Молот ведьм (СИ) - Страница 44

Девица с минуту нерешительно помедлила, потом ушла.

— Это и есть твоя воспитанница? — монах опустил глаза.

— Да, крестница Гвидо. — Сверху снова донёсся жуткий крик, и Джустиниани содрогнулся. — Господи, он всё ещё кричит?

— Он странно смотрел на тебя, — бросил монах, наливая ему стакан, — словно убить хотел, потом упал…

— Что хотел убить, точно, но не здесь же… — Джустиниани встал.

Руки его замёрзли, и он сунул их в карманы, чтобы согреть, и вдруг окоченел от ужаса. Пальцы наткнулись на холодный металл и… и… Винченцо ринулся к столу, вынул из кармана портсигар и — истрёпанный вольт Пинелло-Лючиани.

Джустиниани с ужасом понял, что произошло: дома он просто сгрёб портсигар и вольт, не глядя, в карман, а потом…

— Дьявол…

— Не поминай нечистого в божьем храме. — Отец Джулио, заметив его волнение, подошёл к столу, — это — портсигар? Ты же не куришь, зачем? А это что за тряпка?

— Это не тряпка… Портсигар… а, это память об отце. — Джустиниани тяжело плюхнулся на стул, — я, стало быть, ошибся. Я сел на скамью, мне просто дурно стало, и придавил его вольт портсигаром, да и сжал боком, видимо, порядочно. Да, похоже, это из-за меня мессир Пинелло-Лючиани корчиться начал.

— И такую же безделушку ты переломил — того, кто сейчас во гробе? — уточнил монах.

Джустиниани, закусив губу, кивнул.

— Это, воля твоя, дьявольщина.

— Ясное дело, Джулио, — Винченцо не любил спорить с очевидным.

Монах поднял голову вверх, откуда снова донёсся пронзительный крик.

— Это grand mal. Три таких припадка подряд — и он отправится на тот свет.

— Сам знаю, — покладисто согласился Джустиниани.

Винченцо было плохо. Мир казался сотворённым эпилептиком. Душа в его теле сотрясалась в конвульсиях. «Наша звезда — это отвратительная коростная жаба среди звёзд, а люди — всего лишь коросты, короста на коросте. Они корчатся, трясутся и бредят, не понимая ничего из того, что с ними происходит…», зазвенело в ушах. Он яростно мотнул головой.

Что за мерзость пытается влезть в него? Свет мерк в глазах.

— Что с тобой, Ченцо? — монах стоял возле него на коленях, пытаясь заглянуть в лицо.

— Бред… В голову лезет несусветный бред. Это не мои мысли.

Лицо монаха побледнело.

— Проклятие для человека — мысль, которая не желает стать молитвой. Разыгравшись, она перекосит тебя и изуродует.

Но Джустиниани уже пришёл в себя.

— Говорю же тебе, Джулио, это не мои мысли. Это мысли дьявола.

— И ты вдруг стал видеть чужие болезни?

Джустиниани поднял глаза на духовника.

— У тебя щиколотка была растянута правая, мениск на левом колене не в порядке, ключица болит — недавно ушиблена.

Монах покачал головой.

— Всё это, сын мой, дьявольщина. Господь попускает людям болезни и скорби для искупления грехов, для изменения порочного жития, за грехи родителей болеют дети, чтобы горе сокрушило их безумную жизнь, заставило опомниться, а так же для недопущения к гибельным поступкам. Нужно, заболев, в смирении принять волю Божью, осознать свою греховность, покаяться и изменить жизнь… На что тебе этот пустой дар?

Джустиниани завёл глаза к потолку.

— Господи Иисусе, что ты мне прописи-то рассказываешь? Я, что, хотел этого? Говорю же тебе — чёрт знает что творится! — взорвался Винченцо. — Мало мне покойников с того света! Я вижу в зеркале, как старуха пьёт силу и молодость из юной красотки, в карты приходит беспроигрышная комбинация — и это трижды после перетасовки полусотни карт! Женщины в свете смотрят так, словно готовы отдаться мне тут же! Письма любовные в карманы суют!

Он вскочил.

