Молох морали - Страница 37
Юлиан Нальянов, опершись спиной о берёзовый ствол, задумчиво смотрел на тихое, едва заметное течение в заболоченной по краям запруде. На слова собеседника он учтиво наклонил голову и чуть развёл руками, словно говоря, что готов удовлетворить его любопытство, однако сам за собой ни малейших странностей не замечает.
Но Дибич не успел поведать Юлиану Витольдовичу ни о его странностях, ни о своих наблюдениях. Со стороны моста послышался всплеск, потом среди кувшинок мелькнуло что-то белое, и на поверхности воды показалось тело. Дибич обомлел, а Нальянов щурясь, пытался рассмотреть утопленника, потом, сбросив куртку и стянув через голову рубашку, скинул ботинки и ринулся в воду.
С трудом преодолев оцепенение, Дибич ощутил, что по всему телу прошла волна дрожи, меж тем Нальянов, который за считанные минуты доплыл до тела, уже тянул его к берегу, потом, поминутно отплёвываясь и злобно морщась, ибо стебли кувшинок мешали ему, вынес на берег девицу в разорванном, превратившемся в желтоватую тряпку платье, и положил её возле того бревна, где до того сидел Дибич. Тот в ужасе попятился.
Это была Анастасия Шевандина. Нальянов отбросил со лба мокрые волосы, тяжело дыша, взглядом палача оглядел утопленницу и очень грязно выругался. Он опустился на колени перед трупом, потом торопливо потянулся к куртке, достал часы, поднялся. Тут глаза его неожиданно вновь обрели величавое спокойствие и заискрились, и, впервые назвав своего собеседника по имени, он торопливо и властно бросил:
— Андрэ, бегите к Ростоцкому. Пусть немедленно вызовет полицию.
— Господи, но… почему полицию? Ведь она… — быстрота соображения и действий Нальянова поразила Дибича, но самого его трясло и лихорадило, спирало дыхание, — может, ещё можно помочь? Говорят, воду из лёгких… Я, правда, не умею… — он растерянно взглянул на Юлиана Нальянова, с волос которого стекала вода.
Тот уже натянул свитер и, промокая рубашкой волосы, смерил Дибича ласково-насмешливым взглядом, словно Ньютон — котёнка.
— Какая вода в лёгких? Вы, что, не видите? — дышал он глубоко и размеренно. — Её платье порвано, грудь исцарапана, на шее — четыре следа пальцев и три косых царапины от ногтей. Её задушили и сбросили в запруду с другой стороны моста. Я услышал плеск воды и только тогда обернулся. Убийца сто раз успел бы удрать. Я никого не разглядел, — дождит, марево. Бегите к Ростоцкому и, ради Бога, поторопитесь. Да, — надев куртку, он с чуть заметной улыбкой наклонился к Дибичу, — если вас не затруднит, сообщив Ростоцкому о трупе, принесите мне от тётки полотенце и сухие штаны. Да и сухое белье лишним не будет. Вода ледяная, будь она проклята.
Дибич резко дёрнулся, бросился было к мосту, от которого их отделяло два десятка саженей, но заскользил ботинками по мокрой траве и едва не упал. Выпрямившись, он остолбенел, увидев, что Нальянов, отвернувшись от трупа, со странной ликующей улыбкой смотрит в небо.
Дибич опомнился и снова ринулся по скользкому глинистому склону к парапету моста.
Мысли его путались. Перед глазами стояло страшное лицо убитой. Он бежал сквозь мокрые ветви ив, вначале пытаясь уклоняться от них, но тогда снова начал скользить по траве. В конце концов, просто ринулся кратчайшей дорогой к месту пикника. Ростоцкого он нашёл в беседке, старик сидел с Анной и Лизаветой. Никого больше не было видно. Дибич на миг запнулся, увидев сестёр убитой, но тут же, отдышавшись, сказал Ростоцкому о поручении Нальянова.
Анна побелела, вцепившись руками в стол, Лизавета смотрела на него недоумевающим взглядом, словно спрашивая себя, не пьян ли он, но Ростоцкий, тоже сильно побледнев, быстро поднялся и бросился куда-то к почте. Дибич почти побежал следом — он не хотел оставаться с Аннушкой и Лизой, боясь криков, кроме того, спешил к Чалокаевой. Как ни странно, просьба Нальянова самой своей обыденностью позволяла ему чуть успокоиться, не думать о произошедшем, выиграть время.
