Млечный Путь №2 (5) 2013 - Страница 66

(Солдатская песня)

После Третьей Мировой

Кто останется живой

Тот, говорят, пойдет домой

Ты слышишь, Лиза?

Кто останется живой –

тех отпускают  на убой

не как-нибудь

а по ленд-лизу

тех отпускают на убой

такая шиза…

После Третьей не закусывают, Лиза

После Третьей получают по ленд-лизу

только водку

после Третьей, всё глотай

и это будет пропуск в рай

в последний бой

за Глубокую Глотку

После Третьей Мировой

Мы помиримся с тобой

А кто сыграет нам отбой, в какую дудку?

В такую редкую дыру

В такую мелкую нору

А наше знамя на юру,

В какую дурку?

Твой персональный пропуск в рай

билет и визу

дают – бери, а бьют – бросай

Но после Третьей  Мировой

Я по любому стану твой

Ты, хочешь, Лиза?

После Третьей не закусывают, Лиза

После Третьей получают по ленд-лизу

только водку

После Третьей, всё глотай

И это будет попуск в рай

Твой пропуск в рай

За Глубокую Глотку

Потолочные глаза

Смотрят прямо вниз

Бель-мо-матова слеза

Льёт-струится из.

Нет ни окон, ни дверей –

Сон.

И тишина.

Здесь – найди и отогрей:

Будешь мне жена.

Этот дом – в моём дому:

Заумь чердака.

«Где он? – скажешь. –

Не пойму…»

Там же, где – строка.

* * *

                                                           Диме Плахову

Кто вы –

В постелях своих столь спокойно спите?

Ты –

С головою денно и нощно дружишь?

Принял нас всех на грудь город-праздник Питер,

Камнем болото душит…

Вползает в души…

По спи-рал(л)и ушной словесной улиткой липкой

Чуть щекотит – при-яд-но?..

Снаружи лапшу стряхните!

Спите –

Вволю, с приклеенной серой слепой улыбкой?..

Волю вживлённым в город-детинец Питер!

Стольник за сотку – белой-прозрачной – норма!

Служит и глушит на равных сам стольник-Питер!

Дел здесь у нас – РАЗГОВОРОВ – такая прорва…

Так не мешайтесь –

Послаще, подольше спите!

Кашляет город в красной закатной пыли,

мусорным шорохом кружит пустые арки.

Нитки запутали, скомкали, в петли свили

пьяными пальцами наши слепые парки.

Всё дежавю в этом горячем сюре:

ветер колючий, карликовые смерчи.

Где ж это было? – петли, кирпичный сурик…

Город зеро не отпускает смертных.

Это тупик. Но помнишь ступени, слева, –

в прошлой какой-то жизни все это было:

ржавые прутья, древних проломов зевы,

только не трогай расшатанные перила!

Город пустой, секущий лицо ветрами,

весь на ладони – маленький, муравьиный.

Небо почти вертикально стоит над нами,

падает и… промахивается. Мимо.

* * *

Небо густое, волчье, перетекает в воду,

время тягучим дегтем лодку свою смолит.

Здесь, на дрожащих сходнях, каждого пешехода

молча сопровождает сумрачный сателлит.

Циник ли ты глумливый, или романтик нищий,

или влачащий ношу суетный муравей –

держит тебя за шкирку в лодке с пробитым днищем

жилистый порученец ангеловых кровей.

Красные щели в тучах. Все капитаны немы

(хлопотная работа, нервное ремесло).

Верить или не верить – это твои проблемы.

Небо густое, волчье, в воду перетекло.

Как оторваться футболисту

От поля плоскости плешивой

И полететь, расправив крылья,

Прочь от игры и жизни лживой

Сквозь день ленивый и морозный

Навстречу женщине младой?

Но он бежит, как жук навозный,

Толкая шар перед собой.

В сыром капкане стадиона

Пылают страсти, как солома.

Вратарь под сетчатой дугой

Дрожит и плавится, как студень.

Да будь он трижды неподсуден –  

Он ловко прыгает ногой;

Судья не мстительный, но строгий,

С прозрачной дудкою во рту –

Мелькнет то здесь, то там –  стоногий,

Слегка качаясь на ветру.

Надуты ровным ветром флаги.

Исполнен счастья и отваги,

Гол забивает футболист,

И взор его блуждает – чист,

И натыкается в смятенье

На света горнего объем;

Тотчас вздымаются растенья

И возникает водоем:

В оправе трав – прохладный, глыбкий,

Он в небо опрокинут, зыбкий,

Полупрозрачный, вкруг сполна

Сквозится поле, и волна

Колышет спелые колосья;

Поодаль – лес и тропка лосья.

В лесу прозрачные и злые

Лягушки длинные снуют,

Гнилушки тлеют золотые

И птички тонкие поют.

Шумят, как умершие, ели,

В земле корнями шевеля,

Лесник в распахнутой шинели

Поймал и мучает шмеля.

Уже и страсти не горят,

Кузнечик лишь ногой щебечет,

В высоком небе длится кречет,

И вдалеке, средь спелых гряд,

Крестьянин твердою рукою,

Стремясь к достатку и покою,

Сбирает крупный виноград.

Каких только чудес

на белом свете нету!

Конверт о трех углах,

обычный, фронтовой...

Полвека, почитай,

он провалялся где-то.

И вот пришел с войны

и лег передо мной.

Наткнувшись на него

среди макулатуры,

я понимал: читать

чужие письма — грех.

Но аккуратный штамп

«Проверено цензурой»

как бы уже письмо

приоткрывал для всех.

Был цензор фронтовой

рабом цензурных правил.

И он (а вдруг письмо

да попадет к врагу!)

лишь первую строку

нетронутой оставил

да пощадить решил

последнюю строку.

Я цензора сейчас

не упрекну в бездушье.

Он свято чтил свой долг.

Он знал свои права.

Не зря же он письмо

замазал жирной тушью.

Наверно, были там

и вредные слова.

Писалось то письмо

в окопе? на привале?

И кто его писал —

солдат ли, офицер?

Какие сны его

ночами донимали?

О чем он помышлял

во вражеском кольце?

………………………

Лишь «Здравствуй, жизнь моя!» —

оставлено в начале.

И «Я люблю тебя!» — 

оставлено в конце.

ВЫБОР ВЕТРА

А я

Не верю

В попутный ветер,

Что над землей разгоняет тучи.

Попутный – крутит,

Попутный – вертит,

Попутный ветер – плохой попутчик.

И чтобы черт

меня не попутал,

чтоб на земле мне стоялось крепче –

ты не желай мне ветров попутных.

Моя надежда – на ветер встречный!

Попутный ветер –

Сума и посох.

И, значит. Нужно ему перечить.

Мы сняли парус. Идем на веслах.

Нам встречный ветер расправил плечи!

Татьяна Адаменко (род. 1987, Днепропетровск). Окончила Медицинскую Академию, работает врачом лабораторной диагностики. Публиковалась в журналах «Реальность фантастики», «Меридиан», «Транзит».