— Я ломаю в гневе безделушку — и тот, кого она изображает, погибает! Причём у него поломан позвоночник именно в том месте, где я переломил эту бесовскую куклу! Ещё и неуязвимость мне приписывают! — зло пробормотал он, — впрочем, это вздор. А тут люди начинают проступать насквозь! Я вижу все недуги. А ты говоришь — «на меня не похоже!» Это чёрт знает на что похоже! Я понимаю, стоит хоть раз воспользоваться всем этим, и за мою душу никто не даст и ломаного гроша. Мне без того-то тошней некуда, так ещё и ты с поучениями…

— Ну, прости, сын мой, — монах смотрел обеспокоенно, — однако ты от безделушек этих бесовских избавься, а то мало ли кого ненароком ещё придавишь.

— Избавлюсь, — Джустиниани был утомлён и выглядел убито.

Ну, дядюшка, ну, удружил…

Как был опущен в могилу мессир Оттавиано Берризи, этого Джустиниани так никогда и не узнал. Зато от графа Массерано услышал, что после тяжелейшего трёхчасового припадка мессир Пинелло-Лючиани жаловался на усталость, головную боль, подавленность, потом — уснул. В свете говорили, что несколько дней после припадка бедняга с трудом разговаривал, не мог вспомнить отдельные слова и совершенно забыл, зачем был в храме Сан-Лоренцо.

Сам же Джустиниани приехал к графу Массерано после бессонной ночи. Ночью он перебрал все оставшиеся целыми вольты и решил немедленно раздать их владельцам. Не потому, что эти люди вызывали симпатию, но подлинно из опасения ненароком причинить вред.

Это и сделал, предупредив Канозио и маркиза ди Чиньоло, что болтать о происходящем не следует. Встречали его странно, с растерянностью и испугом, но Винченцо это мало волновало.

У Вирджилио Массерано, когда Джустиниани навестил его, был все такой же больной вид, как в их первую встречу, он сидел с бокалом коньяка, безучастно уставившись в огонь камина. Рядом лежали лист бумаги и перо.

— прочёл Джустиниани и вздохнул.

Сам он подумал, что грехи этого несчастного гонят его из боли в боль, из праздного в пустое, из смертного в гибельное. Мессир Вирджилио стоял у грани отчаяния и был почти покойником.

Джустиниани не стал интересоваться у Массерано, откуда у Гвидо взялся вольт Вирджилио, и какие гибельные желания сделали его заложником дьявола. Винченцо понимал это и сам.

Массерано был единственным, кто не смутился и не растерялся, когда Винченцо протянул ему безделушку.

Казалось, ему было всё равно.

— Вы странный, — пробормотал он. — Я, наверное, должен сказать спасибо. Но это ничего не меняет. Смерть — это практическое убеждение и философская догма, а род смерти — от колдовских шуток до банального апоплексического удара в постели — значения не имеет, поверьте.

— Это не догма, — усмехнулся Джустиниани, — это вершина пессимизма. Грех есть необходимость, зло есть необходимость… Слышали. Но и Христос имеет свои постулаты: святость есть необходимость, и добро есть необходимость. Чем лечиться от греховности, от мелкости, от смертности? Богом, Его безгрешностью Его бездонностью, Его безмерностью. В соприкосновении с Ним мы освящаемся, обретаем бездонность и бессмертие. И смерти больше не будет…

Джустиниани понимал, что говорит напрасно. Смерти не было для него, а этот человек был мёртв. Слабость воли не позволила ему в юности устоять перед дьявольскими приманками мира, он растратил силы в пустоте, зрелость наказала его дурными болезнями и бессилием. Больной и безвольный, он заворожённо наблюдал приближение к себе чудовищного паука — Смерти, а опутывающая его паутина греха не давала ему шансов выпутаться.

— Знаете, — пробормотал Массерано, — как я ненавижу эти проклятые мысли… Мысль навязана человеку, мысль думает и тогда, когда ты упорно не желаешь этого. Мы — мученики мысли. О, если бы измученный человек нашёл смерть, в которой умерла бы всякая мысль без остатка, умерла на все времена!.. Но постойте, я же хотел спросить. Мне почему-то показалось, что вы можете это знать. Помните, в Писании говорится о Тайне беззакония? Я все думал… Тайна. В чём она, по-вашему? Впрочем, о чём это я спрашиваю…