Мои друзья святые. Рассказы о святых и верующих - Страница 8

Книга была закончена в срок, чему я радовалась как новому чуду святого старца. Придя в издательство, гордо кинула рукопись на стол необычно в тот день приветливому МихАбру, мол, на тебе, кровопивец, и молча, но победно, удалилась. Это, вероятно, и послужило последующему за тем искушению, которое уврачевало мою несмиренную выходку: если приписываешь успех книги молитвам преподобного Серафима, нечего вести себя так, будто вся заслуга этого успеха принадлежит тебе.

Искушение вышло из-за того, что я начала писать книгу «с конца», решив рассказать сначала о блаженной кончине старца, которая с очевидностью свидетельствовала о его святом житии. Не зря сказано: «конец – делу венец» и «по жизни каждого – смерть его»[8]. Смерть застала преподобного Серафима стоящим на коленях, со сложенными крестообразно руками в молитве перед иконой Божией Матери «Умиление». В этот момент обнаружилась и присущая ему прозорливость. Старец Серафим при выходе из монастыря в пустынь имел обыкновение оставлять в своей келии горящими свечи. Монах Павел, пользуясь его расположением, иногда говаривал старцу, что от зажжённых свеч может произойти пожар; но отец Серафим всегда отвечал на это: «Пока я жив, пожара не будет; а когда я умру, кончина моя откроется пожаром». И действительно, когда увидели, что из его кельи повалил дым, обнаружили и скончавшегося старца.

Для меня не было ничего странного в том, чтобы сначала рассказать о святой кончине, которая истинно стала вторым рождением преподобного Серафима – в жизнь вечную; со смертью исполнились для него слова апостола Павла «для меня жизнь Христос и смерть приобретение»[9]. Но это для христианина. Для человека неверующего мысль о смерти вызывает страх и ужас.

На следующий же день позвонил МихАбр и минут пять орал мне в трубку, что я, больная на голову писательша, совсем завралась, ни в чем не разбираюсь, испортила книгу, сорвала выпуск серии, «держу всех за дураков» и прочая, прочая. Я не могла понять, что именно вывело моего издателя из себя. Но в его ругань с крепкими выражениями и слова невозможно было вставить.

– Приходи сейчас же, забирай рукопись, переделывай. Так не пойдет!

– Что не пойдет? – занервничала я.

– Все! – заорал он. – Все! Понимаешь? Сначала люди родятся, а потом мрут, а не наоборот! Ясно, твою мать…

– Но я же про святого, это житие…

– Тем более! Так-то вряд ли будут читать твой опус, а с похорон начать – это полный абзац! Ты как до этого додумалась?

– Не с похорон, со смерти…

– Замолчи! Все! Утром ко мне! – крикнул он и бросил трубку.

Внутри у меня всё тряслось. Невозможно было представить, что к завтрашнему дню МихАбр успокоится: если он сказал, что так не пойдет, значит, так не пойдет ни при каких обстоятельствах, он никогда не брал своих слов назад. Я выпила корвалол и что-то там еще из другого пузырька, но трясти продолжало. Я готова была сдаться: если каждый раз он будет ставить подножку в самом неожиданном месте и орать на меня, заставляя переделывать житие по его образу и подобию… Нет, не вынесет душа поэта…

Но потом все-таки сообразила позвонить духовнику, который благословил читать акафист преподобному Серафиму. Я обзвонила своих воцерковленных знакомых и сообща стали мы воздвигать молитвенный щит.

На следующий день до полудня из издательства мне не звонили. Я тоже затаилась. Но к вечеру сердце снова забилось от неизвестности своей участи. Я набрала номер, меня соединили с МихАбром. Он, кажется, забыл о вчерашнем разносе, машинально спросил:

– Чего звонишь?

– Вы же просили прийти…

– А… – вспомнил он и выдал все свои вчерашние ругательства, но в смягченном варианте.

– Так мне приходить за рукописью? – осторожно поинтересовалась я. В трубке были слышны посторонние голоса: в кабинете происходило какое-то совещание.

– Зачем ты тут еще нужна? Сами разберемся, – сказал он и бросил трубку.

Я буквально запрыгала от радости. Но потом тень сомнения все-таки накрыла душу: как они там «разберутся», чего напортачат с житием? Позвонив на следующее утро в редакцию, я узнала, что МихАбр приказал первую главу о блаженной кончине святого старца поставить в самый конец. И все!

Впоследствии я написала для этой серии еще несколько книг о русских святых. Но больше не позволяла себе – Боже упаси – гордо бросать на стол МихАбру рукописи, но, по опыту зная, что сам святой помогает в написании про него книги, смиренно молила его о том, чтобы книгу приняли и напечатали. Недоумений стало меньше, и они разрешались мирным путем.

