Мой желанный убийца - Страница 46

Опираясь на руки, закинула голову с золотистыми волосами назад и смотрит туда, где море уплывает в небо. Подхожу сзади, боюсь ее напугать. На таком солнце и такое белое тело. Подруга немного располнела. Зато груди налились и торчат сосками вверх. Полные бедра разведены. Наверное, балдеет от ласкового ветерка, расшалившегося между ног. Боюсь заговорить. Дотрагиваюсь до ее плеча. Оно холодное как лед. Наташка не удивляется, не пугается, не оборачивается.

Обращается ко мне, будто мы давно сидим вместе и болтаем на берегу моря.

— Зачем ты ищешь его? Кто сказал, что убийца достоин наказанья?

Всякий человек на земле убивает сам себя каждым часом, каждым днем, каждым годом собственной жизни. Убийца лишь освобождает от печальной необходимости совершать это самому. Любая самая светлая радость, самая счастливая жизнь — невыносимая мука по сравнению с освобождением души, покидающей убитое тело. Из всех форм, в которых вынуждена существовать скитающаяся в космосе душа, тело, самое пошлое, примитивное, жалкое обиталище. Наша земная оболочка — унизительная ссылка для душ, провинившихся пред Ним. Отойди от меня. Ты пахнешь жизнью и слишком дорогими французскими духами. Никогда никого не ищи. Есть Тот, кто сам тебя найдет. Только повторяй каждый день: «Господи, позволь искупить грех рождения…»

После этих слов Наташка легко соскользнула с валуна и вошла в воду. Море оказалось совсем мелкое, еле доходящее до колен. Провожаю взглядом ее удаляющуюся белую, чуть располневшую фигуру. Через несколько минут она мне кажется маленьким белым парусом в огромном светящемся изнутри голубом море…

Долго не могу сообразить, где нахожусь. Лежу на высокой деревянной кровати. Вернее, утопаю в жаркой перине под большим деревенским лоскутным одеялом. Неяркий тихий свет проникает через морозные узоры трех маленьких окон.

Самая настоящая деревенская изба. В углу темнеют образа. На деревянном столе пузатый медный самовар. Везде кружевные белые салфетки и полотенца, расшитые красными петухами. Возле самовара множество вазочек с вареньем, медом, сливками. В центре горой лежат пирожки и ватрушки. Все готово для чаепития.

Осторожно слезаю с высокой кровати. Пол застелен домоткаными половиками. В избе жарко от массивной русской печки. На ее белой стене нарисованы забавные котята.

И ни души… Как я сюда попала? Сказка «Машенька и медведь». От моих шагов уютно поскрипывают половицы. На бревенчатой стене висит старинный фарфоровый умывальник. Прислушиваюсь. Тишина. Ищу выключатель. Никакого электричества.

Только оплавленные свечи в высоких чугунных подсвечниках. Куда делась моя шуба?

Не могу найти. За окнами слышится знакомый смех. Приоткрываю форточку. Во дворе Бутончик и Маргуша в ярких адидасовских костюмах возятся с лыжами. Замечают меня. Бутончик кричит:

— Ах, соня! Проспала потрясающую лыжную прогулку!

Маргуша бросает лыжи в снег, бежит в дом. Вместе с ней в избу влетает возбужденная радость деревенского здорового воздуха.

— Сейчас будем чай пить, — с порога сообщает она. Коротко обнимает меня, прижимает к своим заснеженным волосам. Чувствую передающуюся от нее бодрость. Будто сама каталась в зимнем лесу. Маргуша налетает на пирожки.

Звенит чашками, наливает из самовара горячий чай. Сажусь рядом. К нам присоединяется раскрасневшийся от мороза Бутончик.

— Оленька, ласточка! Сон у тебя богатырский, — смеется он, шумно отхлебывая чай. — Степан Фомич на руках вытащил тебя из машины и уложил в избе.

Ты хоть бы ресничкой пошевелила. Вот она — молодость. Пей, пей чай, сейчас в баньку пойдем.

Чай с какими-то добавками. Во всяком случае присутствует мята. А пирожки с маком! Боже! Тысячу лет не ела пирожки с маком! Даже забыла об их существовании. Маргуша снова нацепила очки. В них становится еще пикантнее.

Заставляет Бутончика выставить ликер. Он отнекивается, мол, все ждет в бане.

Однако сдается, и на столе появляется бутылка яичного «Болза». Жуткая мерзость.

Но в этой компании и спиртовой гоголь-моголь хорошо пьется. Бутончик такой уморительный. Его круглое с коротко подстриженной седеющей бородкой лицо постоянно меняется. Кажется, его распирает удовольствие от всего, чем он занимается. Гора пирожков тает с невероятной быстротой. Ликер тоже. Никогда не пила столько чаю! Прикрывая лицо большой белой чашкой с синими разводами, наблюдаю за Маргушей. До чего же холеная женщина! Лицо не юное, но без единой морщинки. Зачем закрывает его большими очками? Что-то в ней есть неуловимо татарское, или, скорее, латиноамериканское. Зажигательная сексуальность. Мужики должны тащиться от нее до охренения. Не удерживаюсь, спрашиваю, какой косметикой она пользуется.

