Мой личный доктор - Страница 17

— А вы у нас, Ульяна Сергеевна, святая? — летит мне в спину.

— Ну в кабинете директора портки никогда не теряла.

— Правильная, суровая и непробиваемая женщина. И что только Шурик в вас нашёл?

Ничего не отвечаю и всё равно не оборачиваюсь. Веду потерянную и совершенно несчастную подругу к врачу.

— Садись сюда. — Опускаю дрожащую Майку на пластиковое сиденье. — Скажите, пожалуйста, кто к доктору Разумовскому крайний?

Отвечает старушка, сообщаю, что мы будем за ней. Кажется, Константина Леонидовича очень раздражает, когда кто-то не хочет у него лечиться. Надо умолять себя принять, тогда он на коне и прям павлин с редким танцем в брачный период. Но мы посмели обойтись без него.

Ткаченко зачем-то подходит и становится прямо перед нами. Несчастная Майка дрожит. Обнимаю её гипсом.

Чтобы я когда-нибудь в кого-нибудь влюбилась… Ну его на фиг! Лучше отксерокопировать двадцать методических пособий на нашем недоделанном рабочем ксероксе. Да что двадцать, все двести!

— Решили сами прорываться?

Вздыхаю. Поднимаю на него глаза.

— Вы бы лучше кровь пошли в пробирку собирать. Радоваться надо, доктор Ткаченко, сын у вас. Могу надуть для вас голубые шарики.

Он вздыхает, зарывается пятернёй в волосы и смотрит на меня так, будто во всём виновата именно я. Вообще не понимаю, чего он ко мне прицепился? Сижу, никого не трогаю, подругу спасаю от очередной глупости. Через мгновение он мечется в кабинет Разумовского, оттуда сразу же выглядывает медсестра. Называет Майкину фамилию, зазывая нас. Очередь возмущена! Не обращаю внимания и заталкиваю подругу внутрь. Слава богу, она не убегает из кабинета и остаётся на осмотр. Видимо, ей стало невыносимо больно.

Я же прохожу мимо Ткаченко и, даже не глянув в его сторону, решаю пойти к маме. Нам надо ехать домой. Планирую вызвать такси и довезти её на кресле до машины, потом как-то усадить внутрь, дальше дотащить до нужного этажа. И всё это двумя пальцами.

Задача не из лёгких.

— Почему она молчала семь лет? — возникает из ниоткуда доктор Зло и, поравнявшись со мной, начинает никому на фиг не упавший разговор по душам.

— Я не знаю.

— Странно это как-то. Отчего не пришла ко мне сразу?

— Я в ваши любовные перипетии, Константинович Леонидович, желания лезть не испытываю. У неё и спрашивайте.

Он хрипит.

— Можете хоть раз поговорить нормально?

— А почему вы считаете, что я с вами ненормально разговариваю, Константин Леонидович? — Поворачиваюсь и тут же ловлю на себе прямой, как угол в девяносто градусов, взгляд.

— Ну какие к чёрту любовные перипетии, Ульяна Сергеевна? У нас практически ничего не было.

— Было или не было, но результат налицо. Уже сто сорок сантиметров и тридцать килограмм.

— Хватит! Совсем не обязательно, что этот мальчик — мой сын.

— Боитесь? — И снова переплетаемся взглядами.

Из-за высокого роста ему приходится чуть наклоняться, чтобы заглядывать мне в лицо.

— Чушь не несите, Ульяна Сергеевна. Если пацан мой, я скрываться не стану.

Усмехаюсь.

— Какая интересная, однако, штука жизнь: одно неловкое движение — и ты отец.

Возле маминого кресла возникает заминка. Я пытаюсь и так и эдак. Но, учитывая гипс и два рабочих пальца, я могу лишь толкать коляску ногой или задом. Доктор Ткаченко понимает, что мы с ней сами не справимся. По крайней мере, добраться до дома будет сложно, поэтому он вызывается нам помочь. У него ведь закончилась смена.

Я этого не хочу.

— Ждите тут, я сейчас переоденусь и помогу вам.

— Спасибо, Константин Леонидович, мы как-нибудь сами, — объявляю ему вслед.

Но он не реагирует. Надеюсь, Майка просто поедет домой и не наделает глупостей, так-то у неё две ноги и рука в запасе. Нам же нужна помощь, поэтому я, изловчившись, звоню Шурику. Он живёт недалеко отсюда. На работу ему долго, а здесь пять минут пешком. Вот он и поможет нам с мамой.

Кстати о Наталье Викторовне, как только Константин Леонидович возвращается в свой кабинет, она хватает меня за руку.

