Мое сердце между строк (ЛП) - Страница 3

Все же это становится очевидным, если есть жизни вне этой истории, она связана с читателями, лица которых парят над нами. И они не пойманы между крышками переплета. Итак, где же они находятся? И чем они заняты, если книга закрыта?

Однажды очень маленький читатель, бросил книгу, она раскрылась и осталась так лежать на странице, на которой есть только моя роль. Таким образом, я смог смотреть на другой мир целый час.

Эти гиганты складывали куски древесины с буквами друг на друга и строили из них огромные здания. Они закапывали руки в глубоком ящике с точно таким же песком, как у нас на вечном морском берегу.

Они стояли перед мольбертом как Раскуллио, но эти художники имели своеобразный стиль: они опускали руки в краске и наносили цветные завитки на бумагу. Наконец, одно из существ, такого же возраста, как и королева Морин, склонилось, нахмурившись над книгой, и сказало:

— Дети! Так не обращаются с книгами, —  а затем закрыло меня.

Когда я рассказал другим, что я видел, они только пожали плечами. Королева Морин предположила, что я должен поговорить с Орвиллем по— поводу моих странных мыслей и попросить у него напиток для сна. Фрамп, мой лучший друг, всегда, в сказке или за ее пределами, верил мне.

— И в чем же разница, Оливер? —  спросил он. —  Зачем растрачивать время и энергию на недостижимые места или личностей, которых никогда не будет, подумай? —  я сразу пожалел, что завел речь об этом.

Фрамп не всегда был собакой, в истории Раскуллио превратил его в обычную собаку. Так как это упоминается только в начале, он появляется в тексте исключительно как собака, и поэтому он остается ей, когда мы покидаем сцену.

Фрамп съедает мою королеву.

—  Шах и Мат, —  торжествует он.

— Почему ты всегда выигрываешь? —  вздыхаю я.

— Почему что ты всегда позволяешь мне выиграть? —  спрашивает Фрамп и чешет за ухом. — Чертовы блохи.

Если мы работаем, Фрамп не разговаривает, так как только лает. Он бегает за мной как, ну да, маленькая, верная собачонка. Увидели бы его на сцене, никогда не подумали бы, что он командует нашей реальной жизнью.

— Мне кажется на сорок седьмой странице я видел слезу, —  замечаю я мимоходом настолько, насколько возможно, хотя, с тех пор как заметил ее, я горю желанием вернуться туда и узнать об этом больше. — Хочешь пойти со мной и посмотреть?

— Оливер, ты серьезно. Не снова, —  Фрамп закатывает глаза. —  Ты как цирковая лошадь, у которой только один фокус.

— Мне кто— то звал? —  рысью подбегает Сокс.

Он —  мой верный конь и, кроме того, ярчайший пример того, что внешний вид обманчив.

На страницах нашего мира он сопит и стучит копытом как гордый жеребец, но когда книга захлопывается, он превращается в комок нервов с самоуверенностью комара.

Я улыбаюсь ему, так как иначе он подумает, что я злюсь на него. Он очень чувствителен.

— Нет, никто...

— Но я определенно четко слышал слово лошадь...

— Это был просто оборот речи, —  замечает Фрамп.

— Но так как я уже здесь, скажите честно, —  просит нас Сокс и поворачивается боком. —  С этим седлом мой зад выглядит очень жирным, или?

— Нет, —  спешу я уверить его, в то время как Фрамп быстро качает головой.

— Ты состоишь из одних мускулов, —  говорит Фрамп. —  Я как раз хотел тебя спросить, занимаешься ли ты спортом.

— Вы говорите это для того, чтобы я чувствовал себя лучше, —  пыхтит Сокс. — Я же знал, что во время завтрака должен был отказаться от последней морковки.

— Сокс, ты выглядишь отлично, —  настаиваю я. —  Правда, —  но он все же трясет гривой и обиженно уходит рысью на другой конец морского берега.

Фрамп переворачивается на спину. —  Если я еще раз услышу стоны этой старой клячи...

— Именно об этом я и говорю, —  перебиваю я.

— Что, если бы ты не должен был бы? Что, если ты везде, если ты мог бы быть любым, кем ты хочешь?

