои кулаки сжимаются так, что пальцы побелели. Он смотрит на меня, не отрываясь, с вызовом. Как будто ждёт, что я сорвусь. Как будто хочет увидеть, как я потеряю контроль.

- Я не просил у тебя советов и сеансов психологии, — мой голос срывается на хриплый рык. Я не хочу слышать его слова. Не хочу, чтобы они пробивали меня. – если ты пришел за тем, чтобы лечить мне мозги, то дверь вон там!

Ашар не отступает. Он поднимается, делая шаг ко мне, его глаза вспыхивают, как угли. В его взгляде я вижу что-то большее, чем просто беспокойство. Это предупреждение. И это меня злит.

— Ты теряешь себя, Монгол. И если ты этого не понимаешь, то скоро поймёшь, когда будет слишком поздно. Теперь я понимаю почему…На педофила ты не похож…Тогда у меня нет ответа зачем тебе это надо. Я знаю только одно – в нашей профессии нельзя иметь привязанности!

Я смотрю на него, и мне хочется ударить его, заставить замолчать. Но я знаю, что это бесполезно. Ашар всегда был тем, кто говорил правду, даже если она была неприятной. И его слова резонируют во мне. Они бьют в те самые места, которые я старался скрыть от себя самого.

Молча отворачиваюсь, смотрю в окно. За окном мерцает город. Грязные огни, как угли ада. Место, где я нашёл свою темноту и где теперь пытаюсь сохранить свой разум.

— Она не твоя проблема, — наконец бросаю я, и мой голос становится ледяным. — Это не твоё дело.

Ашар замолкает. Я чувствую его взгляд на себе, но не поворачиваюсь. Я знаю, что он не уйдёт просто так. Но этот разговор закончен.

— Хорошо, — его голос звучит тише, но я чувствую в нём ту же угрозу. — Но не говори потом, что я не предупреждал тебя.

- Зачем приходил?

- Понять какого хера ты исчез с радаров. Беспокоился!

- Не стоило!

Его шаги удаляются. Дверь захлопывается. Я остаюсь один.

Тишина снова обнимает меня, но она уже не та. Она тяжёлая, словно воздух стал густым и вязким, как смола. Его слова крутятся в голове, словно яд, который проникает в каждую клетку моего сознания. «Ты теряешь себя». Может быть, он прав. Может, Диана и правда меня меняет. Но что бы это ни было, я не собираюсь избавляться от неё. Даже если это уничтожит меня. Комната снова пустая, но теперь в ней ощущается что-то другое. Нечто, что осталось после Ашара. Его слова, как ядовитые шипы, продолжают впиваться в меня, раздирая сознание на куски. Я пытаюсь отогнать их, заткнуть этот голос в голове, но его фразы всё ещё висят в воздухе, проникают в каждый угол моего разума.

«Ты теряешь себя».

Я стискиваю зубы, чувствуя, как ярость снова поднимается изнутри, как волна, готовая смыть всё вокруг. Чёрт, Ашар всегда умел добраться до самого дна. Он знает, что меня задевает, знает, где бить, чтобы я почувствовал. И всё же я не могу его винить — он пытается защитить меня, по-своему. Но что он знает? Что он понимает?

Дверь приоткрылась.

- Можно?

- Можно…, - бросаю я и вижу, как она сжалась, как маленький зверёк. В её глазах страх…Она слышала. Это выводит меня из себя. Она не понимает, что её присутствие разъедает меня изнутри. Она не осознаёт, что каждый её взгляд, каждый вдох делают меня слабее. И всё же я не могу оторвать от неё глаз.

Я чувствую, как воздух в комнате становится всё тяжелее.

Я не люблю копаться в прошлом. Оно, как грязь, которая намертво липнет к обуви и тянет тебя назад. Ты думаешь, что сбежал, что оставил всё позади, но однажды поворачиваешь голову — и видишь, что эта грязь уже по колено, а ты даже не заметил, как начал тонуть. Своё прошлое я похоронил. Убил и закопал, где никто не найдёт, даже я сам. Или, по крайней мере, так я думал.

Но её прошлое... Оно было другой тварью. Чёрной, голодной и беспощадной. Это прошлое не пряталось в тени. Оно всё ещё жило, дышало рядом с ней. Впивалось в неё, сжимало её в своих когтях. Я знал это. Чувствовал. И она это знала.

Я не хотел... Но она вдруг начала говорить. Сначала тихо, почти шёпотом, и я думал, что не услышу её. А потом её слова начали отрываться, как рваные куски кожи, как крики о помощи, которые слишком долго держали запертыми в черном вонючем подземелье кровавой детской памяти.

Она сидела передо мной на старом, изодранном диване, вся сжавшаяся, как маленький белый утенок, которому некуда бежать. Её глаза — эти огромные зелёные глаза — смотрели в пол, как будто там можно было найти ответы на вопросы, которые она даже не осмеливалась задать.

Я стоял у окна, наблюдая за ней. Наблюдая, как её плечи дёргаются, когда она начинает говорить. Её голос был тихим, но в нём было столько боли, что мне хотелось, чтобы она заткнулась. Чтобы перестала говорить. Но она не могла остановиться.

— Отец всегда был злым, — начала она, едва слышно. — Он хотел мальчика. Мечтал, что у него родится сын. Говорил это каждый день. Но когда родилась я, он, кажется, с самого начала возненавидел меня.

Она замолчала, словно собираясь с силами. Я видел, как её пальцы сжимаются в кулаки, ногти вонзаются в ладони, но она не плачет. Она никогда не плачет. Я это заметил с самого начала. Слёзы — это слабость. А она держалась за своё гордость, словно за последний оплот.

— Папа... — продолжила она, но её голос дрогнул, и я услышал в нём ледяное отчаяние. — Он говорил, что я бесполезна. Что я — ошибка. Что я не стою даже того воздуха, которым дышу.

Я сжал кулаки, но остался стоять на месте. Мой взгляд был прикован к её лицу. Её голос, словно бритва, резал меня. Не потому, что я жалел её. Я не умею жалеть. Но что-то в этих словах пробуждало во мне то, что я долгое время держал глубоко запертым.

— Он всегда кричал на меня, — её голос стал чуть громче, но от этого стало только хуже. — Когда напивался или когда дозу не мог найти, он бил меня. Всегда бил. И мать бил…Но ее он хотя бы не ненавидел. А я…Он говорил, что я — ничтожество. Что лучше бы я сдохла при рождении.

Её плечи задрожали, но она сжалась ещё сильнее. Внутри у меня закипела ярость, но я ничего не сказал. Просто слушал её.

- Он закрывал меня в подвале, — продолжила она, и её голос стал чуть громче. — Он говорил, что таким, как я, место в могиле, чтобы не мешать. Я могла сидеть там часами, иногда днями. Одна, в темноте. Без еды, без воды. Иногда я слышала, как мама ходила по дому, но она никогда не приходила за мной. Она была вся в себе.