Митрополит Филипп - Страница 8
С этого момента мы можем говорить о возросшей достоверности Жития. Все, что относится к Соловецкому периоду в жизни святого Филиппа, в принципе лучше известно составителю Жития, чем остальные события его жизни, – за исключением, пожалуй, обстоятельств гибели: тут агиограф располагал первоклассным источником, но о нем речь пойдет в соответствующей главе.
Житие добавляет к онежскому эпизоду в судьбе святого Филиппа: прежде «словесных» овец он «добре упасает» овец «бессловесных». Проще говоря, Сидор Степанович доверил своему тезке по отчеству пасти овец. И Федор Степанович не погнушался принять от своего тезки по отчеству столь простую работу, работу бедняка. Там, в Москве, знатный человек Федор Колычев, быть может, и не заметил бы скромного крестьянина с севера. Здесь, у Онеги, этот крестьянин играет роль сущего благодетеля, вероятно, спасшего исхудалого странника от голодной смерти. Будущий митрополит принял новый для себя труд со смирением. Таков был первый большой урок его монашеского пути: он поклонился человеку низкого звания, и через простого крестьянина Бог дал ему хлеб насущный. Надо ли добавлять, что Федору Степановичу, привыкшему жить на всем готовым, прежде следовало побороть дворянскую гордыню, а уж потом он набрался нравственных сил и отвесил низкий поклон простолюдину?
Неизвестно, как долго пастушествовал на Онежском озере молодой Колычев. Преосвященный Леонид считает, что он начал свое путешествие на север в июне, а закончил его на Соловках не позднее октября 1537 года, поскольку в дальнейшем погодные условия просто не позволили бы переправиться на острова. Таким образом, на все путешествие ушло около четырех месяцев. Сколько же он провел в пастухах у Сидора Суботы? Если судить по этим подсчетам, выйдет всего-ничего: месяц или даже несколько недель… Закрадывается сомнение: а обратил бы составитель Жития внимание на столь незначительный эпизод в жизни святого Филиппа? Впрочем, может быть, и обратил бы – из-за красивой аналогии между ролью пастуха, каковую играл Федор Степанович Колычев, и ролью пастыря, каковую сыграет митрополит Филипп.
Но возможен и другой вариант: в 1537 году он просто не попал на Соловки. Да способен ли столь неопытный странник, как Федор Степанович Колычев, да еще безо всяких запасов, пересечь страну в указанный срок, поработав между делом у зажиточного крестьянина…
Поднабравшись сил и, возможно, получив деньги на уплату переправы по морю, Федор Степанович добрался, наконец, до цели своего странствия. Но в каком году это произошло – в 1537-м или 1538-м, определить невозможно.
Чем встретили долгожданные острова бывшего аристократа, до смерти уставшего от бесконечного путешествия и горького нищенства?
В тридцатых годах XVI столетия Соловецкая обитель ничем – в самом буквальном смысле! – не напоминала современный архитектурный комплекс, величественный и прекрасный. Более того, есть все основания предполагать, что Федор Степанович, сойдя на берег, увидел груду головешек и выкопанные наспех землянки.
А увидев, – счастливо улыбнулся. Какое ему дело – каменные палаты, добротные избы, землянки, пещера или дупло в старом дубе! Новому Колычеву было абсолютно все равно, в каких условиях жить. Он прибыл куда хотел. Он был доволен. Вторая жизнь дышала прохладным ветерком в прорехи на изношенной одежде. Странник зябко поводил плечами.
Здесь ему предстояло провести три десятилетия.
Современный паломник, приезжая на Соловки, видит величественный монастырь, вздымающийся над мелководьем, словно Второй Иерусалим над равнинами новой Святой земли, видит прекрасные каменные храмы, могучие стены с башнями, множество часовен, мощеные дороги, дома-крепыши, напоминающие старомосковские палаты. Он может пройтись в сторону каменных садков для разведения рыбы, умыться водой из Святого озера, идущего тихой рябью в двух шагах от монастырской стены… А может отправиться на лодке в большое путешествие по озерам, соединенным каналами. В наши дни Соловки оставляют впечатление тихой, уединенной от сует материка, но все-таки обжитой земли.
Так вот, когда Федор Степанович Колычев высадился из поморского судна и впервые ступил ногой на берег Соловецкий, ничего этого в помине не было.
Ни каналов.
Ни мощеных дорог.
Ни садков.
Ни палат.
Ни каменных часовен.
Ни каменных церквей.
Ни мощных стен вокруг обители.