Мне снится иногда сон. Он немного сумасшедший, но в этом сне я бегу по улице, которую никогда не видел, в деревне, которая мне не знакома.

Девушка бежит ко мне на встречу из— за всех сил, темные волосы развиваются как знамя, и из— за чистой поспешности она врезается в меня. Когда я протягиваю к ней руку, чтобы помочь, чувствую, как между нами пробегает искра.

Ее глаза цвета меда, и я не могу отвести от них взгляд. "Наконец— то", —  говорю я, и когда целую ее, она на вкус как мята и зима, и вообще это не так как с Серафимой.

— Да, действительно, —  прерывает меня Фрамп. —  Как велики шансы получить профессию таксы?

— Ты —  собака, потому что так стоит в книге, —  возражаю я. —  А если бы ты мог это изменить?

Он смеется. —  Изменения. Историю меняют. Совершенно ясно, он был хорошим, Олли. Где ты принимаешь участие, почему бы тебе не превратить море в виноградный сок и сделать так, чтобы морские нимфы могли летать?

Возможно, он прав и все зависит только от меня. Все другие в этой книге, кажется, совершенно не ломали голову над тем, что они —  часть сказки; то, что они прокляты, и должны делать одно, и тоже снова и снова, и говорить как в пьесе, которую уже вечность ставят в программу.

Вероятно, они верят, что люди в другом мире живот такой же жизнью как мы. Я же с трудом могу представить себе, что читатель встает в определенное время по утрам, ест один и тот же завтра, часы на пролет сидит на стуле и ведет одни и те же разговоры с родителями, идет в постель и снова встает, только для того чтобы все началось с самого начала.

Если бы волшебницы не заманили меня в засаду, и я не должен был бы драться со злодеем. Если бы я влюбился бы в девочку с медовыми глазами. Если бы я встретил кого— то, кого не знаю, и кто не знает меня.

Я действительно не разборчив. Для меня не составило бы труда вместо принца быть мясником. Или плавать через океан, чтобы меня встречали как легендарного атлета. Или поспорить с кем— нибудь, кто перейдет мне дорогу.

Я бы лучше делал что угодно чем то, что я делаю уже на протяжение целой вечности. Возможно, я просто должен верить, что на свете есть что— то большее, чем на страницах этой книги. Или я, вероятно, я просто хочу непременно верить.

Я бросаю взгляд на других. Если книга закрыта, открываются настоящие характеры. Один из троллей разучивает мелодию на своей флейте, которую он вырезал из куска бамбука.

Волшебницы разгадывают кроссворд, который для них выдумал капитан Краббе, но они постоянно жульничают и советуются с хрустальным, магическим шаром. А Серафима...

Она посылает мне воздушный поцелуй, и я заставляю себя улыбнуться.

Я считаю ее симпатичной, со своими серебристыми волосами и глазами, которые такие синие как фиалки, которые растут на лугу перед замком.

Но ее IQ оставляет желать лучшего. Например, она на самом деле верит, что я испытываю к ней серьезные чувства, только потому, что я снова и снова спасаю ее. При этом я просто делаю свою работу. Я хочу быть честным, поцеловать девушку —  не такая уж и сложная работа.

Но через некоторое время это превращается в рутину. Я определенно не люблю Серафиму, но эта маленькая деталь, кажется, ускользает от нее. Поэтому я всегда испытываю угрызения совести, если целую ее, потому что знаю, чтобы она хочет от меня большего, чем я готов ей дать, когда книга будет закрыта.

Фрамп жалобно воет рядом со мной. Это вторая причина, почему я чувствую себя таким виноватым, если целую Серафиму. Он мечтает о ней, так долго как себя помню, и это делает все еще ужаснее. Каково это для него день за днем наблюдать, как я делаю так, как будто влюблен в девушку, которая ему нравится?

— Мне очень жаль, дружище! —  говорю я ему. —  Я хотел бы, чтобы она знала, что это просто шоу.

— Не твоя вина, —  отвечает он кратко. —  Ты только исполняешь свой долг.

Он как будто совершил вызов, яркий свет внезапно вторгается внутрь и наше небо раскалывает щель.