Мой дорогой дневник (СИ) - Страница 13

А все из-за того, что я не знала, как поступить.

Игнорировать услышанные слова? Я до ужаса боялась, что они мне не приснились, и послание дневника – смертельная угроза, которая может исполниться.

Я попала в ту же западню, в которой побывали погибшие невесты, если воспоминания бабушки Анилы верны. Может, и они пытались избавиться от дневника? Я почувствовала то горе, которое охватило пакистанскую девушку, когда она узнала о гибели жениха. Был ли он жертвой дневника?

Мне верилось и не верилось, что вселившаяся в дневник потусторонняя сила может легко управлять людскими судьбами.

Санджая, как он и предупреждал, дома уже не было. На кухне спиной ко мне стоял пожилой мужчина. Напевая себе под нос, он что-то быстро взбивал венчиком. Стараясь не шуметь, я пробралась к входной двери, надела кроссовки, и, перекинув через плечо сумку, выскользнула из квартиры.

Первый же таксист оказался не англоговорящим, но с помощью навигатора, наверное, сотню раз повторившего «Аланди роуд», я добралась до места.

– Пачас рупайа, – сказал водитель, останавливая машину у моей виллы.

Я протянула на ладони деньги, и он сам выбрал нужные купюры. Меня совершенно не волновало, обманет меня таксист или нет. Я думала лишь о встрече с дневником.

– Ты где была? – На шум двигателя выскочила Анила.

– Ты почему не в школе? – спросила я, толкая незапертую дверь. Вместо замка в ней зияла дыра.

– Бабушка заболела.

Я знала, что Анила – младшая из восьми детей, но с родителями, кроме нее, никто не жил. Старший брат-хирург второй год находился на стажировке в Англии, куда уехал вместе с женой и детьми, остальные тоже обзавелись семьями и жили в других городах.

– Ты ночевала у него, да? Он уже говорил с твоим отцом?

Я осторожно переступила порог, душа уходила в пятки, а поток вопросов Анилы отвлекал и не давал сосредоточиться на главном – где дневник и появились ли в нем новые записи. Я боялась, что не успею, и он навредит Санджаю.

– Ответь, ты невеста или нет? – не выдержала Анила, хватая меня за рукав рубашки.

– Нет, Анила. Я не невеста, и навряд ли ею буду. Я – джати, а он – кшатрий.

Анила отшатнулась и выпустила из пальцев мой рукав.

Я на своей шкуре только что убедилась, что неприкасаемые до сих пор таковыми остаются.

Мне даже стало жалко девушку, ни разу не задумавшуюся о том, что иностранцы вне варн, а значит, относятся к неприкасаемым.

– Кажется, бабушка зовет…

– Да, иди. Передай ей мои пожелания здоровья.

Анила развернулась и медленно пошла к двери.

– Анила!

Она остановилась.

– Как будет по хинди «Я тебя люблю»?

Не поворачивая головы, она ответила:

– Мэйн тумсэ пьяр картхи хун.

– Я обязательно скажу это Санджаю.

– Ему не разрешат на тебе жениться. У него отец генерал, а ты …

– Джати, – закончила я за нее. – Но ты ела со мной из одной чашки, преломила чапати, стала сестрой. Что изменилось после моих слов? Я стала другим человеком?

Анила не ответила. Она просто убежала.

Дневник лежал там же, где мы его оставили. Я села на корточки и долго рассматривала вполне миролюбиво выглядящую вещь. Золотое тиснение поблескивало в утренних лучах солнца, а ленточки были такими чистыми и гладкими, словно их никогда не развязывали. Я провела пальцем по тому месту на обложке, где вчера видела след от пули. Ни трещинки, ни вмятины.

Когда я решилась взять дневник в руки, опять испытала острое желание писать.

– Хорошо, я сделаю все, что ты просишь, – обратилась я к адской вещице, перенося ее на стол. – Только не трогай его.

Произнести имя мужчины я побоялась.

Я открыла дневник и пролистала первые страницы, вглядываясь в строки – никаких изменений. Все восклицательные знаки восторженной дурочки оказались на месте. Но когда дошла до той, где я впервые упомянула Санджая, и где он спрашивал у дневника «Что ты хочешь?», не нашла ни выжженного места, ни черной кляксы. Совершенно чистая страница. Последний абзац заканчивался на моих словах о йоге, которого я так и не встретила.

Дневник предлагает мне мировую? «Начнем с чистого листа» – так надо понимать его «самоочищение»?

«А где же йог?» – написала я.

Из-за стены за бассейном послышалась негромкая музыка. Чистый женский голос пел тягучую песню, в которой, как мне казалось, повторялась одна и та же фраза.

Ом! Сарвешам свастир бхавату

Сарвешам шантир бхавату

Сарвешам пурнам бхавату

Сарвешам мангалам бхавату.

(Ом! Пусть благо будет у всех,

Пусть мир будет у всех,

Пусть удовлетворение будет у всех,

Пусть процветание будет у всех.

Мантра)

Я поднялась на скамейку у бассейна и заглянула в соседний двор. Там в позе лотоса сидел полураздетый старик. Его глаза были закрыты, спина выпрямлена. На коленях он держал ладони, обращенные к небу.

– Вот тебе, Ильсиюша, и йог. Просила – получай, – произнесла я, возвращаясь к дневнику.

Скажи мне кто-нибудь месяц назад, что я буду подчиняться требованиям вещи, шантажирующей меня смертью близких или чудесным образом исполняющей желания, посчитала бы этого человека сумасшедшим.

Я стояла над дневником и смотрела на чистую страницу, где совсем недавно полыхали ненавистью слова. Дневник стер их, словно ему самому было плохо от выброшенной отрицательной энергии. Я никогда не положу камень в протянутую руку, пусть при этоми веду себя как наивная мечтательница, пытающаяся договориться со злом.

«Здравствуй, мой дорогой дневник», – написала я, обращаясь к нему так же, как тогда, когда верила, что делюсь секретами с другом. – «У меня есть еще одно заветное желание. Хочу, чтобы в этом доме все были счастливы, исчезла злость и ненависть, воцарились любовь и доброта».

На моих глазах слово «любовь» растаяло, словно его и не было.

«Что случилось с любовью?» – написала я.

«Ее нет. Только ложь и предательство».

«Кто тебя обидел?»

«Мужчина».