Лидия Витольдовна приняла его в гостиной. Дибич уже сумел немного взять себя в руки, перестал дрожать, и сейчас впервые внимательно рассмотрел эту красивую женщину — дородную, холеную, волевую. Чалокаева выслушала его спокойно, поняла всё с полуслова, вызвала слугу Юлиана, приказала взять смену белья, брюки и полотенце, захватить и чемодан барина, вдруг что понадобится — и бежать к Висконтиеву мосту, найти там Юлиана Витольдовича и всё ему передать. Тот кивнул и исчез. Чалокаева бросила на Дибича ещё один проницательный взгляд — и тут же позвонила, распорядившись подать коньяк.
— Юлиан сказал, что девицу удушили? — хладнокровно спросила хозяйка. Было заметно, что она — подлинно сестра полицейского, в ней не замечалось никакого испуга. — Тело упало с моста на ваших глазах, вы были в это время рядом с Юлианом Витольдовичем? — уточнила Чалокаева, впившись взглядом в лицо собеседника.
Дибич утвердительно кивнул. Чалокаева, откинувшись в кресле, пожала плечами.
— Ростоцкий должен привести или Веньку Вельчевского, или Трофима Болотова. Больше некого. Оба толковы, но, боюсь, в Париж племянничек в мае уже не попадёт, — незаметно было, чтобы это расстроило тётку. Она улыбалась и почти злорадствовала. — Потом Валериан приедет, чего те напутают, поправит.
— А сам Юлиан Витольдович, разве они-с… не помогут следствию? — Дибич удивился вполне искренне.
Чалокаева вновь пожала плечами.
— Захочет — поможет, а не захочет — от рояля не отойдёт. Он — человек прихотливый. Чалокаева, чуть наклонившись к нему, небрежно бросила, — не любит он с дерьмом-то возиться.
Дибич поднялся.
— Однако я пойду, там сейчас начнётся…
Чалокаева задержала его только, чтобы заставить выпить, от чего продрогший Дибич не подумал отказываться, и вручила бутылку коньяка — для племянника.
Обратно Дибич шёл медленно, по пути сосредоточенно размышляя. Поначалу его испугала мысль, что девица задушена. Его пронзило понимание, что некто, только что сидевший с ним вместе у костра, спустя полчаса хладнокровно сжал руки на девичьем горле. Но сейчас он подумал, что напрасно подозревает тех, кто был на пикнике, — ведь кто угодно мог наброситься из кустов на бродившую в одиночестве девушку.
Чем ближе Андрей Данилович подходил к мосту, тем менее понимал своё давешнее волнение. Чего он, в самом деле, разволновался? Кто ему Анастасия Шевандина, чтобы переживать по поводу её гибели? Дибич окончательно пришёл в себя. При этом поймал себя на остром любопытстве — как-то поведёт себя Нальянов? Ему неожиданно вспомнилась девица, которую он видел возле чалокаевского дома на Шпалерной. А что если это была именно Анастасия? Волосы-то похожи, да и рост… Если Нальянов разговаривал именно с Настей, то история эта может приобрести весьма интересный и неожиданный оборот. При этом Дибичу не давало покоя странное выражение, замеченное на лице Нальянова на месте убийства, экстатическое и восторженное. Мелькнуло-то оно, положим, на миг, но мелькнуло. Это точно. Ему не померещилось. В этом он был уверен.
Юлиан, давно уже переодевшийся в сухое, вытирал полотенцем волосы и встретил презент тётки, вручённый ему Дибичем, радостной улыбкой, обронив себе под нос мягкое и ласковое «дорогая тётушка…». Он, не обращая внимания на невысокого полицейского и его людей, суетящихся у трупа, тут же опрокинул в себя половину бутылки, порозовел и, элегично глядя на кувшинки в запруде, кротко попенял Дибичу.
— А всё из-за вас, дорогой Андрей Данилович. Не хотел же идти. Как чувствовал. Бренчал бы себе сейчас на рояле… или лежал бы с книгой у камина. А уж глупость-то ваша и вовсе непростительна: я же просил вас Ростоцкого найти, а не сестрицам убитой всё выкладывать. В итоге — у меня от криков до сих пор в ушах звенит. Это вы нарочно, что ли? — Дибич заметил, что Нальянов вовсе не рассержен, даже благодушен.
— Вы вроде бы называли меня Андрэ, — не обращая внимания на упрёки, обронил Дибич, — А где Анна и Лиза?
— Не люблю фамильярности, Андрэ, но если не возражаете… — Нальянов улыбнулся ему почти дружески, — а барышень к доктору увели, в больницу, что при церкви.