Молодая Екатерина - Страница 15
Нельзя сказать, что София повернулась к брату-жениху спиной и отвергла его дружбу. Напротив, воспитанная в покорности, она была готова стать для Петра и товарищем по играм, и наперсником его тайных признаний. Хотя сами эти признания порой коробили ее. «Он… сказал, что влюблен в одну из фрейлин императрицы, которая была удалена тогда от двора, ввиду несчастья ее матери, некоей Лопухиной, сосланной в Сибирь; что ему хотелось бы на ней жениться, но что он покоряется необходимости жениться на мне, потому что его тетка того желает». Речь шла о деле Натальи Федоровны Лопухиной, которую в 1743 г. после битья кнутом и урезания языка отправили в ссылку. Ее дочь от первого брака – Прасковья Павловна Ягужинская – действительно получила временное запрещение появляться при дворе, а затем вышла за князя С.В. Гагарина.
Подобные истории не могли обрадовать Софию. «Я слушала, краснея, эти родственные разговоры, благодаря его за скорое доверие, но в глубине души я взирала с удивлением на его неразумие и недостаток суждений о многих вещах»85. Фикхен видела в себе «невесту» и считала, что любовные откровения жениха относительно других дам неуместны. Петр же потянулся к ней именно как к единственному человеку, с которым мог быть чистосердечен.
«Не могу сказать, чтобы он мне нравился или не нравился, – признавалась Екатерина в «Записках», адресованных Брюс. – Я умела только повиноваться. Дело матери было выдать меня замуж. Но, по правде, я думаю, что русская корона больше мне нравилась, нежели его особа. Ему было тогда шестнадцать лет, он был довольно красив до оспы, но очень мал и совсем ребенок. Он говорил со мной об игрушках… Я слушала его из вежливости и в угоду ему; я часто зевала, не отдавая себе в этом отчета, но я не покидала его… Многие приняли это за настоящую привязанность; но никогда мы не говорили между собою на языке любви: не мне было начинать этот разговор, скромность мне воспретила бы это… что же его касается, то он и не помышлял об этом, и это, правду сказать, не очень-то располагало меня в его пользу; девушки… любят нежности и сладкие речи, особенно от тех, от кого они могут их выслушать, не краснея»86.
В варианте «Записок», адресованном С.А. Понятовскому, робкие шаги Екатерины и Петра друг к другу описаны иначе. После первой встречи с невестой мальчик пришел в крайнее волнение: «Я ему так понравилась, что он целую ночь от этого не спал, и Брюмер велел ему сказать вслух, что он не хочет никого другого, кроме меня»87.
Положим, впечатлительный юноша мог не сомкнуть глаз не столько от любовного томления, сколько от наплыва эмоций. Однако показательно поведение обер-гофмаршала Отто фон Брюмера (Брюммера): он фактически приказывает воспитаннику гласно заявить, что выбор сделан. Ведь Ангальт-Цербстские принцессы укрепляли собой голштинскую группировку. Но вскоре невеста подтвердила свой первый вывод: «Великий князь любил меня страстно, и все содействовало тому, чтобы мне надеяться на счастливое будущее»88. В последующих редакциях проскальзывает отзвук тех ранних отношений: «Великий князь во время моей болезни проявил большое внимание ко мне; когда я стала лучше себя чувствовать, он не изменился ко мне; по-видимому, я ему нравилась»89.
Что до самой невесты, то она вполне сформировалась и нравственно, и физически. Уже к тринадцати, по собственному признанию Екатерины, она была «больше ростом и более развита, чем это бывает обыкновенно в такие годы». Поэтому вскоре после первой встречи с женихом принцесса «привыкла считать себя предназначенной ему…Он был красив, и я так часто слышала о том, что он много обещает, что я долго этому верила»90.
Как выглядел в тот момент Петр? Педагог великого князя профессор Якоб Штелин записал позднее свои впечатления от только что прибывшего в Россию мальчика: «Очень бледный, слабый и нежного сложения. Его белорусые волосы причесаны на итальянский манер»91. Тем не менее, невесте он понравился.
