Мой большой... Босс (СИ) - Страница 6

И за инстинкт самосохранения, конечно же.

Потому что ответ моего спасителя вообще никак не похож на простую поддержку моей глупой инициативы. И не факт, что он меня захочет отпустить теперь.

Темнота улицы, тишина, такая, какая обычно бывает в деревне летом, все это делает мир вокруг нас маленьким, интимным. И в этом мире он — мой хранитель и одновременно пленитель.

Мне кажется, что, даже захоти я сейчас все остановить, не смогу. Темирхан не услышит и не захочет этого сделать.

Здесь, в моей маленькой Вселенной, хозяин — он.

Хорошо, что я не желаю все прекращать.

Наоборот, его ответ пробуждает во мне что-то невероятно мощное, чувственное, кажется, что я горю в его руках, плавлюсь, умираю. С трудом осознаю, что меня уже не просто держат, меня гладят, основательно и грубовато, сминают ягодицу через джинсы прямо, а ощущается это так, словно по голой коже — сильно, жестко. Дышать мне давно уже нечем, только беспомощно держусь за широченные печи Темирхана, прижимающего меня все сильнее и сильнее.

А через секунду меня подбрасывает вверх, испуганно и растерянно цепляюсь за его плечи, машинально обхватываю ногами бедра… И замираю, осознавая, наконец, происходящее.

Мы посреди улицы, Темирхан держит меня одной рукой под попу, как ребенка, легко и совершенно не напрягаясь, а второй рукой продолжает гладить по спине. И целует, абсолютно по-взрослому, проникая языком в мой рот, настойчиво, не давая вздохнуть, опомниться…

Мои жалкие усилия удержать голову над водой, гаснут, и я погружаюсь во тьму. Он меня туда тащит, словно не ураган теперь, а водоворот. В глазах темнеет, мысли, едва появившись в голове, тут же уплывают на поверхность, никак не затрагивая меня, идущую ко дну.

В какой момент трещит моя футболка, в какой момент застежка лифчика отстреливает, словно в давно виденном популярном фильме… Там героиня кричала, что не виноватая она…

Не мой вариант, однозначно не мой.

Я виновата в происходящем.

И плевать…

Так хорошо, так сладко, так безумно мне никогда не было, никогда.

И я тянусь к источнику своего безумия, чтоб повысить градус. Его надо повышать, все во мне горит и требует продолжения.

Я не знаю, какого, опыта совершенно нет в этой теме, но и не дура все же, несмотря на общее мнение на эту тему окружающих.

Огромный, несдержанный мужчина — не тот, с кем нормальной девушке стоит проводить ночь. Первую. Получать первый опыт.

Но кто сказал, что я нормальная?

Губы скользят по нежной коже шеи, ловя то неизвестное мне до этого момента сладкое местечко, от которого по телу дополнительная дрожь, и я, не в силах сдерживаться, вонзаю ногти в мощную спину, прогибаюсь так, чтоб еще больше получить его ласки, дышу с всхлипом и, кажется, плачу… Наверно, потому что глаза щиплет. Слезы текут… Это такая дикая реакция на удовольствие. На сладость и безумие происходящего.

Губы ловят мои слезы…

Замирают…

И все прекращается.

Большие руки на моей попе разжимаются, я растерянно скольжу вниз, прямо по груди своего спасителя, кажется, ему это приятно… По крайней мере, пальцы на мгновение сжимаются, словно тормознуть хотят мое скольжение, но затем, наоборот, надавливают, да еще и отстраняют сразу.

Я стою, все еще шальная, безумная, красная, с распухшими губами и залитым слезами лицом.

Темирхан придерживает меня за плечо, аккуратно, чтоб не упала, а второй ладонью приподнимает за подбородок, смотрит своими невозможными горячими глазами, на дне зрачков затухает безумное марево. В котором мы чуть было не утонули.

Сейчас на его место выходит забота и… досада?

— Не плачь, козочка, — хрипит он своим низким, грубым голосом, затем утешительно стирает слезы с моих щек, — я виноват, напугал… Прости.

Я не хочу, чтоб он просил прощения за то, что я сделала! Это я! Все я! Он просто… Поддержал…

Мне становится невероятно стыдно за произошедшее.

Весь боевой настрой куда-то пропадает, и остро ощущается сама дикость ситуации.

