Мой любимый клоун - Страница 13

И утвердила те же лекарства, что и неотложка.

Роман вызвался сходить в аптеку и обещал позвонить Алисе, чтобы немедленно привезла лимоны и боржоми. Он пританцовывал на ходу от радости. Громко восхищался советской медициной вообще и толстой врачихой в частности.

— Птица, какая она милая, правда? Внимательная такая. Уж она знает…

— Быстро же ты своего Айболита забыл…

А Ромашка:

— Тита-дрита, тита-дрита, ширвандиза-ширванда. Мы родного Айболита не забудем никогда! — Пропел и упрыгал, размахивая потрепанной хозяйственной сумкой.

Алиса приехала раньше, чем вернулся Роман. Привезла молоко, лимоны. Боржоми не достала. Роман тоже натащил молока.

— Теперь у тебя, Птица, только кисельных берегов не хватает.

— С детства не люблю этот пейзаж, — сказал Синицын. — Представляешь: ноги в киселе вязнут, — почмокал губами, изображая звук шагов в кисельной жиже, — приходишь к речке, а она прокисла.

— Молоко может быть можайское, — заступился за сказку Роман. — А кисель из диетстоловой. Знаешь, сверху пленка такая, резиновая, толстая, как батут, слона выдержит.

— А ты по этому киселю верхом скачешь на сером волке. Беззубом, конечно.

— Почему беззубом? — удивился Роман.

— У оптимистов все волки беззубые.

— А сам-то? А сам? — Ромашка хохотнул. — Ты же в каждой лягушке подозреваешь прекрасную царевну. Алиса, ну скажи, что я, не прав?

— Довольно, — сказала Алиса. — Ваше антре окончено. Ване пора давать лекарство и ставить градусник.

И решительно двинулась в комнату, неся чашку и на ходу помешивая дымящийся чай, в котором кружилась лимонная долька, похожая на желтое велосипедное колесо.

Хорошо, что у него нет телефона. Он бы обязательно стал названивать Баттербардтам, и в конце концов отозвался бы на очередное «Алло!» Мальвы Николаевны и наверняка наговорил бы глупостей. Скорее всего, надерзил бы жутко, непоправимо.

«Ну, Птица-Синица, как живешь со своими бутербродами?»

«Вот так и живу. Тебе-то, Челубеева, что за дело?»

А от Лёси никаких вестей. Ну, и что особенного? Телефона у него нет, переслать с кем-нибудь письмо мог случай не представиться, а по почте из Канады письма небось целый месяц идут.

А если Лёся звонила своей матери и просила что-нибудь передать для него, клоуна Синицына?

Пойти позвонить? И услышать: «Нет, не звонила. А вы знаете, Сергей Димедролович, сколько долларов стоит телефонный разговор из Монреаля?» Нет, к чертям!

Но телеграмму, всего в одно слово телеграмму, все-таки могла бы дать ему Лёся? А она даже своего адреса не оставила. Сколько раз он перечитывал ее последнюю записку! Никому не показал, даже Ромашке. Прятал в холодильнике, в морозилке.

Про цирк это она, конечно, в запальчивости так написала. Лёся такая умница… И вдруг «я ненавижу твой цирк». И Ромашке совершенно незачем знать эту случайную фразу. Вообразит себе черт знает что. Вот они послезавтра увидятся в Монреале, и все станет на свои места. Только бы Ванька выздоровел. И, ухаживая за малышом, Синицын с тревогой вглядывался в его лицо.

За время болезни Ванька стал каким-то вялым, скучным. Круглые щеки опали и побледнели, под глазами лиловые тени. Лечится малыш послушно, но температура не падает ниже 37,5, хотя дыхание наладилось и кашель почти прошел.

Сегодня никак не мог сразу заглохнуть положенную таблетку олететрина, пыжился, таращил крутые свои глаза, и Синицыну показалось, что белки глаз у Ваньки пожелтели, как у кота. А может быть, свет от лампы так падал? Абажур-то желтый. Врачу Синицын забыл сказать о своем наблюдении, а она ничего нового не заметила.

— Продолжайте намеченный курс лечения.

Вчера Ванька опять спросил Синицына:

— А когда моя мама приедет?

— Скоро, скоро приедет.

— А какая моя мама? Тетя Алиса говорит, что моя мама красивая и добрая. Только тетя Алиса никак не могла вспомнить, как мою маму зовут. — Малыш улыбнулся. — Тетя Алиса говорит, что она маму всего один разочек видела. А как зовут мою маму?

