Монета желания - Страница 20

— Отец, как же так? Решил ты оставить дядьку Потапа, его не спросивши. Чем он хуже нас? Да и как мы без него? От кого маму и тетю Полину с детьми защищать, да и отец Михаил рядом, подсобит в случае чего.

Он даже сомнения не допускал, что Потап страстно желает сопровождать посольство, считал, что решением своим Петр нарушил мечты друга о ратных подвигах. Плотник промолчал, не желая лицемерить, а кожевник вновь прикрикнул на сына:

— Ну что за неугомонный, тарахтишь, как горох в решете. Живем уединенно, людей по дорогам бродит невидимо, разных, и супостатов немало. Как защитит отец Михаил? Молитвой? Молитва нужна, но не тогда, когда рубиться насмерть надо. Потому успокойся и давай во двор. Работа остановилась, а я хочу до отъезда соорудить мыленку, да воды там запасти, чтоб мать с Алешкой купались свободно. Дров нарубить и сложить в сенях надо, дел много, торопись.

Еще раз метнув на Потапа сочувственный взгляд, но весь мыслями уже в будущих приключениях, Спиридонка вылетел за дверь, едва услышав окрик Петра:

— Ты язык-то попридержи, кому надо — сам расскажу.

— Ладно, не маленький, — крикнул он неизвестно кому, ибо дверь уже захлопнулась, вихрем промчался через первую комнату, где за уже свободным столом расположились женщины с шитьем.

Время от времени матери выходили на крыльцо, чтобы приглядеть за детьми, строившими крепость из мокрого тяжелого снега, — он хорошо лепился и быстро принимал нужные формы. Полина было кинулась за Спиридонкой, узнать, о чем речь шла, но Аграфена остановила:

— Не нужно, Поля. Раз сам не сказал, значит, не может, а мы своими расспросами только смутим парня.

Полина села, сделала несколько стежков, потом отбросила платье с раздражением:

— Ну скажи, чего они там шушукаются? Ведь душа болит, важный боярин просто так в гости не заскочит. А ежели снова что опасное поручат? Мало на нас и так всего свалилось. Ты сама посмотри, что шорник Епифан, что булочник Никифор, да кого ни назови — каждый спокойно живет, со своей семьей, детьми, никакая нечисть у них не мерзопакостничает. Только наши все сражаются, куда-то бегут, кого-то ловят!

Однако Аграфена, которая сама волновалась, ответила спокойно:

— У тех жизнь мирная, потому что другие всегда готовы наперед выйти, да защитить, оберечь. А если б все решили тихо по углам сидеть, то куда бы тот покой и делся. Куда уж покойно медведь в берлоге на зиму залегает, а и то охотники выгоняют.

Полина воскликнула:

— Ах, Граня, ну при чем тут медведь, что ты, право.

Аграфена засмеялась:

— Да ни при чем, я для примера сказала, покой-то кто-то беречь должен, а медведь сам не справляется.

Полина тоже улыбнулась и, продолжая работу, женщины чутко прислушивались к доносящимся из-за двери звукам неразборчивых голосов.

Когда Спиридон выскочил, Потап, понявший, что друг обо всем догадался и избавил его от выбора, открыл было рот, стремясь объяснить, оправдаться, да Петр ни слова не дал сказать:

— Потап, я действительно обеспокоен тем, что семьи остаются в одиночестве. Сам знаешь, беда нежданно прийти может, и с той стороны, с которой не ждешь. Смотри за всем, чаще выходи в город, прислушивайся, что говорят, и соответственно обстановке действуй. За советом иди к отцу Михаилу, за помощью — к гончару Семену, помнишь, он лихо бился на Ключевом поле вместе с нами. Вы, два силача, со многим справиться можете. Теперь иди домой, с Полюшкой там, успокой ее. Скажи, что боярин звал нас в Новгород, у меня там много знакомцев по кожевенной части, а тебе, плотнику, ехать не резон. Он интересуется для своей надобности кожей особой выделки. Больше ничего не говори, и ей, и нам будет спокойнее.

Потап, с благодарностью взглянул на Петра, избавившего его от неприятных объяснений, молча крепко стиснул его руку и вышел, не затворив дверь.

Вскоре послышались прощальные слова, сборы домой, огорченные голоса Алеши и Коленьки, игру которых прервали. Петр вышел попрощаться, и вот они остались вдвоем с Аграфеной.