А когда он уезжал с Соловков, все это – почти все, за исключением одних только крепостных стен, – уже существовало.
Но сейчас речь идет не о том, сколько всего, как и когда было построено по его инициативе. Сейчас важнее посмотреть глазами чужака на соловецкий быт второй половины 30-х годов XVI века.
Первые монахи – преподобные Савватий и Герман – появились на островах за столетие до того, в 20-х годах XV века. Святой Савватий принадлежал духовной школе преподобного Кирилла Белозерского, его присутствие у истоков обители протянуло нить между беломорскими «незнаемыми» местами и высокой иноческой культурой коренной Руси.
В непролазной чаще выросли келейки, поднялся деревянный крест. Озера давали пресную воду, леса – ягоды и коренья, море кормило рыбой. Хле́ба тут при первых монахах просто не было, да и позднее с зерном бывали перебои. Огородничество на Соловках получило широкое распространение, но попытки завести пашню, посеять хлеб, не привели к успеху. Пашню быстро забрасывали из-за того, что хлеб не вызревал. А вот рыбы – всегда вдоволь. Да и скотину разводили, – в основном ради молока и шерсти. Еще били нерпу и выделывали нерпичью кожу… С поздней осени до середины весны архипелаг отделен от материка подвижными льдами; трещат морозы, сне́га наметает во множестве. До Кеми, где располагается ближайшая гавань, около 60 верст. Летом насельников одолевает злой соловецкий комар. Ветра вечно стоят над островами, словно десница Господня крутит ручку машины, испускающей воздушные потоки…
Преосвященный Леонид в мрачных красках описал суровость природы, царящую на шести островах архипелага: «Природа глубокого севера, хотя местами не бедная по своей наружности, вообще скудна в дарах своих, как на материке, так и по островам. Леса Соловецкие непроходимы, глухи; но грубая каменистая почва мало дает питательности растениям, и деревья поднимаются медленно, неровно, засыхают прежде старости, и весьма немногие, и то лишь в середине большого острова, приобретают качества строевого дерева. Многочисленные пресные (исключительно озерные) воды; но немногие из озер обширны, а малые бесчисленные озерки и болота низменных долин лишь отравляют воздух испарениями своих гниющих вод. Нет здесь ядовитых пресмыкающихся; но летний воздух наполнен мириадами несносных мошек. Не бывает чрезмерно жестоких морозов, зато постоянная сырость. Неудивительно после такого очерка, что Соловки (прилежа притом к стране малонаселенной) оставались долго необитаемы».
Да, жизнь тут очень нелегка, и даже трудно представить себе, сколь рискованной и тяжелой она была в эпоху молодости Соловецкой обители.
Но есть в соловецких чащобах и озерах, в извилистых бухточках побережья и плавных всхолмиях срединной земли очарование, которое невозможно до конца передать на словах. Соловки обладают силой почти непреодолимого притяжения.
Мелководье здесь усыпано островками, и не поймешь, что́ называть маленьким островом, а что – большим валуном, или, быть может, грудой валунов, едва обросших травой и припушенных кустарником. Сточенные зубы высовываются из моря голыми каменными кругляками.
Иззубренное лезвию берега повсюду выстлано коричневатым пергаментом водорослей. На несколько шагов от полосы прибоя валунные россыпи сплошь покрыты неровными полосками их плоти. Запах морских трав, выброшенных волнами на прибрежные камни, звучит как соло трубы в фортепьянном концерте ароматов моря и леса.
А лес подступает к тем последним пядям, где исчезает пена, принесенная самыми длинными языками прибоя. Тонкие, изломанные стволы деревьев напоминают руки, потянувшиеся из-под земли к небу и раскинувшие ладони листвы. Лес «пляшущий», лес кривенький и реденький, дальше от берега сменяется более густым, но все еще низкорослым. Не во что врастать корням – каменистая твердь запирает им дорогу; немного почвы, да болото; мало земли, зато воды изобильно; всюду озерки, пруды, болотца, наполненные водою торфянистого оттенка. Осенью червонные монетки листвы осыпаются на черное полированное дерево ручьев… Вода всё быстро меняет, ничего надолго не оставляя в покое. Ручьи прорезают луга и тропы, устремляясь к валунному драже побережья. Бережки озер то дальше, то ближе, лужи перерастают в пруды, а потом пруды высыхают, чтобы вновь появиться через пару недель. Болотца, болота и болотища заботливо укрыты периной из трав и мхов, приперчены морошкой, брусникой, черникой.