Модель инженера Драницина - Страница 10

Тетя Паша, скрепя сердце, подносит пассажиру кусок сала.

— Кушайте.

— Не откажусь, не откажусь, — весело проговорил пассажир и, отрезав полкуска, с аппетитом зачавкал.

— Хорошее сало. И много везете?

— Какое там много.

— Так, для детишек? — подмигнул пассажир.

У тети Паши что-то оборвалось в животе, она побледнела, но, не подав вида, молча налила стакан чаю.

Вечером на площадке совещание.

— Донесет, вот те крест, донесет. Измает, объест, а под конец стукнет.

— Они, говорят, проценты получают, — приглушенно шепчет женщина помоложе. — Ведь ежели вешать начнут, так у нас, поди, пудов двадцать с лишним. И что делать будем?

— А то и будем. Видели, сегодня старичок сел. Вещичек-то у него чемоданчик да подушка. Вот мы его и попросим, дескать, пусть часть вещей на себя примет, а для вероятности корзинки две-три ему на полку поставим, — поучала тетя Паша.

— А ты, Груша, со своим соседом потолкуй. Свет-то не без добрых людей. Ежели с контролем пойдут — все в порядке.

Вернулись в вагон.

Путевой сторож Никита Сидорович Фукин ехал в отпуск к дочери. Было до нее пути шесть суток да обратно шесть, отпуску же полагалось четырнадцать суток, но он все же поехал и повез гостинец. Когда тетя Паша с товарками зашли в вагон, все уже спали, только Никита Сидорович тщетно пытался размочить в воде сухарь.

— Эк его засушили, — бормотал он.

— Может, дедушка, кипятку возьмешь, — политично начала тетя Паша, подсев к старику.

— Ежели есть, не откажусь. С утра чаю не видал. А с воды-то какой толк. Так, прохлада одна.

Тетя Паша быстро соорудила чай. Выбрала из корзины пять помятых слив и пригласила старика.

Никита Сидорович размяк и поздно ночью они вдвоем с тетей Пашей кряхтя перетащили две корзины и баул под лавку старика, а его чемоданчик заложили на самую верхнюю полку.

Наутро подозрительный пассажир, как и следовало ожидать, присоединился к тете Паше и начал разговор насчет чая, но она сухо отодвинула чайник и, ни слова не ответив, продолжала дуть в блюдце и аккуратно откусывать сахар.

Пассажир покружился, помычал что-то себе под нос и, взяв шапку, произнес как-то в сторону:

— К старшему пойду, поговорить надо.

Но слова его желаемого впечатления не произвели. Тетя Паша молчала и слышно было только, как похрустывал сахар да цокало блюдце. Пассажир бегло оглядел лавку. Багажа было мало.

— Рассовала уж, — злобно подумал он и, швырнув на полку кепку, полез спать.

В Горохов прибыли ночью.

За час до прибытия на площадке, как обычно, держали совет.

— Вылезать надо осторожно, — говорила тетя Паша. — С проводником я сговорилась, он нам эту дверь откроет. Выходим, значит, трое. Я у вещей стоять буду, а вы таскать. Поезд-то только три минуты стоит.

Пока шло это совещание, подозрительный пассажир подлез под лавку спавшего Никиты Сидоровича, вытащил оттуда объемистый чемодан тети Паши, положил его наверх, и вместо него подсунул под лавку затрепанный чемоданишко старика. Когда он вынимал чемодан, то из-под плохо закрытой крышки выпала маленькая записная книжка в коричневой обложке с золотым тиснением. Пассажир торопливо сунул ее в карман пиджака.

В вагоне спали.

Прибыли в Горохов. Тетя Паша стояла на перроне и распоряжалась:

— Одно, два, шесть, восемь, десять, двадцать, — считала она узлы и чемоданы.

— Кажись, все, — охнула женщина помоложе, опуская на асфальт узел и баул.

Поезд дал два звонка.

— Ах ты, батюшки, а у старика-то под лавкой, — заахала тетя Паша.

— Сейчас, — откликнулась та, что помоложе и щукой нырнула в вагон.

Через минуту она показалась в дверях. Поезд уже тронулся и медленно шел, набирая ход.

За нее цеплялся Никита Сидорович.

— Машину украли, — кричал он, — машину.

— Отстань, старый хрыч, — кричала женщина, отталкивая старика. — Свое берем, — и она легко спрыгнула на перрон.