Я сошла с ума. Определенно. Может, в самом деле стоило к врачу? Может, Гарик ударил сильнее, чем мне показалось сначала?

Иначе с чего бы мне так себя вести?

С чего бы мне набрасываться на человека, которого второй раз в жизни вижу? Позволять ему себя трогать, тискать. Целовать.

Он все еще стоит, не отпуская мой подбородок и жадно изучает зареванное лицо.

Наверно, я сейчас на редкость ужасно выгляжу… Наверно, глаза красные, и нос красный… И щеки… И вообще…

Стыдно. Так стыдно!

Веду подбородком, пытаясь высвободиться, но он не позволяет. Удерживает силой, кажется, даже не замечая этого.

И смотрит на меня. Взгляд его тяжелеет опять, рука на моем плече не помогает стоять ровно, а… Принуждает.

И в глазах… Что-то страшное. Такое… Мрачное. Он — совсем не добрый человек, не пушистый мишка, каким я могла бы его принять в самом начале, когда спаслась от домогательств Гарика.

Нет, теперь я вижу, что Темирхан — совсем не прост. И то, что сейчас здесь происходило, и, возможно, еще произойдет… Я не смогу контролировать.

Как изначально не могла, хотя думала, что это все — моя инициатива.

Но нет.

Я здесь ничем не управляю.

Все в его власти.

Губы болят, хочется прикоснуться к ним, хочется облизнуть, но я этого не делаю, конечно.

Просто смотрю, завороженная, в черные зрачки, падаю в их обволакивающее безумие… Опять тянусь, против воли, к нему…

И в этот момент он моргает, окидывает взглядом мое лицо, рассматривает свою руку на плече, затем торопливо отпускает подбородок и отступает на полшага. Тоже торопливо.

— Прости, я не… Черт… — он раздосадовано проводит пятерней по короткому ершику волос, — я вообще что-то… Прости. Иди в дом скорее.

Я медлю, пытаясь придумать, как сказать ему «спасибо», прикладываю руку к груди, с удивлением понимаю, что рубашка на мне расстегнута до белья. И белье это видно. И ему тоже видно.

Когда это случилось? Когда он успел?

Изумленно и стыдливо сжимаю полы рубашки, ощущаю, что лифчик висит только на плечевых лямках, сзади расстегнут… Поднимаю взгляд на своего спасителя и опять натыкаюсь на безумие в черных зрачках.

Темирхан рассматривает мои пальцы, судорожно сжимающие рубашку на груди, скользит взглядом по горлу, где, наверняка, уже расцвели следы его поцелуев, затем — на измученные им же губы.

Сглатывает.

— Иди в дом, Майя. Сейчас. — Голос его глухо скрежещет, словно Темирхан перебарывает себя, заставляет говорить то, что совсем не хочется. Я все-таки опять пытаюсь поблагодарить, но он неожиданно выдает длинное витиеватое ругательство и уже рычит, без всякой осторожности, — иди, я сказал! И дверь запри! Быстро!

Последнее приказание уже таким низким рыком отдает, что по коже стремительно бегут мурашки, и я послушно бегу мимо него, словно зверь, затаившегося в темноте, и торопливо запираю дверь, хотя никто в деревне этого никогда не делал.

Но он приказал, и я не могу ослушаться.

Прохожу мимо большой комнаты, где стоит здоровенная печь, прямо в свою маленькую, девятиметровую светелку, как ее называет бабушка. Подбегаю к окну, не зажигая свет, вглядываюсь в темноту. Сердце стучит, колотится в горле, дышать буквально нечем.

Он там, во мраке, не ушел.

Я его не вижу, но, мне кажется, чувствую.

Он стоит, смотрит… И решает, что делать. Не просто так он приказал дверь запереть. От него. Да.

Мне одновременно страшно, тревожно и… И сладко.

Я не могу понять, хочу ли, чтоб он решил все… И не могу понять, какое решение мне понравится.

В крови шкалит адреналин, в глазах и висках стучит кровь. И даже дышать больно.

Темнота за окном пугает, там прячется зверь. И я… Хочу, чтоб он меня нашел. Хочу?

Но через мгновение вижу, как темнота зажигает сигарету, на полсекунды выхватывая скуластое, заросшее жестким волосом, лицо.

А затем слышатся тихие шаги. И огонек сигареты удаляется.