Младший брат - Страница 48

— Ну да, ну да! — замахала на меня рукой миссис Андерсен. — Они верили в право народа избавляться от королей, но…

Чарльз довольно ухмылялся, а после ее слов губы у него растянулись еще шире.

— В десяти поправках к Конституции выразилось предпочтение авторов абсолютизировать права, дабы воспрепятствовать попыткам отнять или ограничить их. Взять, к примеру, Первую поправку: она имеет целью защитить свободу слова, не позволяя правительству разделить содержание публичных выступлений на две категории — дозволенную и запретную. Авторы просто не хотели, чтобы какому-то облеченному властью недоумку пришло в голову объявить противозаконным все, что ему не нравится.

Миссис Андерсен повернулась к доске и написала: «Право на жизнь, на свободу и на стремление к счастью».

— Мы немного опережаем программу, но вы, кажется, ребята продвинутые.

Класс откликнулся нервным смешком.

— Роль правительства заключается в обеспечении права всех граждан на жизнь, на свободу и на стремление к счастью. Именно в такой последовательности. Похоже на фильтр. Пусть правительство своими действиями заберет у нас немного счастья и чуть-чуть свободы, лишь бы это делалось ради нашего выживания. Вот почему полиция уполномочена задержать вас, если заподозрит, что вы представляете угрозу себе и окружающим. Вы теряете свободу и счастье, но спасаете свою жизнь. Оставшись живы, вы сохраняете для себя возможность обрести свободу и счастье.

Сразу несколько человек подняли руки.

— Значит, правительство может делать что захочет, если скажет: братцы, над вами нависла опасность, и мы должны ее предотвратить — так получается?

— Ага, — добавил еще кто-то. — По-вашему, выходит, национальная безопасность важнее Конституции?

Меня переполняла гордость за своих товарищей, и я решил тоже добавить:

— Как можно защитить свободу, приостановив действие Декларации прав?

Миссис Андерсен покачала головой с таким видом, будто перед ней собрались непроходимые тупицы.

— «Революционные» отцы-основатели расстреливали предателей и шпионов! Их вера в абсолютную свободу заканчивалась, когда она создавала угрозу существованию республики. Взять, к примеру, этих самых икснетовцев…

Я с трудом заставил себя сохранять безмятежное выражение лица.

— …и так называемых джамеров, о которых говорили в утренних новостях. Они саботируют меры безопасности, принятые, чтобы не допустить повторения теракта, совсем недавно совершенного теми, кто объявил войну нашей стране. И тем самым компрометируют своих же сограждан, причиняют им неудобства.

— Тем самым они выступают против того, чтобы под предлогом обеспечения нашей безопасности отбирали наши права! — сказал я. Ну хорошо, не сказал, а выкрикнул. Черт, это из-за нее я так завелся. — Тем самым они протестуют против того, чтобы с каждым гражданином обращались как с подозреваемым в подготовке теракта!

— Значит, они хотят заставить правительство не обращаться с ними как с террористами? — закричал мне в ответ Чарльз. — И для этого используют террористические методы. Значит, они и есть террористы!

Я вскипел.

— Да пошел ты на фиг со своими террористическими методами! Поголовная слежка хуже всякого терроризма! Взять хотя бы полицейскую расправу в парке на прошлых выходных. Люди пришли потанцевать, послушать музыку. Это и есть твои террористические методы?

Учительница молча двинулась по проходу между партами и остановилась прямо надо мной в зловещем ожидании, когда я заткнусь.

— Маркус, ты рассуждаешь так, будто у нас в стране ничего не произошло. Ты не понимаешь, что после взрыва моста Бэй-бридж все изменилось? На дне залива покоятся тысячи мертвых тел наших родных и близких. Настал час, когда вся нация должна объединиться, чтобы сообща ответить брошенному нам смертельному вызову…

Я встал. Мне уже выше крыши обрыдло выслушивать, как гонят это фуфло из серии «все изменилось».

— Нация? Объединиться? Да в том-то и суть, что мы живем в Америке, в стране, где расхождение во взглядах только приветствуется! В стране диссидентов, борцов, студентов-недоучек и вообще тех, кто не боится выражать свою точку зрения.

