Молчание золотых песков - Страница 46

У меня возникла идея. Прикасаясь к этой толстой мягкой проволоке, я понял, что, если ее сгибать и разгибать много раз, она сломается. Я обмотал пару раз свои лодыжки, закрепил проволоку, закрутил плоскогубцами узел и откусил ими лишнее. Если повезет, проволока со временем лопнет в месте закрутки после того, как я сделаю несколько шагов.

Он подошел к Мейеру и наклонился над ним так, что гвоздезабивающий пистолет почти коснулся копчика Мейера.

— Я поставил на одиночный выстрел. Или одиночный гвоздь, Макги. Если вы сможете аккуратно обмотать собственные запястья, вы так порадуете меня, что я откажусь от удовольствия посмотреть, как он прореагирует на гвоздь в этом месте. Проявите смекалку, Макги. Сделайте это хорошо. После Гренады я должен быть осторожным.

Я сделал это хорошо. Даже ухитрился отщипнуть лишний кусок проволоки, прижав плоскогубцы локтем к полу. Держа запястья вместе, прилагая все силы, я постарался сделать так, чтобы не было видно провисшей части проволоки. Дешевые трюки никогда не приносят ничего хорошего, разве что дают человеку, который прибегает к ним, иллюзорную надежду, которая так ему нужна.

Диссо не спеша подошел, наклонился, проверил и откинул плоскогубцы носком ноги. Удовлетворенно крякнув, отошел и положил плоскогубцы рядом с напорным резервуаром. Потом повернулся и размял пальцы.

— Эта штуковина слишком тяжелая, — сказал он и поднял увесистый кусок металла.

Мне показалось, что это кусок стальной трубы, но, когда он пошел к Мейеру, подбрасывая этот предмет, я понял по тому, как он с этим справлялся, что он из какого-то легкого металла — возможно, алюминиевый стержень. Каждый раз он переворачивался в воздухе и каждый раз аккуратно шлепался ему на ладонь.

— Даже не представляю, для чего нам нужны эти штуковины. Ими забито последнее хранилище. Я сам проводил инвентаризацию, чтобы проверить, не крадут ли материалы, мелкие инструменты и прочее. Там я и держал Гарри — в хранилище. Эта штучка — то что надо, идеальный вес и пропорция. Первый раз я взял ее случайно. Зато потом каждый раз, как я брал ее в руки, старина Гарри начинал вращать глазами, как лошадь на арене для боя быков.

Он неожиданно наклонился и молниеносным движением ударил Мейера сзади по правой ноге, повыше колена. Раздался звук, напоминающий нечто среднее между щелчком и глухим ударом. Тяжелое тело Мейера подскочило, оторвавшись от пола, и он взревел от боли.

— Видите? — усмехнулся Пол. — Более тяжелый стержень размозжил бы и кость, а более легкий просто причиняет острую боль. Я экспериментировал с Гарри и зашел слишком далеко. Я слишком долго бил однажды по его большому брюху и, возможно, разорвал там что-то. Бог его знает что. В то время ни один из нас не подумал, что ему придется пойти в банк за деньгами.

— В обмен на Мейера я дам вам любую интересующую вас информацию о том письме.

Пол изумленно уставился на меня:

— На всего Мейера? Живого и свободного? Как наивно. Мейер — труп, и вы — труп. Теперь уже нет никакого выбора. Я мог бы дать, скажем, еще пятнадцать минут жизни Мейеру в обмен на информацию о письме. Он с одобрением отнесется к этому, когда придет время. Но какой в этом смысл? Меня ведь совсем не интересует это ваше письмо. Я кое-что узнал от Мэри, и гораздо больше от Лайзы, и немного от Гарри. Теперь я могу проверить правильность того, что они сообщили, и узнать немного больше. Зачем мне отказывать себе в удовольствии?

— Действительно, зачем? — сказал Мейер хриплым голосом.

— Вы мне оба нравитесь, — проговорил Пол. — Действительно нравитесь. Отчасти причина в этом. Помните, Тревис, как Лайза превратилась… просто в вещь, предмет? Предмет шевелился и издавал звуки, но это была не Лайза. Я чуть не совершил ту же самую ошибку с Гарри. Главное — добиться, чтобы человек осознавал себя до самого конца. А теперь нам надо убрать Мейера отсюда. Привезите сюда, пожалуйста, вон ту ручную тележку, Тревис.

Я привез тележку, по приказу Пола наклонился и, неуклюже подняв, взвалил на нее моего старого друга. Мейер оказался на правом боку. Он скосил на меня глаза и сказал:

— У меня в голове вертится один ужасный каламбур, от которого я никак не могу избавиться, как ты от своих песенок. Будем надеяться, что его сила слабеет.

