Моцарт - Страница 7

Сидя в просторном кабинете, в удобном кресле, Михаэль долго и подробно знакомился с почти законченной партитурой Сальери. Антонио едва дождался, когда Михаэль, наконец, отложил листы в сторону.

— Как наш юный друг? — с тревогой в голосе спросил он.

— Вас совсем не интересует собственное сочинение? — изумился Михаэль.

— Меня интересует Моцарт.

— Ну… если учесть… вкус императора…

— Говорите же… ради Бога! — взорвался Антонио.

— Не знаю, обрадует вас или огорчит. Словом, шансы на успех у вас обоих… равны!

Лицо Антонио приняло странное выражение. Будто, он внезапно остановился в одном шаге от пропасти. Долгое время он стоял, повернувшись спиной к Михаэлю.

— Это худшее… из всего, что могло случится! — произнес Антонио, наконец, своим глухим голосом.

Встреча друзей на этом закончилась.

За весь день Антонио не проронил ни слова. Напрасно терпеливая Тереза пыталась разговорить его, отвлечь, даже приготовила какое-то немыслимое итальянское блюдо, Антонио не притронулся в еде. Поцеловал жену в лоб и увел в кабинет.

Стояла глубокая безветренная ночь.

Антонио подошел к окну и настежь распахнул его. Огромная луна заливала весь город серебристым светом. Ни шороха, ни звука… Казалось, весь мир замер в напряженном ожидании.

И Антонио совершил невероятное!

Он сделал то… на что способен только подлинно благородный человек. И мало кто способен оценить.

Антонио зажег свечи, вел к столу и недрогнувшей рукой вычеркнул из своей партитуры самое удачные, самые яркие куски. Потом небрежно вписал нечто, повторяющее его самого, десятилетней давности… Партитура оперы утратила всю привлекательность. Это бросилось бы в глаза даже любителю. Заурядная ремесленная поделка!

Антонио подошел к зеркалу. Он смотрел на свое отражение и не видел его. Тяжелый взгляд был устремлен сквозь лицо… куда-то дальше. В его ушах звучала музыка, с которой он только что распрощался.

«Прости меня, Господи!» — беззвучно шептали его губы. «Ты все видишь. Все понимаешь. Все простишь!..».

Последний раз комитет собрался в традиционный понедельник. Присутствовали: граф Розенберг, Сальери, Гайдн и еще несколько незначительных личностей.

Глюк отсутствовал но причине своей глубокой старости. Моцарт отсутствовал по причине беременности жены. Уже подходил срок, и Вольф не отходил от Констанцы ни на шаг. Ригини отсутствовал без всякой причины. Просто не пришел и все.

Мнение всех выступавших /кроме Гайдна!/, было единодушным. Даже голосования не потребовалось. Безусловная победа Моцарта.

Сальери принял это решение абсолютно спокойно. Ни один мускул не дрогнул на его лице. Розенберг поблагодарил всех за проделанную работу и выразил надежду, в самом скором времени встретиться на премьере оперы.

Сальери уже садился в карету, когда подбежал запыхавшийся Михаэль и схватил его за руку.

— Что случилось, друг мой? — удивленно вскинул брови Антонио.

— Вы добровольно уступили свое первенство?! — потрясенно начал Михаэль, — Я читал другой вариант вашей партитуры…

— Молчите! — резко прервал его Антонио, — И никогда не вспоминайте… Если вы мне друг, молчите!

Антонио захлопнул дверцу и карета стремительно покатила по узким венским удочкам. Редкие прохожие в испуге сторонились, и прижимались к домам. Михаэль стоял в растерянности.

Как снег на голову, в Вене объявилась… Алоизия. Разумеется, не одна. Но вовсе не с блистательным усатым офицером. Где-то там… Алоизия вышла замуж за актера Иозефа Ланге. Стало быть, называлась она теперь, «госпожа, Алоизия Ланге». Не иначе.