— Взяла, — торжествующе проговорила она, ставя вещи около тети Паши.

— А чемодан где?

— Вот он.

— Дура ты полосатая, — завизжала тетя Паша, — смотрела-то ты чем, глаза-то у тебя где были. Вместо чемодана с костюмами да с отборными грушами чужое дерьмо притащила. Ах ты господи, господи, мать владычица, и попутала меня нелегкая связаться с этими дурами, — причитала она. — Тыща рублей из кармана вон. — Около лежал обтрепанный стандартный чемоданчик. Под ручкой тускло поблескивала металлическая пластинка с буквами СВД.

— Обокрали, — кричал Никита Сидорович, — дотла обокрали, до ниточки. Машину украли и часы.

— Какую машину? — спросил кудлатый пассажир.

— Такую со стеклышками. Гостинец вез. Зять-то у меня механик.

— А ты, дед, не огорчайся. Конечно, часы жаль, а ведь только она нечаянно. Видишь, вместо своего твой взяла. Вроде как бы обменялись.

Никита Сидорович бессмысленно пучил глаза и непонимающе глядел на пассажира.

В вагоне спали.

Пассажир ловко влез наверх, покрякивая снял тяжелый чемодан.

— Это, брат, лучше твоего гостинца будет, — бормотал он, умело открывая крышку.

Наверху лежала пара новых с иголочки костюмов, а под ними плотно в ряд были уложены отборные груши.

— Так-то, дед, один тебе, другой мне, вроде как бы за услугу. А теперь полакомимся, — и он протянул старику грушу.

Никита Сидорович успокоился.

— Действительно, — пробормотал он, надкусывая грушу и поглаживая костюм, — это гостинец.

Поезд шел, напевая свою однотонную песню, мимо неслись телеграфные столбы. Гудели провода. Быть может, по ним опять проносилось имя Драницина.

Где-то люди ломали головы, отыскивая малейший след, а старик сторож, ставший на время обладателем ценнейшего изобретения, радовался, что случай дал ему взамен костюм и сотню груш.

Спекулянтка охала и с ненавистью смотрела на небольшой чемодан, за который любое правительство дало бы сотни тысяч рублей.

История с изобретением инженера Драницина вступила в новую фазу.

О таких городах обычно говорят:

— Патриархальный городок, знаете. Много еще в нем старого осталось.

И действительно. Если выйдете вы в летний день с вокзала и поглядите на широкие улицы с маленькими домиками, на тротуары досчатые, на скамейки у ворот — невольно скажете: «Эх, провинция, провинция-матушка». И захочется вам зевнуть сладко-сладко.

А домики в ставнях, заборчиках, калиточках, палисадничках и около куры пылят, и петух, встав на одну ногу, озирается, гребнем потряхивает, да как кукарекнет — и виснет лихой крик в знойной тишине. Протарахтит изредка телега или ветерок налетит, прошумит черемухой, тронет белую занавеску да герань на окне колыхнет, и опять тишина.

Подальше базарная площадь. Сбоку собор кафедральный насупился, словно старческий согнутый перст грозит кому-то обветшалым крестом колокольня. Торговые ряды, извозчичья биржа да бывшие присутственные места, а теперь на них вывески: Горсовет, Гормилиция. Кое-где неожиданно вырастет перед вами огромное каменное здание. И до того оно смотрит странно, что не по себе становится.

— Это новой постройки дома, — говорят обыватели.

В энциклопедическом словаре на букву «Г» могли бы вы о Горохове прочесть несколько строк: «Горохов основан в пятнадцатом году легендарным разбойником Иваном Петлей. В городе процветает огородничество и кустарное ремесло, как-то: щепной промысел, горшечный и сапожный. Кроме того, обыватели города славятся умением вить веревки. Единажды в году бывает Макарьевская ярмарка, на кою съезжаются окрестные селения. Стоит на судоходной реке Шарьге».

Теперь не то. С окраин напирают корпуса. Весело звенят лесопилки. Тяжело гудит огромная мельница. Вытягивает каменный хобот элеватор. А все-таки в быту старого много.

Гражданская война прошла. Над городом снаряды рвались. На соборе крест покарябало. В годы разрухи мрачнел город. Отсиживались обыватели по домам, опивались морковным чаем, прятали в печи и в подполье свечи да сарпинку.