— Как твоя нога? — спросил я.

— Довольно стройная, я думаю, но некоторые находят ее слишком волосатой.

— Вы что, пытаетесь еще шутить? — удивился Пол.

Мейер заговорил голосом, которым читал лекции:

— Мы часто замечаем при клинических исследованиях, что отвратительные садо-социопатические личности почти не обладают чувством юмора.

Диссо подошел к тележке и, ударив Мейера по плечу, сказал:

— Пошутите еще, пожалуйста.

Мейер, с шумом выдохнув сквозь стиснутые зубы, ответил:

— Боюсь, что я произвел неверное впечатление, Диссо.

— Страшно, Мейер? — вежливо спросил Пол.

— Не поверите, но у меня ледяной ком внутри, — ответил Мейер.

Следуя указанию Пола, я покатил тележку по полу и с трудом затащил ее на пандус. Диссо открыл засов на большой металлической двери и отодвинул дверь вбок. Белый солнечный свет уже превратился в золотистый, поскольку день клонился к вечеру, но был все еще слишком ярким для глаз. Я повез тележку вдоль погрузочной платформы, потом вниз по крутому пандусу.

Я толкал тележку по бетонной дорожке, металлические колеса скрипели и громыхали. Я чувствовал, как с каждым шагом ослабевают проволочные путы, сковывающие лодыжки, и боялся, что они разорвутся прежде, чем нужно. Я пошел более мелкими шагами, ставя ноги шире, чтобы уменьшить нагрузку на проволоку. Мы миновали большие ворота в ограждении и направились в сторону асфальтового завода. Диссо велел остановиться. Он толкнул Мейера в спину ногой и спихнул его с тележки. Мы оказались в зоне загрузки грузовиков, где находился огромный бункер. Бетон здесь был покрыт толстыми, неровными и сухими пятнами асфальта. Пол отстранил меня от тележки и столкнул ее с дороги.

Над нами возвышался квадратный громоздкий резервуар на высоких металлических опорах.

— Взгляните на огромный ком асфальта, вон там, Тревис. Мейер смотрит не в ту сторону и не сможет его увидеть. Вандализм всегда был настоящей проблемой. Ночью прошлого четверга какие-то хиппи, видимо забредшие с пляжа, непонятно зачем вывалили по меньшей мере две тоны асфальта из емкости для хранения. Это вот тот большой резервуар у нас над головами. Он стоит отдельно. Перед окончанием смены в эту емкость загружают то, что осталось на заводе. Асфальт достаточно горячий, чтобы при нашем климате оставаться всю ночь в жидком состоянии, а утром, когда завод начинает работать, его вывозят отсюда на грузовиках. Но в прошлую пятницу утром невозможно было подогнать грузовики под бункер, не убрав бульдозером затвердевшую кучу теплого асфальта с того места, где я сейчас стою. Теперь он, конечно, остыл. И наш старинный друг Гарри Бролл лежит, скрючившись, прямо в середине этого черного кома, надежно, как орех в скорлупе.

Я вспомнил, как меня ребенком брали на охоту и как мой дядя обмазывал куропаток глиной и клал в горячие угли, пока сырые шарики не обжигались до твердого состояния. Когда он их разбивал, перья и кожа оставались прилипшими к глине, а от мяса исходил пар. У меня к горлу подступила кислота и застряла там, потом медленно опустилась обратно.

— А если сегодняшняя проверка покажет еще больший вандализм? — спросил я.

— Вы бесполезно тратите свое время и силы, опровергая очевидное, Макги. Им придется отодвинуть с помощью бульдозера вашу братскую углеводородную могилу к могиле Гарри. Разумеется, в резервуаре сейчас жарче, чем будет к утру. — Он отошел в сторону. — Вот этой рукояткой пользуется прораб. Операция производится вручную. Если я поверну ее в сторону…

Он отвел рукоятку и тут же вернул ее. Черный шар размером со среднюю куропатку ко Дню благодарения выпал из бункера, открыв заслонку, и с шумом упал на запятнанный бетон, превратившись в безобразную черную лепешку размером фута четыре в поперечнике, тонкую по краям и вздутую в центре. Пара свисающих черных нитей опустились на лепешку сверху. Голубой дымок устремился от нее вверх. Мейер издал слабый звук, в котором смешались боль, злость и покорность. Лепешка упала слишком близко от него, обрызгав горячими черными нитями подбородок, щеку и ухо. В тишине я различил отдаленную мелодичную песню полевого жаворонка и раскатистый звук реактивного самолета и почувствовал сладкий, густой, знакомый с детства запах горячего вара.