Алоизия мгновенно сориентировалась и присоединилась к… ярым противникам «Фигаро» Моцарта! Вот так! О-о, женщины… Ее певческие амбиции, за время вынужденного отлучения от театра, возросли многократно. По всей Вене Алоизия трезвонила, что плавная роль Сюзанны написана с нее, для нее, во имя нее. И так далее. И только одна она способна спеть эту партию. Разумеется, если слегка улучшить. Сократить, изменить и тому подобное. Когда до Вольфганга дошли эти слухи, он только помотал головой.

«Чего хочет женщина, того хочет Бог!». Не иначе, этим принципом руководствовалась Алоизия, когда всеми кривдами-неправдами добивалась главной роли в «Фигаро». И добилась!

Неизвестно, какие такие чары пустила она в ход, но сам Иосиф II сообщил Розенбергу, что есть мнение! давать молодым актрисам дорогу. И пообещал лично посетить премьеру.

Алоизия появлялась в театре только с мужем. Демонстративно ходила с ним под ручку и обращалась ко всем только через него.

— Иозеф! Скажи господину дирижеру, он глухой…

— Иозеф! Передай этой госпоже актрисе, ее уволят…

Труппа подобралась самая пестрая, языкастая. По театру тут же пошли гулять шуточки, вроде… «Не так страшен Иозеф, как его малютка!», «Курица не птица, Ланге не певица!», и так далее. И тому подобное. Словом, сложилась здоровая, нормальная, творческая атмосфера. Репетиции шли свои ходом.

Премьера «Фигаро» надвигалась на Вену с неотвратимостью прихода весны. И с теми же последствиями. Дамы готовили новые наряды и изобретали немыслимые прически. Кавалеры приводили в порядок мысли и планировали послепремьерные романы. Птицы пели значительно звонче. И даже лавочники, без всяких экономических причин, резко снизили цены.

«Ма-а-ма-а!» — кричала бедная Констанца, корчась от боли, разрешаясь своим первенцем.

«Господи-и!» — шептал бедный Вольфганг, не зная, куда спрятаться от беспомощности и страха.

«Браво-о!» — кричала венская публика, рукоплеская и приветствуя рождение «своего» Фигаро.

Перед театром скопилось целое стадо карет. В вестибюле, и партере в глазах рябило от красок, покроев и стилей одежды. Создавалось впечатление, это не премьера, показ мод из Парижа.

Император прибыл с многочисленной свитой. Представление никак не могли начать. Публика в партере и на галерке переговаривалась, смеялась. Некоторые переходили с места на место.

Император поднял руку, призывая к тишине, и спектакль начался.

Вольфганг бродил за кулисами, натыкаясь на все углы и на снующих туда-сюда работников театра. В ушах у него звучала дикая какофония из плача, только что родившегося младенца, мелодий «Фигаро», всхлипываний Констанцы и каких-то новых, ему самому еще незнакомых мелодий. Он едва дождался первого антракта, быстро вышел в вестибюль, чтоб случайно не встретиться с ведущей актрисой, премьершей, госпожой Алоизией.

Околотеатральные девицы соревновались, которой из них удастся влепить больше поцелуев безотказному Вольфгангу. Счет вел уже на десятки.

— О, боже! Как бы я хотела… — храбро заявила самая молоденькая, в малиновом платье, когда Вольфганг вырвался от них.

— Я тоже… — задыхаясь, прошептала другая, в платье цвета морской волны.

— Попрошу не забывать! — рассердилась третья, в зеленом, с большим вырезом. — Вы обе… познали Моцарта позже меня!

В курительной комнате «знатоки» перекидывались короткими репликами. Настороженно выясняли мнения.

— Абсолютное повторение «Похищения из сераля»! — заявил самый категоричный, толстый и вечно раздраженный молодей человек с бородкой. — Одно яйцо не высидишь дважды!

— Ни одной новой мелодии! — поддержал его худой и вызывающе бледный молодей человек. Говорили, он пользовался белилами.

— Если быть до конца честным, — подключился третий, с красными, выпученными глазами, — Моцарт исписался!

На том и порешили. Мнение элиты было выработано. Когда в конце спектакля упал занавес, среди криков «Браво!» и аплодисментов, раздавались свистки и шиканье. Мнение публики Вены, по-прежнему, делилось на две противоположности.