Мой лучший Новый год - Страница 13

– Ты дорулишь до Бологого или поменяемся раньше? – спросила я, сонно рисуя что-то на запотевшем стекле. – Кстати, а Бологое вообще склоняется? Наверное, нет. Дорулишь до Бологое?

– До Бологое дорулю, – усмехнулся муж, бросил на меня насмешливый взгляд и повернулся обратно к дороге.

Так мы и ехали – останавливаясь на заправках, лопая дешевый шоколад, который в нормальных условиях никто не позволяет себе, слишком вредно, почти опасно для жизни. Болтали о том, чем займемся в Питере. Не так уж много всего можно делать зимой, если не любишь холод. Мы с мужем – как медведи, уходим на зиму в берлогу. Только вот поспать в ней нам никто не дает. Так что всякие там санки-лыжи были не для нас. Оставались музеи, выставки и рестораны. Я не возражала ни против первого, ни против второго, ни, особенно, третьего. Питерские рестораны отличались от московских, особенно тогда, пятнадцать лет назад, когда эта всеобщая глобализация не накрыла город на Неве своими стандартными блюдами и одинаковыми десертами. Не понимаю, что может быть хорошего в том, чтобы убрать маленькие кафе, в каждом из которых можно попробовать что-то новенькое, и заменить их морем одинаковых сетевых штук, производящих на свет одинаковые впечатления. Но, видимо, с коммерческой точки зрения… Слишком много хороших вещей уходит только потому, что они несостоятельны с коммерческой точки зрения.

– Скоро Бологое, – услышала я голос мужа сквозь дрему. Мне ужасно не хотелось садиться за руль, ибо нет большего удовольствия на свете, чем глазеть по сторонам из окна летящей по пустой дороге машины. Но делать было нечего.

– Это где-то между Ленинградом и Москвой, – пропела я и принялась настраивать свою ленивую натуру на тяжелый и долгий труд. Эта схема – вести по половинке дороги – больше нами с мужем никогда не применялась. Глупая на самом деле схема. Слишком долго, слишком большое напряжение, столько часов. Потом мы менялись каждый час или каждые два часа, и от этого возникало ощущение движения, динамики. Ты садилась за руль, зная, что тебе не так уж и долго вести машину. Всегда было видно свет в конце тоннеля. Забавно, что ни один из нас не любит водить. Когда-то любили, но в Москве это проходит быстро. Постоишь вот так в пробках… целую жизнь и начнешь ценить место пассажира.

– Ну что, садись? – сказал он, и снова что-то кольнуло меня в области солнечного сплетения. Не думаю на самом деле, что это являлось знаком или чем-то в этом духе. Если бы существовали и в самом деле такие знаки, разве не научились бы мы их различать и принимать к сведению. Нет, я просто ленилась, не хотела рулить.

– Прямо до Питера? – вздохнула я. Времени натикало – около пяти часов вечера, наверное. Я помню, что было еще совсем светло, хотя день стоял пасмурный. Где-то там, высоко в небе, мягкие облака закрывали солнце, но они являлись тонкими и потому пропускали достаточно света. Снаружи царил такой сильный холод, что это было видно даже невооруженным глазом. Дорога сузилась, а высоченные ели по сторонам дороги, словно скафандрами, сковал снег. Асфальт почти замело, выделялись только серые полосы на снегу, оставленные колесами большегрузов. Только фуры и мы – сумасшедшие странники, уезжающие из одного города в другой в поисках ровно того же самого, что оставили дома.

Узкая полоса посередине оставалась бела, по ней почти никто не ездил, ее использовали только для обгона фур. В условиях таких холодов разметка исчезла под снегом, и машины ехали одна за другой. Где-то впереди кто-то очень медленный портил всем остальным праздник, и мы тащились за тяжелой фурой, не имея возможности разогнаться хотя бы до разрешенных скоростей.

И я пошла на обгон.

