Могила Азиса. Крымские легенды и рассказы - Страница 39

   Уже вечерело, когда Айваз спустился к большой татарской деревне Корилезу.

   -- Эй, куда гонишь баранов?

   -- К Смаилу, милостивый ага, к резнику, ага!

   Услышал Айваз голоса внизу: один был повелительный, хриплый, другой -- тоненький и льстиво-почтительный. Перед глазами Айваза была картина поистине необычайная: над речкой, возле мельницы, на зеленом пригорке пестрел разостланный ковер, на котором покоилась толстая и жирная особа с круглым животом, не менее обширным, чем самый пригорок. Длиннейшая черешневая трубка, с крупным янтарем, дымилась, как вулкан, на мясистом пригорке, и за животом и дымом едва можно было различить полное лицо с отвислыми щеками и огромными черными усищами. То был сам Арслан-Ага Хапланджик, корилезский помещик, один из первых богачей всей округи. Он был облечен в маленькую баранью шапочку и широчайший желтого цвета пиджак из легкой материи. Ворот его рубашки был расстегнут, и толстая потная шея в складках выступала всем своим зобом наружу. Ноги, напоминавшие скорее два обрубка могучего дуба, были сложены по-турецки под животом. Весь вид Арслана-Аги Хапланджика несколько походил на каменного китайского божка-истукана, неподвижно сидевшего в своей храмине. Только тяжело пыхтевший от жара живот, сопенье и храпенье, испускаемое ноздрями, и клубы дыма, выходившие изо рта и трубки, говорили, что божество дышит. В довершение сходства, проходившие простые татары и даже важные муллы в своих чалмах, почтительно склоняясь, целовали ручку этого тучного идола. Возле него, скрестив руки, как жрецы или брамины, стояли двое слуг, беспрестанно подававших ему кувшин с кислым питмезом и новую трубку. Арслан-Ага с высоты холма обозревал свои владения, спрашивал проходящих и делал кейф после обеда. Уже по одному благоговению, с которым относились к нему татары, можно было судить о его огромном богатстве и влиянии. Рода он был не особенно древнего и далеко не происходил из тех пяти знаменитых семейств беев и мурз, которым сами крымские ханы оказывали большое внимание. Зато поля его были необозримы, стадам его не было счету, и даже знаменитый пещерный город Мангуб-Кале входил в черту его владений. Одним своим словом он мог обездолить или осчастливить любого простого татарина. Само мусульманское духовенство заискивало его милости. Мамон, требовавший жертв, лести и поклонения, едва ли пользовался большим почетом.

   Айваз, остановив своего коня на уступе горы над дорогой, неподвижно и с удивлением смотрел на толстого агу и его живот. Но едва заметили Айваза узкие заплывшие жиром глазки Арслана и разглядели его мурзацкий богатый наряд, Арслан пошевелился и сделал знак своим слугам. Один из них молодой татарин, бегом бросился к Айвазу и низко поклонившись, сказал:

   -- Хош хельденыс, с приездом, мурзам! Арслан-ага просит тебя заехать в его дом и отведать его пилава. Я провожу тебя, мурзам!

   Айваз улыбнулся и спросил: "А у вашего аги есть продажные лошади?"

   -- Лошадей много, мурзам, хорошие лошади! Только наш ага их не продает. Для гостей у него всегда есть и постель, и еда, и лошадь. -- Слуга опять поклонился и показал рукой на дом Хапланджика. Арслан-Ага был очень гостеприимен. У него в усадьбе имелся даже особый флигель для заезжих гостей, где все было к их услугам. Целая маленькая гостиница на восточный лад. В ней никогда не переводились посетители. Арслан-Ага не принимал их у себя в доме, но сам являлся к ним побеседовать и пообедать вместе. Остальной день гости были свободны и могли делать в его усадьбе все, что им заблагорассудится. Они никогда не уезжали от щедрого аги без какого-нибудь подарка, который по ценности соответствовал рангу, званию и положению посетителя. По своим привычкам Арслан-Ага напоминал маленького восточного властителя и сохранил многие обычаи старины.

   -- Пожалуй, мурзам!

   Айваз подумал и, дернув за уздечку лошадь, последовал за слугою.