Что до Екатерины, то она уже могла вызвать нежные чувства. «Говорили, что я прекрасна, как день»92; «я была высока ростом и очень хорошо сложена; следовало быть немного полнее: я была довольно худа. Я любила быть без пудры, волосы мои великолепного каштанового цвета, очень густые и хорошо лежали»93. Эти-то волосы и подвели Екатерину. После болезни она очень подурнела и некоторое время не могла претендовать на благосклонное внимание кавалеров. «21 апреля 1744 года, в день моего рождения, я была в состоянии появиться в обществе в первый раз… Я думаю, что не слишком-то были довольны моим видом; я похудела, как скелет, выросла, но лицо мое и черты удлинились; волосы у меня падали, и я была бледна смертельно»94. В другом варианте сказано еще откровеннее: «Голова была гладка, как ладонь»95.
Императрица прислала великой княгине банку румян96, но никакие косметические ухищрения не могли заменить здоровья. К счастью, девочка шла на поправку. Через некоторое время Елизавета Петровна дала принцессе понять, что та вновь похорошела97. Поскольку великий князь не изменил отношения к невесте после болезни, то нет оснований говорить, будто временное безобразие нареченной его оттолкнуло. Однако вскоре произошел случай, показавший Екатерине пределы «страстных» чувств жениха.
Принцесса Иоганна слишком сблизилась с группировкой Шетарди и позволила себе нелестные высказывания об императрице. Ее письма были перлюстрированы Бестужевым и предъявлены Елизавете. Разразился скандал. Нетрудно догадаться, что вице-канцлер метил не столько в мать, сколько в дочь, ведь разоблачение должно было закончиться высылкой «цербстских побирушек».
«Как-то после обеда, когда великий князь был у нас в комнате, – вспоминала Екатерина, – императрица вошла внезапно и велела матери идти за ней в другую комнату. Граф Лесток тоже вошел туда; мы с великим князем сели на окно, выжидая. Разговор этот продолжался очень долго, и мы видели, как вышел Лесток;…он подошел к великому князю и ко мне – а мы смеялись – и сказал нам: “этому шумному веселью сейчас конец”; потом, повернувшись ко мне, он сказал: “Вам остается только укладываться, вы тотчас отправитесь, чтобы вернуться к себе домой”». Жених с невестой пустились в размышления об увиденном. «Первый рассуждал вслух, я – про себя. Он сказал: “Но если ваша мать и виновата, то вы невиновны”, я ему ответила: “Долг мой – следовать за матерью и делать то, что она прикажет”. Я увидела ясно, что он покинул бы меня без сожаленья»98.
Между последней фразой и остальной сценой явно что-то пропущено, поскольку слова Петра вполне доброжелательны и вывод, который сделала из них Екатерина, не основан на предыдущем тексте. Вероятно, юноша показал, что и он будет покорен воле императрицы. В любовные дела вторглась политика, и Петр, как не раз случится в дальнейшем, спасовал. Отступился от девушки, которая ему, «по-видимому, нравилась». Великий князь, мы с этим еще столкнемся, был трусоват и очень боялся своей тетки.
Произошедшее обидело нашу героиню. «Ввиду его настроения, – писала Екатерина, – он был для меня почти безразличен». Ключевые слова: «Ввиду его настроения». То есть, если бы Петр приложил хоть малейшее старание привязать к себе принцессу, за ней бы дело не стало. По природе София была послушна и с охотой исполняла свои обязанности. Поэтому она готовилась влюбиться в жениха, и тут юноша оказался не на высоте. Хуже того, он продемонстрировал, что интересуется другими дамами.
«Признаюсь, этот недостаток внимания и эта холодность с его стороны, так сказать, накануне нашей свадьбы не располагали меня в его пользу, и чем больше приближалось время, тем меньше я скрывала от себя, что, может быть, вступаю в очень неудачный брак; но я имела слишком много гордости… чтобы даже давать людям повод догадываться, что я не считаю себя любимой… Впрочем, великий князь позволял себе некоторые вольные поступки и разговоры с фрейлинами императрицы, что мне не нравилось, но я отнюдь об этом не говорила, и никто даже не замечал тех душевных волнений, какие я испытывала»99.