И уставился в глаза Синицыну пристально, не мигая, как тогда в малышовой спальне.

Лёсино лицо — не то, что на фотографии, смеющееся, а такое, каким в первый раз его увидел Синицын, удивленное, с высоко поднятыми бровями, — на мгновение возникло перед ним и дернуло подбородком: что, мол, глядишь, клоун?..

Синицын с трудом перевел дыхание.

— А это секрет, — с ужасом и отвращением услышал он свой бодренько-фальшивый голос.

— На сто лет?

— Ну, не на сто… Вот мама скоро приедет и сама тебе скажет. Ладно?

— Ладно… — медленно протянул Ванька, продолжая изучать Синицына. И вдруг: — Какой ты смешной, папочка. Ты даже смешнее дяди Романа. Я тебя хочу поцеловать.

И когда Синицын стиснул в объятиях похудевшее легкое тельце, Ванька сказал:

— Когда я вырасту большой, я тоже буду клоуном. Правда?

— Правда, — сказал Синицын, пряча лицо в отросшие Ванькины вихры. — Ты уже клоун. Мой любимый клоун.

Вечером, когда Ванька уснул, Синицын позвонил у двери соседки.

— Добрый вечер, Мария Евтихиановна.

— Запомнили! Ну, как Ванечка ваш?

— Спасибо, ничего себе. Мария Евтихиановна, мне необходимо отлучиться часа на полтора. Вы не согласитесь посидеть у меня, покараулить Ваньку?

— Господи, пожалуйста.

— Это вас не очень затруднит?

— Что вы! Боитесь, не справлюсь?

— Да нет, я…

— Не бойтесь. Знаете, сколько я своих детей вырастила? Девять душ.

— Девятерых? Да вы же мать-героиня!

— До героини не дотянула. Но все в люди вышли. Погодите, я только книжку свою прихвачу.

Он поехал без предварительного звонка. Уверен был, что застанет их дома.

— Птица! А где же Ванька? Ты его оставил одного? — И собакам: — Молчать, тунеядцы!

— Ваньку соседка стережет.

— Святая мать Мария! Так, значит, все в порядке? Завтра Алисочка его забирает, а мы с тобой…

Ромашка раскинул руки, турбинно взревел и закружился по комнате, разогнав собак. «Эх, Ромашка, милый друг! Бывает, конечно, хуже, но нам с тобой сейчас не позавидуешь».

— Я вот тут написал… — Синицын извлек из кармана вчетверо сложенный листок.

— Что это? — Роман насторожился.

— Это в наше управление. — Синицын старался не глядеть на Романа, когда протянул ему бумагу. — Я тут объяснил, как умел. Ты прочти.

Ромашка развернул листок и стал читать. Алиса заглядывала ему через плечо.

Она прочла быстрее Романа.

— Поужинаешь с нами, Сережа? — спросила Алиса, подняв на Синицына спокойные ясные глаза.

Роман все еще глядел в листок и шевелил губами, как малограмотный.

— Нет, Алиса, спасибо. Мне надо возвращаться к Ваньке.

— Да-а, свалял ты ваньку. — Роман тоже старался не глядеть на Синицына, протянул ему обратно листок. Алиса вынула бумагу из Ромашкиной руки.

— Сережа, ты хочешь, чтобы мы передали твою объяснительную в управление? Я завтра передам. Может, все-таки выпьешь чаю?

— Спасибо, не хочется. Роман, скажи, как прошла сегодня репетиция с Димдимычем? Получается?

— Замечательно получается. Великолепно!! Уж во всяком случае гораздо лучше, чем с тобой.

— Я так и думал. Желаю счастливых гастролей.

— Боже мой, — сказала Алиса, — как с вами трудно. Когда вы оба станете взрослыми?

— Я прямо сейчас. — Синицын шагнул и обнял Романа за шею.

Так они стояли некоторое время молча.

— Ах, Птица, — вздохнул Роман, — нелепые мы с тобой люди. Одно слово — клоуны.

И конечно, Синицын остался пить чай. И Ромашка подробно рассказывал, что они придумали с Димдимычем. И как теперь выглядят репризы без Синицына. И кто что сказал, когда Ромашку с Димдимычем смотрела гастрольная комиссия.

А потом разрабатывали план, как объяснить Лёсе отсутствие Синицына в гастролях, и решили представить дело так, что будто Синицын в последний момент вывихнул на репетиции ногу, а про Ваньку пока ничего не говорить.