Тут мне припомнился последний урок мисс Галвез и ее рассказ о том, как тысячи студентов университета в Беркли окружили полицейский фургон и не дали увезти парня, арестованного за распространение агитационной литературы. Никто даже не попытался остановить грузовики, в которые затолкали зрителей концерта в парке Долорес. И я не попытался. Я сбежал.

Может, и вправду теперь все по-другому?

— Надеюсь, ты сам найдешь дорогу к кабинету мистера Бенсона, — ледяным голосом произнесла миссис Андерсен. — Отправляйся немедленно. Я не позволю на своем уроке подобных неуважительных выходок. Выступаешь в защиту свободы слова, а сам стараешься перекричать любого, кто с тобой не согласен.

Я подхватил свой скулбук, сумку и яростно затопал к выходу. Не будь на двери класса установлен тугой доводчик, я бы грохнул ею со всей силы.

В школьных коридорах за мной следили камеры наблюдения, регистрируя мою стремительную походку. Сенсоры считывали арфиды с моей ученической карточки. Я чувствовал себя, как в тюрьме.

— Закрой за собой дверь, Маркус, — сказал мне мистер Бенсон и повернул в мою сторону экран видеомонитора, на который поступала картинка из кабинета обществоведения. Он все видел.

— Ну, что скажешь?

— Это не обучение, это пропаганда! Миссис Андерсен утверждает, что Конституция не имеет никакого значения!

— Нет, она только сказала, что Конституция не является религиозной доктриной. А ты набросился на нее с ожесточением ярого фундаменталиста и тем самым подтвердил ее правоту. Маркус, кому как не тебе понимать, что после взрыва моста все изменилось? У тебя был друг, Даррел…

— Вы бы лучше помолчали про Даррела! — прорычал я. — Не вам о нем рассуждать. Да, я очень хорошо понимаю, что теперь все иначе. Прежде мы жили в свободной стране. А теперь — нет.

— Маркус, тебе известно, что означает «предел терпимости»?

Я сразу опомнился. Бенсон мог выгнать меня из школы за «угрожающее поведение». Такой формулировкой при исключении награждают пацанов из подростковых банд, если те пытаются застремать своих учителей. И Бенсон, конечно же, с радостью повесит ее на меня, не моргнув глазом.

— Да, мне известно, что это означает, — пробормотал я.

— Думаю, тебе следует извиниться передо мной, — злорадно произнес он.

Я видел, как на его губах поигрывает садистская улыбочка. В какую-то секунду в моей душе проснулась готовность смалодушничать и попросить у мистера Бенсона прощения. Однако усилием воли я одолел эту позорную слабость и решил — пусть лучше вылечу из школы, но не стану унижаться.

— Правительство осуществляет свою власть с согласия тех, кем оно управляет. Если форма правления становится гибельной для цели самого своего существования, народ имеет право изменить или отменить ее, учредить новое правительство, основанное на этих принципах, и установить власть в такой форме, какая, по его мнению, лучше обеспечит его безопасность и благоденствие. — Эти слова из Декларации независимости навсегда врезались мне в память.

Мистер Бенсон с ухмылкой покачал головой.

— Знать наизусть и понимать — не одно и то же, сынок.

Он склонился над компьютером и несколько раз щелкнул мышкой. Мягко зашуршал принтер. Бенсон протянул мне лист бумаги с логотипом учебной части. Это был приказ об отстранении меня от занятий на две недели.

— Я сообщу об этом твоим родителям по электронной почте. А если по истечении тридцати минут ты все еще будешь обретаться на территории школы, тебя арестуют за незаконное вторжение.

Я молча смотрел на него.

— Хочешь объявить мне войну в моей же школе? — с угрозой в голосе добавил Бенсон. — Ты об этом горько пожалеешь. Вон отсюда!

И я ушел.

В середине дня, когда все пользователи икснета еще в школе, делать в нем было нечего. Придя домой, я вынул из заднего кармана джинсов сложенный вчетверо лист бумаги с приказом о моем отстранении от занятий, бросил его на кухонный стол, а сам уселся в гостиной перед телевизором. Вообще-то я никогда не смотрю ящик, в отличие от родителей, для которых телевидение вместе с радио и газетами служит источником информации для формирования их восприятия мира.