После поездки в Дивеево я не виделась с Томой и Валей больше пяти лет, никто из них, кажется, не интересовался вышедшей книгой. Первой позвонила мне Тома. Голос ее был тихий, спокойный, приветливый – не узнать. В ее жизни произошли важные изменения. Ничего она не объясняла, ничего и не надо было объяснять. Муж ее через год после нашей поездки умер от рака. Дочка вышла замуж за отца ее третьего ребенка. Тома купила им четырехкомнатную квартиру. А себе – вместо джипа – небольшой домик в Дивееве, пятнадцать минут ходьбы от Канавки, которая на ее глазах преображается, хорошеет, как и весь Серафимо-Дивеевский монастырь. Звала к себе пожить в любое время и на любой срок. Молится за меня Матери Божией и преподобному Серафиму, с благодарностью вспоминая нашу первую взбалмошную поездку. Валя останавливается иногда у нее, когда приезжает в монастырь, которому много помогает материально: у нее успешный бизнес. И вообще она вышла замуж и в сорок пять лет родила своего третьего сына. Написанную мной книгу о преподобном Серафиме они знают и всей душой приняли. Слава Богу!

Ближе к концу работы над составлением книги о преподобном Серафиме Саровском мой издатель МихАбр потребовал назвать имя следующего святого, о ком предстояло мне писать в серии «Великие пророки». Об этом я и не задумывалась: про батюшку Серафима дописать бы. Но МихАбра не объедешь: пристал с ножом к горлу, мол, срочно говори, кто следующий, в план надо вставлять… Или смерть, примерно так… Не понимал МихАбр, что святого просто так «в план» не вставишь, его изволение на это должно быть.

Позвонила я своей знакомой художнице Татьяне Терентьевне, чтобы посоветоваться.

– Ума не приложу, про кого дальше писать, – пожаловалась я ей. – Вот скажи мне, как из тысяч святых выбрать правильного?

– Задачка… А ты про Ксению Петербургскую знаешь? – спросила она.

– Что-то такое слышала. Ее на Тысячелетие Крещения Руси, кажется, канонизировали.

– Да, в 1988 году. Именно тогда она мне очень помогла.

– Правда? – удивилась я. – Терентьевна! Почему же ты мне ничего не рассказывала?

– Я рассказывала, ты забыла, – сказала она. – А может, не поверила. Или неинтересно было. Я плохая рассказчица.

– Тогда давай снова рассказывай!

И Татьяна Терентьевна поведала мне такую историю.

В то время она работала учительницей рисования в школе, был у нее муж – каких-то «голубых кровей», но с замашками весьма неблагородными. Застала она его однажды в своем же доме с любовницей. Любила Татьяна Терентьевна своего мужа безумно – стихи даже ему писала, поэтому, может, измены перенести не смогла, – супружескую кровать на следующий же день вынесла на помойку. Поступок, конечно, самый решительный: спать теперь можно было только на полу. Муж объявил ее сумасшедшей и после четверти века совместной жизни ушел к своей пассии. В это же буквально время их дочь Ирину постигла та же самая участь: муж бросил ее с двумя погодками сыновьями-младенцами. Ирина от мужниного предательства заболела нервами так, что ухаживать за детьми не могла. Забота о семействе легла исключительно на Татьяну Терентьевну. В первое время приходилось даже возить на работу коляску с младенцами. Трудно рассказать, что пришлось пережить бабушке. Дело было до Перестройки. После нее положение семейства еще более ухудшилось. Иногда не было денег даже на молоко. Дети росли, требовали новых забот и внимания, материального обеспечения. Ирина мало-помалу впала в жестокую депрессию. Она почти перестала есть, много курила, никуда из дома не выходила, лечиться не желала. Молодая бабушка разрывалась между школой, внуками и больной дочерью. На нервной почве у нее появилась сначала сильная экзема, потом стали проявляться и другие внутренние болезни – целый букет. Вот тут она и обратилась к вере, стала преданным Христу человеком, но сил уже не было ни на молитву, ни на хождение в храм. Бывшие друзья и подруги отошли от несчастного семейства. Ситуация, к слову сказать, типичная для новейшего времени… Внуки-мальчишки, прожив в таких условиях почти десятилетие, приобрели весьма неуравновешенные характеры. По временам стал появляться в доме их отец, но своим поведением вносил лишь дополнительную смуту. Он приходил и уходил, не чувствуя за собой никакой ответственности за жизнь сыновей и жены. Жили как на вулкане. Татьяна Терентьевна целыми ночами лежала без сна и без сил, а утром – снова на работу…