— Вот моя косметика, — Маргуша треплет маленькой ручкой налитую щеку Бутончика. — На ночь обязательно накладываю тонкий слой спермы. Даже когда ему не хочется — свое получаю.

Бутончик делает вид, будто сокрушается. Встает:

— Пора, девчонки, в баньку.

Маргуша хлопает в ладоши:

— Ах, Альби нас попарит. Берет меня за руку и увлекает во двор. На улице совсем темно. Только два граненых фонаря горят разноцветными огнями по бокам деревянного терема. Резное крыльцо покрыто ковровой дорожкой. Страшно ступать. Иду вслед за Маргушей. Она тоном гида с гордостью объясняет:

— Здесь русская баня. Мы финскую не любим. Глупая мода семидесятых. Вот холл. Далее трапезная, потом массажная, душевая и парилка.

Бассейн на улице.

— Бр-р-р! — реагирую я. Маргуша смеется:

— Он зимой накрыт. Купаемся в снегу. Степан Фомич к нашему приезду специально из леса чистейший снег привез. Тебе понравится.

Маргуша быстро раздевается. Ее тело покрыто ровным мягким кремовым загаром, отчего кажется молодым и без изъянов. Она почему-то все время широко расставляет ноги и, когда наклоняется, не сгибает их в коленях. При этом оттопыривает попку. Ее попка — моя мечта. Крутая, хоть рюмку ставь. Мне бы такую! Целыми днями любовалась бы ею перед зеркалом. Без очков лицо Маргуши проще и строже. Не успеваю снять трусики, как в холл заскакивает Бутончик. Он в футболке со спартаковской эмблемой и таких же трусах с цифрами "9". Прыгает на одной ноге. Радуется, что мороз крепчает. Прямо морж. Как бы себе чего не отморозил. Не понимаю, мне что — его не стесняться? Во всяком случае Бутончик обнажается с той же скоростью, с какой забежал. И первое удивление. Под его розовым культурным брюшком покачивается жилистый, почти коричневый член внушительных размеров. Дырочка на его головке широко раскрыта. Член похож на бычка. Мы их в детстве в пионерском лагере ловили на самодельные удочки, и они висели на леске с такими же открытыми ртами. Бутончик и Маргуша замечают мое удивление и заливаются горделивым смехом. Обнимая меня с двух сторон, ведут в трапезную. Вот где изобилие! На широком столе чего только нет: зелень, помидоры, фрукты, сыры, какие-то немыслимые рыбы, наверное, осетры. И грандиозный аромат. Пахнет шашлыками, ананасами, киндзой и сыром Рокфор. В углу пылает камин. Садимся на лавки, застеленные цыганскими шалями. Маргуша и Бутончик принимаются метать все подряд. Запросто, руками. Это мне нравится. А еще больший восторг вызывает запотевший графин с томатным соком и стоящая рядом литровая бутылка «Смирнофф». Выпиваем и едим быстро и много. Наконец наступает легкое отупение. Маргуша прижимается ко мне, начинает ласкать. Буквально уделывает меня руками. Шепчет на ухо целые серенады. Какая я необыкновенная, как она меня хочет. Каждую мою клеточку, всю до пальчиков ног жаждет зацеловать, почувствовать губами и языком. А взамен просит моей нежности. Одной рукой гладит мои прекрасные волосы, другой ласкает низ живота, осторожно подбираясь к влагалищу. Отдаюсь ее ласкам и сама желаю доставить ей наслаждение. Бутончик отходит на второй план. Мы обе забываем о нем. Хорошо, что у меня не длинные ногти, руки сами устремляются к Маргушиным губам. Как она меня завела! Когда я занималась этим с Наташкой, то возбуждалась, но недостаточно, чтобы кончить. Поэтому представляла себе мужиков. С Маргушей это неважно. Она меня вдохновляет. Я хочу кончить для нее. Совершенно стирается расхождение между тем, что представляешь и чего хочется на самом деле. Очень редко фантазии, которые возникают в момент страсти, потом хочешь испытать. Но с Маргушей тащусь от того, что она женщина. И я женщина. Завод невероятный. Мы слились в один клубок желания. Тело ее оказалось слишком мягким, даже каким-то ватным. И совсем другая грудь. Тогда, целуя и лаская Наташку, помню, балдела от ее груди. Желание рождалось от ощущения ее тяжести, упругости. У Маргуши довольно опущенная грудь. Мягкая, немного дряблая. Хотя форма еще сохраняется.