Мой самый любимый Лось (СИ) - Страница 41

«Гордая, — подумал Лось с усмешкой. — Упрямая. По щелчку пальцев не отступится; и на угрозы не поведется, сделает то, что хочет, что задумала. Ох и характер…»

Лось склоняет голову, усмехаясь, проводя пальцами по губам, вспоминая ее поцелуи и суровое «ты мой, Лось, я тебя застобила!».

«Главное, чтоб не пометила, как Лассе — зеленкой!»

А освободила Лассе Нинка, кто же еще. Только она, разумеется.

До нее доносились обрывочные сведения о том, что задумали девчонки сотворить с Лассе, но когда — она не знала. Анька, наверное, у Лося научилась чувствовать опасность и на все тревожные вопросы Нины — «когда?!» — отвечала что-то невнятное типа «я передумала» и «ну, может, позже». Но Нина от других девчонок слышала, что все в силе, и удивлялась, почему это Анька ее решила устранить от мести. Удивлялась — и изнывала, понимая, что не может спасти любовь всей своей жизни от надвигающейся беды.

Да, Нина любила Акулу — даже после того, как он ее бросил, даже после вскрывшихся после его отъезда фактов измен. Но в чувстве ее было не столько любви и преданности, сколько меркантилизма и голого, трезвого расчета.

На самом деле Нина была классической лимитчицей со всеми вытекающими отсюда последствиями.

Как и многие до нее, и еще больше — после нее, она приехала покорять Москву из глубинки, из небольшого села с колоритным названием Локотки. Из богатств у девушки были лишь прекрасные внешние данные, природная цветущая красота, русая коса до пояса и желание устроиться в жизни.

Из минусов — Нина не хотела учиться и работать. Ну то есть, вообще. Она находилась в том дивном возрасте, когда еще веришь в сказку и чуди, и надеешься, что однажды тебе повезет, хотя ей не везло никогда и ни в чем. Но надежда погибает последней.

Из института, куда Нина все же поступила, ее отчислили сразу после первого курса, и это было для нее первым серьезным отрезвляющим ударом. Год прошел, а ни один москвич не посмотрел на красавицу Нину заинтересованно, не подал ей руки и не увел в прекрасное радужное будущее, разом решив все ее проблемы. Ее свежесть, ее юность и красота остались незамеченными, и вертясь вечерами перед обшарпанным, старым мутным зеркалом в общаге, Нина, критически разглядывая свое милое девичье личико, приходила к заключению, что она не так уж красива по меркам Москвы.

На самом деле, если б она спросила у всех кавалеров, которые сбегали от нее после пары дней знакомства, что с ней не так, ей бы указали, скорее всего, на ее крайнюю бесхитростность. Не то, чтобы Нина была глупа — нет, но… Актрисой она была отвратительной; и ее бесхитростное желание хорошо устроиться за чей-нибудь счет перло из нее, как опара из кастрюли на материной кухне в Локотках.

Хорошо устроиться; поиметь от этой жизни все — и совершенно не важно, за чей счет.

Особенно потенциальных женихов отталкивала именно эта неразборчивость. Нина вообще не заморачивалась, за кого идти замуж и с кем спать — лишь бы мужчина подхватил ее и одарил пощедрее. Она ластилась буквально ко всем, натужно заставляя себя, что «его надо полюбить, раз уж попался», и это было видно. Она сама себя не воспринимала, как человека, на что-то годного, способного добиться хорошего положения своим трудом, талантом и умениями. Она считала себя красивым телом, и пыталась обменять это — тело, — на выгоду. И люди это видели тоже; и воспринимали ее точно так же.

Получался какой-то замкнутый круг.

Знакомые помогли Нине устроиться в коммуналке после отчисления, с работой тоже — порекомендовали продавщицей в приличный магазинчик, с неплохой зарплатой. Да, не вышло из Нины ученого, можно было б смириться, отряхнуться, и начать жить заново — работать, о чем-то мечтать, и чего-то добиваться.

Но Нина упорно лезла на ту же самую вершину, что не покорилась ей с первого раза.

Нина хотела найти свое счастье в звездной, богатой тусовке, и все свои силы бросала не на то, чтобы накопить на приличное жилье, а на то, чтобы подцепить богатенького Буратину.

