Мой портфель - Страница 3
А!… Эти одинокие выступления… эти попытки репетировать что-то с друзьями. Эти попытки что-то доказать. И первая публика. И первый успех. И с поцелуями и любовными клятвами был уволен из театра в 1969 году навсегда! Как сказал А. И. Р.: «Отрезанный ломоть!» Все, эпизод снят!
Рома с Витей уволились тоже. Вот тут прошу запомнить – их никто не увольнял, наоборот, их пытались удержать всеми методами. Витя напечатал заявление на машинке, чем привел шефа в ярость.
В голове вертится фраза: «Партия вам не проходной двор! На каком основании вы сочли возможным прорваться на трибуну высшего военно-политического, ордена Боевого Красного Знамени, общевойскового, ордена „Знак Почета“ Ленинградского Высшего военно-политического мюзик-холла?!!»
В 1970-м мы стартовали. Второй раз за жизнь. Вернулись в Одессу, где тоже не были нам рады, но нам здорово помогла холера 1970 года. Из всех холер самая прогрессивная. Режиссер Левитин, гремя жестью, уехал с криком «жду в Москве», секретарь обкома Лидия Всеволодовна Гладкая переменилась в лице – я ее догнал на улице:
– Спектакль не принят?
– Принят, принят, играйте что хотите.
Такую свободу и изобилие я видел только в день смерти Леонида Ильича, когда была оцеплена Москва и продавцы зазывали в магазины. И в районе радиации. То есть жизнь показывала, что есть несчастья большие, чем плановое хозяйство, и мы повеселились!
Обсервация на теплоходе «Таджикистан», полные бары подозреваемых в скорой смерти, музыка и лучшее, что есть в глуши, – беспорядочные связи (зачеркнуто), знакомства (зачеркнуто), дружба (зачеркнуто), любовь (зачеркнуто), контакты (зачеркнуто), счастье (зачеркнуто).
Первый выезд в Ростовскую область. Первые гастроли. Автобус Фурцевой – «фурцевоз», село Жирновка.
– Эй!
– Чего?
– Артисты приехали.
– Какие еще артисты, елкин дуб?
– Да вот эти, что на афише…
– А, эти? Так у нас не захотели, езжайте в Белую Калитву, может, там захотят.
Так мы ехали по деревням, и никого. Не захотели! Но мы в Ростове перед отъездом записали на телевидении «Авас», вернулись в Ростов – директор филармонии подозрительно смотрит, еще просит остаться. Стулья ставят. Из обкома звонят:
Аншлаг!
Отныне мы влюбились в это слово, в это состояние. Пусть говорит, кто хочет, пусть неполноценно хнычут о массовом, не массовом, если ты вышел на сцену и произносишь монолог, постарайся, чтоб в зале кто-то был. Даже политиков это тревожит, а уж театр обязан иметь успех.
Раб начинает так: «Они виноваты в том, что я…»…Свободный: «Я виноват, в том, что я…» Кровью, потом и слезами полита дорога к аншлагу и стоит он, недолгий, на крови, поте. Да здравствует наша страна – покровительница всех муз. Да здравствует партия – покровительница страны, покровительница всех муз.
«Товарищи, товарищи, здесь режимная зона…» Мало ли что… Мало ли что… Прошу… Прошу…
– Михаил, о чем мне писать, как вы думаете? Я хочу узнать, что сейчас волнует молодежь, я изучаю их жаргон, я специально хожу на рок-группы. Я узнаю, что их волнует, я напишу об этом.
– Пиши, может, и тебе передастся.
Из Ростова после успеха, слишком хорошо отдохнувшие, прямо попадаем на конкурс артистов эстрады, подтверждая железное правило, что невыспавшемуся, безразличному, наплевавшему на все, – везет. Разделяем первое и второе места с Кокориным, которого сейчас заслуженно никто не знает, потому что не надо письма Ленина с эстрады читать, мы до сих пор в них разобраться не можем.
Отныне участвуем в идиотской конкуренции. С одной стороны – герои и лауреаты, которых никто не знает, с другой стороны – беспородные, которых знают все.
Вернулись на ридну Украину в Киев. Я был персонально приглашен к директору Укрконцерта.
– Товарищ Жиманецкий! Крайне рад за вас. Значит, чтоб вам было ясно, сразу скажу: такое бывает раз в жизни. Сейчас это у вас будет.
– Конкурс что ли?
