Монета Энди Уорхола (рассказы) - Страница 5

Я стал бегать к почтовому ящику ежедневно, ожидая carte-de-séjour. У меня не было сомнений, что мне пришлют «carte-de-séjour privilégiére» — на десять лет. А то и навсегда. Паспорт пришлют! У моей знакомой англичанки была «privilégiére» на десять лет. У драг-дилерши! Если же трудящийся писатель добрался до самого министра, то что еще он может ожидать? Паспорт, конечно…

В марте 1984-го я получил от любезного Потэна копию письма к нему мсье Филиппа, скажем, Курсье, технического советника из другого министерства, из секретариата «семьи, населения и рабочих-эмигрантов». Мсье Курсье писал Потэну, что его начальница — мадам министр — переслала мое досье в Министерство d'Intérieur. «Так как мсье Лимон'оф не работник «salarié»,[20] то наш Секретариат и наше Министерство не уполномочены доставать ему «titre de travail»[21]…»

Вот почему я утверждаю, что все они спят и сидят не на своих местах! Во-первых, я не просил у них «titre de travail». Мне он на хуй не нужен, так как я пишу книги и собираюсь закончить дни свои именно в этом качестве. Во-вторых, ебена мать, ведь я же не просто вербально им все объяснил — Потэну и его секретарше. Я же им справки высылал, что я — свободной профессии, что все, чего ищу — carte-de-séjour. И плюс все это в моем письме на две страницы к министру изложено было, в октябре еще 1983 года. Что ж они, бля, половину октября, ноябрь, декабрь, январь, февраль и часть марта у меня за просто так, за здорово живешь, по мелкой ошибочке спиздили! Не туда досье послали. Да чему ж вас учат, да за что вы наши деньги, которые мы вам в налогах выплачиваем, в говно бросаете… Вы что, читать не умеете? Эх ты, Потэн-Копэн… И вы, мсье министр, с таким количеством секретарш… Да я бы…

В нашем демократическом обществе ты не можешь все эти вполне здоровые гневные реакции выплеснуть в письме к ним. Потому я подавил себя (от подавления, говорят, и образуется у человека рак). Я написал им, что «мэрси за принятие участия. Держите меня, силь ву… в курсе того, что произойдет в Министерстве d'Intérieur». Я только понял, что в запасе у меня времени нет. Что на них надеяться нельзя. Завтра следующее министерство примет меня за инвалида войны в Индокитае или за алжирского харки, просящего пенсию. Нужно решительные действия предпринимать. В другие места стучаться. Сел я за стол и составил список влиятельных знакомых. Позвонил по двум десяткам телефонов. Выяснил методом вычеркивания, что самый мой влиятельный знакомый — мсье (следует уважать, увы) Шарль Окотэ, большой человек в моем издательстве. То есть в котором издают мои книги. Не сам он влиятелен, но женат на дочери бывшего министра, сестре крупнейшей величины в правящей социалистической партии. Людям быть обязанным я не люблю. Просить о чем-то для меня — трагедия. Собрал однако всю свою, как бы это выразиться, наглость, внушив себе, что чего ж я прошу-то, в сущности, не денег, не работу, а всего-навсего бумажку от властей, чтобы властям же и показывать! Разницы им никакой. Если б я и в Нью-Йорке жил, книги мои все равно бы печатали здесь. Разница только в их пользу. Доллары, и гульдены, и лиры — сюда текут… Так о чем же речь. Вдохновившись таким образом, позвонил я мсье Окотэ. Он человек положительный и добрый. Если и есть в нем что отрицательное, я не сумел, значит, увидеть, или он прячет хорошо. Я еще его отца знал в Нью-Йорке, вот совпадение. Поговорил он с женой, и они меня пригласили на деловую встречу. На совместном заседании (супруги и я) было решено, что мадам Окотэ обратится за помощью к мадам Дэферр — оказывается, они не то в школе, не то в лицее вместе учились. В моем простом мозгу тогда не укладывалось еще разделение функций, я подумал, почему нужно к мадам Дэферр, когда ближе бы к брату мадам Окотэ. Но спорить я не стал. Послушно подписал две своих книги и отправил их мадам Дэферр. В Советском Союзе, когда я там жил, во всяком случае, коррупция, на счастье простого человека, была эффективна и разветвлена. В демократии простому человеку трудно, ибо депутаты и начальники боятся ему помочь, проявить человеческие чувства. Узнает пресса — и деятель за то, что он помог простому человеку в жизни, лишится власти. Между тем коррупция — единственное средство борьбы с бесчеловечным законом. Я — за коррупцию. Сколько несчастных готовы заплатить, дабы избавиться от страданий, от которых никаким другим способом не избавиться. И скольким мелким чиновникам нужны деньги в хозяйстве — машину починить, окна сменить в résidence secondaire,[22] мало ли! Но демократия заставляет человека быть бесчеловечным…