Отказывая себе в нормальном питании, Нина могла явиться в ночной клуб и швырнуть все за какой-нибудь коктейль. Тайком выносила из своего магазина вещи — чтобы дома надеть их, сделать селфи, создавая видимость богатой беспечной жизни, и выложить в Инстаграм.

Брала напрокат букеты цветов и опять фотографировалась, томно потупив очи. Якобы поклонник подарил. Да-да.

Перекусывая в обед лапшой быстрого приготовления, вечером томно извивалась перед камерой в красивом нижнем белье в разобранной постели.

И даже кредит взяла, чтобы слегка увеличить грудь по последней московской моде. Сумма на тюнинг понадобилась неприлично большая, и Нине пришлось потуже затянуть поясок на итак тонкой талии. Денег, потраченных ею на зубы, хватило бы, чтоб купить все село.

В блеске ярких огней ночных клубов ей казалось, что вот-вот, и ее счастье ее найдет. Она все так же с надеждой вглядывалась в лица, стараясь встретиться взглядом, зацепить, и понять — вот он, тот, кого она так ждала! Но шли серые дни и шумные ночи, похожие одна на другую, грохотала музыка, лился алкоголь, наполняя кровь счастьем и безграничной, как мир, любовью, а ничего не менялось. Наутро все было обычно и привычно: похмелье, раскаяние и серая тоска.

Ни-че-го.

Поэтому Акула, соблазнившийся на прелести Нины, был для нее единственной удачей, единственным мужчиной, который попытался изобразить ухаживания за ней — и единственным билетом в счастливую жизнь. Последним шансом — в изумлении Нина обнаружила, что ей уже двадцать восемь лет, семь лет прошло с момента ее знакомства с Акулой, и за все это время за ней никто не пытался приударить.

Нет, не так.

Приударить, конечно, пытались.

Дарить цветы, звать замуж пытались, но кто?!..

Работяги с завода?!

Лысенький плешивенький вдовец, живущий в соседнем дворе?

Студенты-малолетки, такие же приезжие, как она сама?!

А Акула — это было то, что надо.

Иностранец — это Нина поняла по едва уловимому акценту, придающему его речи особый шик. Богатый — даже пав низко, Акула за раз мог потратить денег больше, чем Нина за месяц. На фоне отлично одетого, приглаженного и ухоженного Акулы Нина остро ощущала свою ущербность и дешевость. Нищета выглядывала из ее кармана старым телефоном, нищета хлюпала отставшей подошвой сапога по серому месиву снега, нищета бурчала в животе, потому что вчера было блестящее ламинирование волос и ногтики со стразиками…

Нина хотела Акулу; но не как мужчину и не как мужа — она одержимо хотела его как вещь, как подарок на Новый год, как цель, к которой стремишься всю жизнь, как мечту! Он был тем праздничным чудом, которое у нее однажды сбылось, которое она могла осязать, трогать, обнимать, и ей хотелось всего-то повторить его. Потому что это чудо было единственным реальным из всех ее мечтаний.

И она начала действовать.

Во-первых, после того, как Анька поделилась с Ниной новостью о том, что видела Акулу в Москве, она словно нечаянно попалась ему на глаза в холле гостиницы и мило улыбнулась, всем своим видом показывая, что узнала, помнит, но не злится на него. Акуле это понравилось; как и ее восторженный щебет за чашкой кофе, посвященный ему. Так и быть, он допустил эту милую девушку до тела.

Второе свидание Нина выторговала у Акулы в обмен на информацию о том, что Анька улетает в Альпы — уж больно тот навязчиво интересовался ею.

И третье он предложил ей сам, войдя во вкус безотказного секса. Он действительно назначил ей свидание на час раньше, чем Аньке, полагая, что надо немного снять напряжение перед разговором с Лосем — ведь и Лося Акула тоже позвал, чтобы тот накрыл неверную невесту в его постели. Однако, все пошло не так; и когда Акула ни с того, ни с сего позвонил Нине и спешно отменил встречу, Нинка почуяла — вот оно!

— Лассе, но эта Анька, — только и успела выкрикнуть Нина, — она гадость…