   Усадьба и дом Арслан-Аги были расположены на горе и занимали большое пространство. Справа и слева обширного двора тянулись бесчисленные хозяйственный постройки: сараи, конюшни, овчарни; невдалеке от них стоял флигель для приезжих, а за высокой стеною, напоминавшей крепость, наполовину виднелся двухэтажный дом самого аги. Все эти строения были из белого камня, ярко блестевшего на солнце. Они смотрелись прочно и весело, но ни дерева, ни зелени нигде не было видно. Может быть, там за стеною дома и был сад, но он скрывался от любопытного взгляда. Эта каменная ограда придавала жилищу аги какой то таинственный и замкнутый вид. Почему он не допускал никого переступить порог своего дома? Что он скрывал за этими каменными стенами? Уж не сокровище ли великолепного гарема ревниво оберегалось там железными замками и тяжелой дверью? Айваз невольно посматривал на темные окна и балконы дома, но там все было тихо, и не шевелилась ни одна занавеска из дорогой шелковой ткани... Зато на дворе все было в движении. Громадные каменные загоны овчарни, говорившие о богатстве аги, ожили. Отары были еще в поле, но сотни жбанов, кувшинов и котелков уже приготовлялись для доения. Работники--татары сновали по двору и загонам в ожидании возвращения стад. Где-то слышалось ржанье лошадей и лай собак. Солнце тихо садилось за окрестные горы, и через минуты белые строенья усадьбы окрасились в нежный розовый цвет.

   Слуга придержал стремя Айваза, указал ему на двери флигеля и повел его лошадь в конюшню.

   В главной общей комнате флигеля был уже один гость: какой-то невзрачный черноволосый человек неопределенного вида, не то еврей, не то грек, говоривший однако по-русски. Вероятно, какой-нибудь заезжий торговец из Бахчисарая. Заложив руки в карманы, он стоял перед окном и смотрел на двор. Не успел Айваз совершить омовение намаза, как слуги стали подавать ужин. На столе дымились жирный рисовый пилав, сочные чебуреки и целая половина жареного барана. Все это было подано на пестрых глиняных тарелках и жестяном блюде. Салфеток и вилок не было, одни ножи с роговыми ручками лежали у каждого кушанья. Вскоре дверь распахнулась, и в нее, любезно осклабясь, ввалилась грузная особа гостеприимного аги. Казалось, что сам Чатырдаг, сотрясая землю, тронулся с места и всею своею громадой надвигался на Айваза и маленького человечка, сидевшего с ним за столом. Гости встали и обменялись обычными приветствиями с хозяином.

   -- С приездом, мурзам, с приездом! -- говорил ага, протягивая руку и тяжело усаживаясь на диван у стола. --Подай-ка сюда питмез и каймаку, да побольше, Уссейн! Захвати еще кувшинчик бузы... -- повторял он, пыхтя и отдуваясь.

   Наступило молчание. Все громко жевали, посматривая друг на друга.

   -- А что, ага, -- сказал наконец Айваз. -- Правда ли, я слыхал, вы большой любитель лошадей?

   Ага усмехнулся своей жирной усмешкой и, желая пошутить, из любезности к другому гостю, ответил, на ломанном русском языки.

   -- Лошадь любишь, барашка любишь, толстый баба тоже любишь!

   Гости захохотали, услышав эту внезапную собственную характеристику аги.

   -- И деньги любишь? -- попробовал в тон хозяину пошутить черномазый гость неопределенной национальности.

   Но ага вдруг нахмурился и, сказав: "деньги всякий любит", уткнулся в тарелку с бараниной. Гость немного смутился, и все опять замолчали. Между тем Уссейн подал питмез, бузу и шербеты. Они быстро оживили разговор. Арслан-Ага вскоре почувствовал присущую всем татарам потребность похвастаться и стал рассказывать о своем путешествии в Париж. Да, он, Арслан-Ага Хапланджик, был в Париже.

   Слово "Париж" как-то необычайно и дико звучало в этой татарской обстановке и в полновесных губах аги, украшенных черными щетинистыми усищами. Париж и Корилез, Pасе de la Concorde и овчарня, Карно и Арслан-Ага! Впрочем, о Карно не было и речи. Хозяин самым невозможными образом коверкал французские названия и рассказывал о вещах совершенно неожиданных. Как бы то ни было, поездка аги за границу свидетельствовала о некотором просвещении. Арслан-Агу очень удивляло, что за ним по улицам Парижа бегали все время какие-то мальчишки, указывая на его барашковую шапку, которую, надев европейское платье, он все-таки не решался снять. Но особенный восторг и изумление аги возбуждали известные уличные постройки для общего удобства. О их устройстве он распространялся весьма подробно. Рассказывал ага и о какой-то красавице "Нинюше", стоившей ему очень дорого. Окончание ее имени он очевидно переделывал на татарский лад. из Ниниш получалось таким образом Нинюш, нечто вроде татарского имени Гюльмюш.