Показала поворотником, что собираюсь идти на обгон. Несколько раз я высовывала нос из-за массивной «фурьей попы», чтобы посмотреть, что там и как. Много увидеть не получалось, и в какой-то момент решилась. Вывела машину на узкую белую полоску снега и придавила педаль газа. Я достигла примерно середины фуры, когда поняла, что впереди другая фура, что она движется прямо на нас. Я не знала, с какой скоростью она идет, не могла этого точно просчитать и не понимала, сколько осталось до столкновения, успею ли я проскочить, завершив обгон. Стало страшно, но страх не проходил через блокаду, сформировавшуюся на молекулярном уровне. Я все видела и слышала, но ничего не чувствовала, а словно наблюдала за самой собой со стороны. Помню, как адреналиновый удар разогнал кровь, и стало сложно дышать, но все это – тоже словно на расстоянии. Чувства обострились, и все происходящее как бы замедлилось, как это бывает в кино. Slow motion. Раз, я бросаю взгляд на дорогу, два, я сбрасываю ногу с газа, пытаясь принять решение, три…

– Тормози, тормози! – кричит мой муж. Он кричит в голос, и все, о чем я могу думать, это об этом «тормози». Моя нога ударяет по тормозу в полную силу, и в этот момент я испытываю нечто подобное полету на американских горках. Мне это показалось, конечно, но машина будто оторвалась от земли, летящая вслед за центробежной силой, раскручиваясь на попавшем под колесо льду. Это был момент истины, когда ты понимаешь вдруг с необычайной ясностью, что важно, а что нет, и то, как мало на самом деле зависит от тебя. Одно неверное решение, одно нажатие на педаль.

Дальше последовал удар. Я не знала, с какой стороны его ожидать, не соображала, каков он будет. Мое паникующее сознание не поспевало за реальностью и осознало произошедшее уже после того, как все произошло. Это заняло несколько секунд. Машину раскрутило и швырнуло в кювет. Несколькими метрами левее или правее – и нас бы расплющило о деревья. То место, куда мы влетели, было завалено снегом по самую крышу – метра три. Снег. Наше спасение. Наша подушка безопасности, засыпавшаяся под капот, подлезшая под колеса, заполнившая собой все свободное пространство.

– Господи, – только и смог сказать муж. Мы сидели посреди огромного сугроба. Обе фуры, рядом с которыми все случилось, исчезли каждая в своей стороне горизонта, и мы остались посредине дороги совершенно одни. Где-то между Ленинградом и Москвой. У меня тряслись руки, и вся запоздавшая и уже совершенно ненужная эмоциональная реакция накатила на меня как лавина. Я не плакала, меня просто трясло, словно у меня начался приступ малярии. Я не могла поверить, что мы остались в живых.

Потом кто-то остановился, чтобы узнать, не нужна ли нам помощь. С изумлением мы констатировали тот факт, что совершенно никак не пострадали в ходе нашего полета над дорогой. Настоящий новогодний подарок, маленький «привет» с небес. Я смеялась и закрывала руками лицо.

– Вам из сугроба помочь вылезти? Или машина выйдет сама? – спросил тот, ни имени которого, ни даже внешности я не запомнила. Только теплое чувство человека рядом. Мы не остались одни, мы были на дороге, по которой ездят хорошие люди.

– Нет, сами не выйдем, – сказал муж, потыкавшись несколько раз туда-сюда. Машина влетела в сугроб настолько глубоко, что колеса просто скользили в его глубине, не находя контакта с дорогой. О, контакт с дорогой. Мне потребовался целый полет, чтобы почувствовать, понять раз и навсегда, насколько ненадежный этот контакт между колесами и асфальтом. С тех пор я не верю колесам, постоянно сомневаюсь в них. Опыт прошлого всегда влияет на будущее.

– Я достану трос, – кивнул наш спаситель и нырнул в свою машину. Через несколько минут мы уже стояли на дороге, проверяя работоспособность систем. Снег погнул крышку капота, и ее пришлось прикручивать – она могла открыться на ходу. Разбитая фара. Неужели это все? В это было трудно поверить.

– Спасибо, большое спасибо. – Я кивала, как китайский болванчик. – Кажется, доедем.

– Точно? Проверьте аккумулятор. Заведите машину, – не унимался спаситель. – Вам куда ехать-то? До Нового года всего несколько часов.