Петр обнял жену, припавшую лицом к его плечу, и который раз подивился, какой маленькой она ощущается в его объятиях, хоть и ростом высока, и не худышка отнюдь.

— Что, — послышалось приглушенное одеждой печальное ее бормотание, — опять уезжаешь, меня оставляя? А что же Потап, весел был, по нему не видно, что с Полиной расстается?

Разомкнув руки, чуть приподняв жену за локти, он перенес ее к лавке под окном, сам сел рядом.

— Не печалься, душа моя, нужно мне ехать. Ты своим мужем гордиться должна, что большой человек, Федор Адашев, выбрал его как доверенного спутника в важном деле. Хоть и долгим будет расставание, не печалься. Все будет хорошо. Береги себя и Алешку, в случае чего иди к Михаилу. Потап всегда поможет, но ты знаешь, он не велик дипломат, лучше сначала сама подумай. Не забывай и о золотых монетах, что закопаны дедом под яблоней, туда и отец, и я понемножку добавляли. Нужда придет — денег не жалей, лишь бы с вами все было хорошо.

Аграфена удивленно рассмеялась:

— Что ты, в Новгород едучи, мне такие наказы даешь? Да и почему разлука долгая, ведь не пешком пойдете?

«Ну, Потап, — обозлился Петр, — медведь косолапый, да и только. Башка здоровая, как тыква, торчит, а соображения маловато. Ведь сказал же, дома говори Полине, дома, так нет же, выскочил, всем сразу и выложил, что едем в Новгород. Да и я дурак такой, нужно было вместе из комнаты выходить. Как я ухитрился не услышать, что он говорит, дверь-то не затворена была. Одно дело сразу сказать, что недалеко по делу едешь, того Граня и ожидала, с тем и смирилась, а совсем другое — новое да худшее известие объявить. Разлука и год может продлиться».

Он посмотрел в глаза жены, в которых смех заменялся настороженностью по мере его молчания, затем коротко, чтоб дурную весть не растягивать да надежд несбыточных не питать, выложил все, о чем говорено было с Адашевым. Сам говорил, а руки все сильнее сжимали плечи жены, пытаясь передать ей часть своей жизненной силы, потому что ее, в ужасе представлялось Петру, покидала тело Аграфены по каплям с каждым произнесенным словом.

Казалось ему, что собственными руками убивает он самого близкого человека.

Глаза ее почти утратили цвет, став бледными, почти прозрачными. Исчезла всегда присущая этой ясной прозрачности глубина, лицо побледнело, а голова все дальше откидывалась назад, напрягая тонкую шею, как будто Аграфена пыталась отдалиться от слов, произносимых мужем, расстоянием поставить заслон между ними.

Он вскочил, сдернул висевшую шубу, пытаясь удобно уложить жену на лавку, чтоб не лишилась она сознания. Но та отстранила шубу вместе с рукою мужа, выпрямилась, сдернув платок, который всегда ее раздражал в доме и новым, доселе не слышанным жестким голосом, тихо произнесла:

— Не пущу.

Помолчав, добавила:

— А не послушаете, буду с Алешкой бежать за вами, по следам пешком идти, пока не упадем и не умрем вместе. Раз для тебя наша жизнь недорогого стоит, ну что ж, так тому и быть. А с сего часа ничего не хочу слышать о походе твоем, ни уговоров, ни объяснений. Я свое слово сказала, тебе решать.

Она молча поднялась, надела шубку, покрыла голову, взяла уже приготовленную корзинку с едой, отрезом ситца, полотенцами да платками, ровно, без обычного тепла, сказала:

— Пойду, проведаю старушек наших, еще вчера собиралась. Приготовила им кое-чего, да и просто словом перемолвлюсь. Они за всю зиму, по холоду, поди, почти со двора и не выходили.

Не дожидаясь ответа, жена вышла, тогда как ошеломленный Петр остался сидеть на лавке. Аграфена, впрочем, как и он сам, всегда была против расставаний. Частенько плакала, стараясь скрыть слезы, даже если он уезжал ненадолго, грустила, — видно было, что сердце ее неспокойно, болит, но никогда она так резко, мгновенно не отдалялась от мужа, заставляя его выбирать между собой и долгом.

Он понимал, что слишком много она пережила за последнее время, — неизгладимая, видно, вечно суждено ей стоять перед глазами, сцена, когда бояре затоптали лошадьми маленького Алешу. Битва с нечистью на Ключевом поле, совершенный им грех — уничтожение священной книги, — надругательство боярина над Полюшкой, которая как сестра была Аграфене.