Монах - Страница 34

Эльвира прервала его:

— Этот пышный титул, дорогой Лоренцо, заставляет вас забыть о нашем низком происхождении; вы должны смотреть на Антонию не как на представительницу рода графа де Лас Систернас, а как на внучку ремесленника Торридо д’Альфа. Разница между нашим положением и положением племянника и наследника могущественного герцога Медина не позволяет мне надеяться, что ваш дядя одобрит этот союз, поэтому я предвижу, что последствия вашей привязанности не могут не быть гибельными для душевного покоя моей девочки.

— Вы просто его не знаете, дорогая сеньора, если думаете, что герцог Медина разделяет общепринятые предубеждения по поводу мезальянса. У меня есть все основания думать, что он не будет против этого брака, но даже если бы он был против, я могу распоряжаться своим состоянием, а его достаточно для благополучия вашей дочери. Я без единого вздоха сожаления обменяю герцогство Медина на ее руку.

— Вы молоды и благородны, а мой собственный опыт научил меня, что судьба никогда не благоприятствует неравным бракам. Бедная и безродная, я вышла замуж за графа де Лас Систернас против воли его отца. Куда бы мы ни направили затем наши стопы, проклятие его отца нас преследовало. Мой муж возненавидел меня, он упрекал меня в бедности, к которой привел наш брак, он называл меня своим несчастьем и видел во мне причину своих бед и погибели. При этом он был добр, и искренняя привязанность ко мне, которая и заставила его всем пожертвовать, чтобы повсюду следовать за мной, никогда не иссякала. Он бросался к моим ногам, умоляя о прощении, и его раскаяние терзало меня больше его упреков. Наученная опытом, я хочу избавить мою дочь от испытанных мною бед. Без согласия вашего дяди она никогда, пока я жива, не будет вашей.

Сказав эти слова, она встала и пошла в небольшую комнатку за листом бумаги, покрытым выцветшими буквами и как бы изъеденным по краям кислотой. Листок она протянула Лоренцо.

— Прочтите это, — сказала она. — Это стихи. Я нашла их после смерти мужа в его бумагах. Если бы я раньше знала, что его гнетут подобные чувства, я бы умерла от горя. Он написал эти строки, когда уезжал, и душа его была омрачена печалью настолько, что он забыл о жене и детях. Гонзальво покидал Испанию навсегда, а она была ему дороже всего, что есть на свете. Прочтите их, Лоренцо, они помогут вам понять все страдания изгнанников.

Оставив листок в его руках, она удалилась к себе. Развернув его, молодой человек прочел:

ИЗГНАННИК

…[7]

Как только Лоренцо кончил читать стихи, Эльвира вернулась.

— Сеньор, — заговорила она, — мне нечего больше вам сказать. Я надеюсь, что вы теперь поймете причины, заставляющие меня просить вас больше сюда не приходить.

— Один вопрос, сеньора, и я уйду. Если герцог Медина одобрит мою любовь, могу ли я надеяться, что мои желания не будут отвергнуты ни вами, ни прекрасной Антонией?

— Дон Лоренцо, я хочу быть с вами искренней: вы произвели слишком сильное впечатление на сердце моей дочери, и я вынуждена разорвать между нами все отношения из опасения, как бы ее привязанность не стала еще сильнее. Если ваш дядя герцог даст свое согласие, вы можете рассчитывать на наше — мое и дочери, но если этого не случится, вам не на что надеяться. Разрешат вам ваши родственники искать руки моей дочери и жениться на ней — в тот же миг двери моего дома будут открыты для вас; если они откажут вам в согласии — вы всегда можете быть уверены в моей благодарности и уважении. Но вы должны понять, что нам не следует больше видеться.

Лоренцо почувствовал, что беседа окончена, и встал, чтобы откланяться. Он почтительно поцеловал руку Эльвиры и вернулся к себе. Что касается Эльвиры, беседа с ним ее несколько успокоила, и она не без удовольствия рассматривала перспективу подобного брака. Но осторожность велела ей скрыть от дочери лестные надежды, которыми она сама начинала тешить себя.

День едва занимался, когда Лоренцо вновь явился в монастырь уже с папской буллой. Монашки были у заутрени, и он с нетерпением стал ждать конца службы. Наконец аббатиса появилась у решетки. Он потребовал немедленного свидания с Агнес. Лицемерная старуха приняла сокрушенный и расстроенный вид, чтобы сказать, что состояние бедного ребенка ухудшается с каждым часом и что, если он потребует встречи с ней, лекари не отвечают за ее жизнь.

Лоренцо нисколько не был обманут лицедейством аббатисы, но ее ханжеский вид стал выводить его из терпения, он не стал откладывать удовольствия и предъявил ей папскую буллу, потребовав, чтобы его сестра, больная или здоровая, была немедленно ему возвращена.

Аббатиса смиренно взяла бумагу, которую ей протягивал Лоренцо, но не успела она пробежать глазами содержание, как гнев мгновенно смел всякое притворство. Она уставилась на Лоренцо налитыми кровью и ядом глазами, лицо ее побагровело, губы дрожали, и она прерывающимся голосом пробормотала:

— Конечно, сеньор, приказ неоспорим, и мой долг не велит мне уклоняться от его выполнения, но, даже если бы я и хотела, я бы не могла это сделать, потому что сейчас это уже не в моей власти.

И, поскольку Лоренцо едва заглушил недоверчивый и удивленный возглас, она прибавила:

— Повторяю вам, сеньор, что не от меня зависит исполнение этого приказа. Из сострадания к вашим родственным чувствам я хотела постепенно подготовить вас к страшной правде, но теперь у меня нет выбора, и, так как этот категорический приказ предписывает мне возвратить вам Агнес тотчас же, я вынуждена вам сказать без обиняков, что в прошлую пятницу она умерла.

От ужаса Лоренцо пошатнулся, но взял себя в руки. Ему не понадобилось много времени, чтобы прийти к убеждению, что это утверждение — тоже ложь. Побледнев от ярости, он шагнул к решетке.

— Как, — вспыхнул он, — еще пяти минут не прошло, как вы мне сообщили, что она жива, хотя и в опасном состоянии! Сейчас же покажите мне ее, я ее увижу во что бы то ни стало, и не помогут никакие ваши увертки.

— Бог мне судья, — ответила она, отступая, — ваша сестра умерла! Какой мне интерес, скажите пожалуйста, держать у себя эту развратницу? Если бы вы знали серьезность всех ее преступлений, вы бы спасибо сказали, что спокойная смерть облегчила ей переход в мир иной. Она заболела в прошлый четверг, после исповеди в часовне Капуцинов; ее болезнь сопровождалась странными признаками, но она упорствовала, скрывая ее причины. Хвала Мадонне, мы слишком невинны, чтобы отгадать их. Судите же о нашем ужасе и возмущении, когда на следующий день она родила мертвого ребенка, за которым и сама отправилась в могилу. Что, сеньор, вы не пошатнулись от ужаса? Ваше лицо ничуть не выражает удивления и возмущения? Ее бесчестие оставляет вас равнодушным? Вы теперь узнали ее, и ваша привязанность к ней не ослабела? В таком случае бесполезно всякое сочувствие с моей стороны, мне остается только повторить вам, что я не могу повиноваться приказу, который вы мне передали, от каких бы высоких властей он ни исходил, а чтобы вас убедить, что я сказала всю правду, — продолжила она, схватив распятие на груди и поднимая его над головой жестом, проникнутым каким-то священным гневом, — муками Господа нашего Иисуса Христа, пусть отсохнет эта рука, если неправда, что вот уже три дня ваша сестра под землей!