– Та нет. Мы ж не дети. Кому той конкурс здався… Щас я вам скажу. Петр Ефимович Шелест лично вычеркнули из правительственного концерта Тимошенко и Березина и лично вписали вас. Я вижу, вы плохо представляете, что это значит… Это значит: мы з вами берем карту города Киева. Вы, писатель Жиманецкий и ваши подопечные Карченко и Ильцев, ткнете мне пальцем в любое место карты и там будет у вас квартира. Такое бывает раз в жизни.
А мы поехали в Одессу, где посторонние люди нам меняли концовки, где заменяли середину, где вычеркивали и вычеркивали и снова ехали в Киев, умоляли не трогать. А зампред Одессы по культуре Черкасский говорил:
– А я министру говорю, что ж ты все режешь, чем ты хвалишься. В Херсон поехал, снял программу, в Одессе запретил, во Львове срезал, где ты хоть что-нибудь разрешил, скажи. Счас мы з вами зайдем. Вы увидите, какой это жлоб».
Секретарь обкома Козырь: «Что такое, что вы бьетесь, какие проблемы? Записываю целево максимально для исполнения, лично держу на контроле. У нас сейчас горячая пора, орден должны области давать. Мы все света белого не видим.
Так что после 15-го лично займусь. Не надо меня искать, сам найду».
Он искал нас несколько лет.
Одно знаю точно: не просите начальника о поддержке. Конкретно: нужны столбы, провода, гвозди… Пусть он обещает «создать атмосферу», «усилить влияние» – но вы-то не дурак.
Мы помним точно: никогда при подаче заявления об увольнении нам не сказали – оставайтесь, и мы стартовали третий раз. В Москву, в Москву…
Москва известна тем, что там можно потеряться. В Ленинграде и Одессе ты никуда не денешься. И если в Москве ты ходишь по проволоке, то на Украине по острию ножа. Откуда там собралось столько правоверных? Что они для себя выбирают? Что такое антисоветчина, что такое советчина? Поставь палку – здесь будет советчина, здесь антисоветчина, передвинь палку – уже здесь советчина, здесь антисоветчина. И кто кричит «антисоветчина»? Боны. 3 пайками та машинами. Для нормального зрителя – правда или неправда. Он ни разу не сказал «антисоветчина», это говорили только там, на коврах в кабинетах. Что же они защищают?
В голове вертится: «Сила партии в каждом из нас»…
«Да здравствует Советская власть – покровительница влюбленных, защитница обездоленных, кормящая с руки сирот и алкоголиков. Как в капле отражается солнце, так в каждом из нас…»
«Прошу, товарищи, высказываться. Действительно ли это юмор, как утверждают авторы, или мы имеем дело с чем-то другим? Прошу, Степан Васильевич, начинай…»
Москва. Разгул застоя.
«Марья Ивановна, приезжайте ко мне домой, тут один одессит читает, это очень смешно, и Федора Григорьевича берите обязательно…»
Или: «Сейчас, Михаил, секундочку, чуть пива. Добавим пар, сразу хлебом пахнет, эвкалиптика. Давай, Михаил, читай…»
У него аж портфель запотел:
– Товарищи, я извиняюсь, управделами здесь? Мне срочно подписать…
– Вы что, с ума сошли, в костюме, в пальто в парную…
– Я извиняюсь, я в таком белье – жена где-то купила…
– Все снимайте и лезьте вон туда на полку, берите бумагу свою и ручку, он там голый. Степан Григорьевич, к вам тут срочно.
– Ох, ах, ух… Пусть войдет, житья нет.
Эх, застой, ух, застой! Веничком спину давай! По пяточкам. Ух, застой – о – о – горячо! Ух, профессор!
Или: «Степан Григорьевич привел юмориста. Он в обед почитает. У меня виски-тоник». Кабинет на замок: «Читай».
Эх, референты – короли застоя. Какая разница между министром и референтом? Никакой, только министр об этом не знает.
Съезд партии…
– Сюда помещаем группу скандирования. Она работает, в это время армия, пионеры, в 1100 передовики производства, Пахмутова и обед…
После перерыва звеньевая колхоза «Рассвет», две перспективы, одно критическое замечание, две здравицы и пошел ветеран. Затем два воспоминания, один эпизод с первым на фронте, одна поддержка молодежи, связь поколений, здравица и плавно молодой солдат. Опять связь поколений, благодарность командирам, боевая подготовка, слава партии – перерыв…