— Уля! Хватит! Прекрати огрызаться! Ничего ещё не упущено. У нас есть шанс! Посмотри, как он распереживался, что ты про него плохо подумаешь.

— О боже, мама, какой шанс? Естественно, он разволновался, я единственная женщина младше сорока в этом коридоре, кому он ещё не делал детей, — тяжело дышу, пытаюсь двигать её коляску. — Полное разочарование! Это же надо, заделал и забыл, как звать. Ребёнок семь лет рос без отца!

— Глупости какие-то несёшь. Может, Майка придумала. Ну было у них, и что? Ты так-то тоже не девственница, — попрекает меня мама моими двумя половыми партнерами. — Мало ли у кого, чего и с кем было?! Пока теста ДНК нет, мы не будем называть Костю отцом её сына. А то, может, у Майки кто последний, тот и папа.

— Так, всё, я готов. — Вылетает из кабинета Ткаченко.

Одетый во всё тёмное и облегающее, он опять выглядит лучше всех встреченных мною за тридцать пять лет мужчин.

— Спасибо, доктор, но всё-таки не стоит. У вас, Константин Леонидович, наверняка полно послебольничных дел. Собака опять же невыгулянная.

Перед глазами тут же встаёт девушка-собачница.

Мама таращится и беззвучно рыкает. Машет кулаком, когда он, отвернувшись, расписывается в журнале, сдаёт ключи. Медсестра просит его разобраться с картами и, пока он теряет время, в травматологию, запыхавшись, влетает мой верный Шурик.

Слава богу! Кидаюсь ему на шею. Как могу обнимаю гипсом. Сама не знаю, что творю. Он в шоке. Но мне так надо. Понятия не имею зачем. Просто надо, и всё.

— Помоги нам с мамой, пожалуйста.

Мама продолжает таращиться, мол: «Какой на фиг Шурик? Ты вообще, что ли? Как ты могла? Нам нужен настоящий мужик, а не дешёвенький суррогат!»

— Да-да, конечно. Я так рад, что вы меня позвали, Ульяна Сергеевна. Ну не в смысле, что я радуюсь, что ваша мама повредила ногу. Имею ввиду: я счастлив, что вам понадобился. — Прыгает он вокруг коляски, как юный козлик, не зная, с какой стороны к ней подступиться.

Мама ставит локоть на ручку инвалидного кресла и с негодованием вздыхает. Недовольно подпирает щёку. Шурик, резко её развернув, быстро катит к выходу, неловко суетится. Извиняется за неаккуратность. Жутко воняет туалетной водой, явно вылил на себя полфлакона.

Мама, не удостоив его даже словом, лишь поднимает руку, мол: «Да ладно».

Больничные двери разъезжаются, а я оборачиваюсь.

Ткаченко всё так же стоит у регистратуры. Замер, не двигается с места. Больше на своей помощи не настаивает. Его лицо — ещё одна мамина простынь, на этот раз серенькая, цвета бледной поганки.

Глава 19

Со мной происходят какие-то странности. Три травмы назад я была серьёзным, адекватным и, самое главное, взрослым человеком. А теперь я, как трёхлетняя хулиганка в песочнице, радуюсь, что насолила доктору. Да, бабник! Да, нравится всем женщинам на свете! Да, пытался и меня соблазнить, но плохого-то ничего не сделал. Маме вон помог. А то, что Майка, возможно, ребёнка понесла, так это когда было? Я семь лет назад случайно нашему соседу Родиону Палычу в лифчике дверь открыла. Тоже особо нечем гордиться. Мало ли как события складывались? Может, Майка сама на него напрыгнула. Ох, аж неймётся мне от переживаний. Теперь я жалею, что отказалась от его помощи. Совесть мучит. Сердце ноет, и колет в груди.

Всей честной компанией мы усаживаемся в такси. Мама с Шуриком сзади, я впереди с водителем.

— Александр, я очень благодарна вам за помощь…

Оборачиваюсь, в ужасе машу рукой с гипсом. Все в школе зовут оркестровика Шуриком, но не в лицо же. Как-то неудобно. Это же, по сути, кличка.

— Пс-с, мама! Николай Иванович.

— Ты же сама говорила, что он Шурик. Поэтому я решила, что он Александр.

Учитель смотрит то на меня, то на маму, поправляет в недоумении очки. Хороший же парень, а попал в жернова моих медицинских страстей.

Мы с мамой наискосок, она сидит за водителем. Я, стараясь не слишком выставляться из-за кресла, таращусь на неё, пучу глаза. Надо было Шурика вперёд, а мне сесть назад. Как-то всё вышло неправильно.