Пока книги шли в Марсель. Пока мадам Окотэ контактировала с мадам Дэферр по телефону, кончилось мое recepissé. В грустном настроении сидел я, уже несколько дней как «нелегальный эмигрант», в одной веселой компании, и сосед справа, наглый Рыжий художник, бывший советский матрос, сбежавший с корабля в Канаде, спросил меня, ухмыляясь:

— Что, старичок, невесел?

Обыкновенно я о себе не рассказываю, но ему взял и рассказал. И прибавил оптимистически, чтоб он не решил, что я жалобщик:

— Все это, конечно, как-то устроится. Или Министерство культуры наконец добьется мне carte-de-séjour, или вот мадам Дэферр…

— Глупый ты, старичок, — сказал он мне. — На хуй ты им нужен, этим большим людям? Они тебя в упор не видят. Ты для них — досье. Надо знакомого швейцара в министерстве иметь. Швейцар большей исполнительной властью обладает. Вот хочешь, я с тобой завтра пойду в префектуру и все устрою. У меня там девка одна знакомая сидит в окошке. Хорошая французская девка из провинции. Я ей картинку подарил, сказал, что художник, выспался с ней пару раз, так я себе живу, забот не знаю…

Я встретился с ним в одиннадцать, и мы пришли в префектуру. Вместо того чтобы стать в общую толпу ожидающих входа в зал Норд-Эст, где обыкновенно толпы, он пошел спокойненько к выходу из зала — к «лестнице» Эф. У закрытых дверей стояли два хорошо одетых черных.

— О, бля, тоже трюк знают, — заметил Рыжий с неудовольствием. — Сейчас, старичок, кто-нибудь выйдет, и мы войдем.

— Может быть, лучше через вход?.. — предложил я робко.

— Ты что, охуел? Там час будешь стоять, два, а здесь пару минут максимум. Кто же входит во вход, а, старичок? Только глупые люди…

Я собирался ему ответить, но дверь отворилась, выпуская пару, и Рыжий схватился за дверь. Черные впереди, мы за ними, оказались внутри зала. Зал был набит битком.

— Ужас! — воскликнул я. — Столько людей! Проторчим до вечера…

— На хуй нам ждать, мы джентльмены, — засмеялся Рыжий. — Счас я найду Шанталь, и она все сделает. Все, что в ее власти, во всяком случае.

В белой кофточке, большие серьги-креветки качаются с мочек ушей, Шанталь рассмотрела мои документы.

— Çа va,[23] — сказала она Рыжему, а не мне. — Я сделаю ему документ до июля, а в июле он придет ко мне, и я попытаюсь сделать ему что-то более солидное.

— Согласен, старичок? — спросил Рыжий и, протянув руку в окошко, потрепал префектурную девушку по щеке.

— Artiste-peintre, ты забыл, что мы в общественном месте, — рассмеялась она и встала. — Они все такие там у вас в УэРэСэС? — обратилась она ко мне.

— Нет, — сказал я, — такие, как он — исключение.

— Я догадывалась. В следующий раз вы принесете мне справку от percepteur[24] о вашем финансовом положении, и я смогу…

…Она объяснила мне, кто такой percepteur и где его искать… Через сорок минут, когда мы вышли вместе с Шанталь в кафе на углу рю Сан-Жак, в кармане у меня уже лежал розовый документик recepissé. Акт коррупции был закреплен чашкой шоколада и сэндвичем «крок-мсье» для Шанталь, безалкогольный Рыжий съел сэндвич «жамбон», запивая его томатным соком, и только я выпил два бокала белого вина. Когда Шанталь ушла в префектуру, тяжело поколыхивая сильным телом, Рыжий сказал мне: